Михаил Казовский - Топот бронзового коня

• Название: Топот бронзового коня
• Автор: Михаил Казовский
• Издательство: Аст
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-053007-6

    Новый роман современного писателя Михаила Казовского рассказывает о жизни и судьбе знаменитого византийского императора Юстиниана Великого (483-565 гг.).

---

    - Непременно заходите ещё.

    - Обязательно воспользуюсь вашим приглашением.

    Разумеется, предложение Хосрова о мире было радостно встречено императором. Он давно считал войну с Персией слишком дорогой. Думал о походе на Запад и желал сконцентрировать средства и военные силы для завоеваний в Италии, Африке и Испании. Сделал распоряжение: Сите с небольшим гарнизоном оставаться в Даре, Велисарию с семитысячным войском возвращаться в Константинополь.

    В то же время ситуация в городе складывалась сложная. Участились разбои и поножовщина, недовольных становилось всё больше, а сенатор Пров не сидел сложа руки, и его доверенные лица проводили работу среди димотов - ярых сторонников как «синих», так и «зелёных», тайно раздавали оружие, брали на содержание стасиотов - заправил в партиях ипподрома. Основное возмущение нарастало по двум линиям - экономической и религиозной. Стасиоты и настраивали народ: мол, куда мы идём с этими грабительскими поборами и расколом Церкви? Почему автократор бездействует? Нужен ли такой самодержец? Может, поменять на другого - скажем, на Ипатия, потому что тот - племянник Дикора?… Разговоры на эти темы слышались повсюду. Было достаточно искры, чтобы вспыхнуло всё вокруг - как в прямом, так и в переносном смысле.

    Кризис разразился вслед за Рождеством - в январе 532 года.

3

    Игры на ипподроме открывались 10 января. Цирк был полон, гомонил, бурлил, все собравшиеся ждали появления автократора. Зазвучали трубы и барабаны, вдоль кафисмы (царской трибуны) выстроились гвардейцы его величества, и народ увидел Юстиниана, облачённого в красное, а на голове самодержца сверкала стемма - металлический обруч, изукрашенный золотом, драгоценными каменьями и эмалью, на венце был крест, по бокам - подвески из жемчуга. Василевс казался несколько усталым - за прошедший год он слегка спал с лица; видимо, бессонные ночи и кипучая деятельность по выстраиванию государственной власти отражались на его самочувствии. Или сильно переживал, что ему изменила Феодора? Кто знает! Весть о смерти ул-Кайса царь воспринял достаточно равнодушно и в своих разговорах с императрицей больше никогда не вспоминал об арабе.

    Тот январь был довольно мягкий (мы сказали бы сегодня - «плюсовая температура»), и совсем не влажный, сухой. Иногда даже солнце появлялось из-за войлочных туч.

    И Юстиниан появился в цирке, как второе солнце. Ипподром взорвался: «Аvе, imperator! Vivat, Vivat!»

    Неожиданно с западной трибуны, где сидели «зелёные» и «синие», выделилась группа возмущённых мужчин, явно разгорячённых выпитым, и решительным шагом двинулась к кафисме (находившейся на восточной стороне цирка). Перед рядом гвардейцев люди остановились, и главарь прасинов - разлохмаченный, с длинными развевающимися космами, в грязном зелёном плаще - поднял правую руку и довольно грозно сказал:

    - Многие лета, Юстиниан Август, да будешь ты победоносным!

    Император молчал. Он, по этикету, никогда не снисходил до разговоров с простыми подданными. За него отвечал специальный чиновник, называвшийся мандатором. Это был человек средних лет с грубоватой внешностью выходца из низов; на его плаще выделялись нашивки, соответствующие должности и званию.

    - Что ты хочешь, Мина? - произнёс мандатор.

    - Я желаю защиты его величества.

    - Что с тобой стряслось?

    - Убивают наших. Только что убили торговца дровами в Зевгеме. А до этого - сына Эпагата, ты знаешь. Мы пошли к спафарию Калоподию за защитой, а меня он прогнал, не выслушав до конца. Если нет правосудия в этой стране, мы начнём вершить его сами.

    У чиновника в глазах появилась злость. Он ответил Мине:

    - Прекрати возводить напраслину на спафария.

    - Я не возвожу, правду говорю, августейший. За последние десять дней - двадцать шесть убийств в нашем Зевгеме!

    - Кто же убивает, по-твоему? - удивился мандатор.

    - Ясно кто - венеты. Ты их прикрываешь, и они бесчинствуют.

    - Замолчи, несчастный! - оборвал его представитель Юстиниана. - Или прикажу тебя обезглавить. Здесь народ собрался наблюдать за бегами. Попереживать за своих возничих. Вместо этого вы устраиваете скандалы, драки и резню, а потом сами жалуетесь, будто вас притесняют. Где же логика?

    - Убивают нас не в драке на ипподроме, а исподтишка, тайно, подло. И никто не хочет отвечать за содеянное. Если власть не наводит в стране порядок, мы её заменим.

    - Ты договоришься сейчас!

    - Мне уже терять нечего. Есть предел терпению. Мы молчали, сколько могли. А теперь намерены высказать тебе всё!

    - Я в последний раз говорю: замолчи немедленно. Ты вообще не имеешь права раскрывать рот, ибо не крещён.

    От подобного заявления Мину передёрнуло:

    - Кто, по-твоему, не крещён? Я, по-твоему, не крещён? Я крещён с рождения, я с рождения православный!

    - Ты не православный, а манихей. Манихеи - хуже иудеев.

    Тот позеленел, сделавшись лицом одного цвета со своим облачением:

    - Пресвятая Богородица! Ты назвал меня манихеем, хуже иудея? Ты поплатишься за эти слова, как Иуда!

    У мандатора сжались кулаки:

    - Я велю сейчас тебя заковать, а к утру повесить!

    - Не имеешь права. Ибо только Бог распоряжается нашей жизнью. Ты не Бог, трижды августейший, хоть и представляешься Богом. Ты всего лишь сын иллирийского крестьянина Савватия, про которого я могу сказать лишь одно: зря он появился на свет и родил Петра - попустителя убийц!

    Это было неслыханной дерзостью. Оскорблять императора прямо в его присутствии! И за меньшие провинности многие бедняги отправлялись на виселицу, ведь не зря весь Константинополь кишел доносчиками, а судебные власти зачастую не утруждали себя долгим разбирательством, поиском свидетелей, веря обвинениям, даже анонимным. Ну, а тут - в открытую, на глазах у всего народа!

    Впрочем, не успел мандатор повелеть арестовать Мину, как вперёд вырвались венеты («синие»), и глава их, Флор, заорал на главу «зелёных», потрясая руками:

    - Жалкий манихей и самаритянин! Сам убийца, сам! Сами убиваете, а сваливаете на нас!

    Мина не взглянул на него, продолжая общаться только с василевсом при посредничестве чиновника:

    - Слышишь, августейший? Существует ли предел человеческой низости? Двадцать шесть убитых прасинов. Двадцать шесть! И ни одного венета. Кто ж тогда убийца? Неужели мы сами?

    - Сами, сами! - завизжал Флор.

    - Сами, - подтвердил представитель самодержца. - Вы на всё способны. Нет вам извинений.

    У «зелёного» задрожали губы:

    - Лишнее тому доказательство: в этой стране, с этим автократором не добьёшься правды. Всё подкуплено, всё на стороне халкидонцев. Халкидонцев, не знающих Бога.

    Тут от ярости зашёлся мандатор:

    - Халкидонцы не знают Бога? Ты в своём уме?!

    - Он убийца, убийца! - крикнул Флор.

    Мина тем не менее продолжал:

    - Халкидонцы не знают Бога, ибо покрывают убийц. Лучше быть иудеем, чем халкидонцем. Лучше почитать Зевса и Аполлона! На венетах креста нет!

    - Ах ты, негодяй! - предводитель «синих» бросился на «зелёного» и ударил кулаком по лицу.

    Началась потасовка, общая свалка возле кафисмы, и гвардейцы с трудом растащили дерущихся. Пятеро прасинов, пятеро венетов были арестованы и препровождены в тюрьму к Евдемону (эпарху-градоначальнику). В знак протеста все монофиситы покинули ипподром, и, хотя праздник продолжался, настроение у публики оказалось здорово испорченным, там и сям возникали драки, а Юстиниан, не дождавшись окончательного заезда, тоже ушёл из цирка.

    Проходя по двору Халки, он увидел Евдемона и велел ему подойти. Тот, по этикету, рухнул императору в ноги и поцеловал ему туфли. Василевс велел:

    - Будь построже с этими. Выяви убийц. Мнимых или подлинных - всё равно. Человек семь, не больше. Четверым вели отсечь голову, трёх повесь. В том числе Мину и второго… этого… как его?

    - Флора, ваше величество, - подсказал эпарх.

    - Да, его. Но вначале приговорённым отруби пальцы и води по городу для всеобщего устрашения. Надо подавить беспорядки. Власть должна уметь себя защищать, и чем жёстче, тем лучше. Нам ещё предстоит столько богоугодных дел! И нельзя допустить, чтобы разное отребье отвлекало от них державу. Мы работаем на благо народа.

    - Слушаюсь, августейший. Сделаю по-вашему, - и опять поцеловал ему туфли.

    Да, допросы велись с пристрастием. Евдемон лично присутствовал на пытках - арестованным плющили пальцы молотком на наковальне, вздёргивали на дыбу, ставили на раскалённые угли, заставляли есть кал, жгли интимные места раскалённым железом. После процедур, замордованные, истерзанные, все они сознались во всех преступлениях: убивали, грабили, растлевали - девочек, мальчиков, овец, поклонялись неправильным богам и сквернили храмы. Приговор преступникам вынес лично Трибониан, и бедняг с отрезанными пальцами сразу же повели на казнь. Шли по Месе, и народ по обеим сторонам улицы волновался, шумел, многие кричали - дескать, поделом, хватит безобразий; кто-то наоборот - призывал освободить напрасно приговорённых. Люди сбивались в группки, возникали споры, вспыхивали драки. Слышались отдельные реплики: