Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

• Название: Федор Волков
• Автор: Борис Горин-Горяйнов
• Издательство: Ярославское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Роман-хроника посвящен жизни и творчеству Федора Григорьевича Волкова (1729–1763), русского актера и театрального деятеля, создателя первого постоянного русского театра.

---

Коронация состоялась 22 сентября и сопровождалась, главным образом, церковными торжествами.

После коронации Волков с головой погрузился в море неоформившихся замыслов, предположений и идей. Каждый день, каждый час, находил он что-нибудь новое, интересное, что необходимо было ввести в общий круг. В течение нескольких месяцев он ни о чем не мог думать, кроме своего маскарада. Спал урывками, питался на ходу. Ежеминутно должен был разрешать десятки неотложных вопросов, отдавать сотни распоряжений целой армии помощников.

Драматическая труппа готовила новые постановки для закрытия перед великим постом спектаклей, опять-таки под руководством Волкова. Кроме того, каждый из состава труппы имел в своем заведывании более или менее обширную маскарадную группу, помогая Волкову в его гигантском труде.

Сумароков и Херасков писали хоры, короткие стихотворные сценки, пародии, сатирические куплеты, все — новое, специально приуроченное к шествию. Композиторы клали их на музыку, регенты и хормейстеры разучивали со своими хористами, лицедеи готовили комические сцены, танцоры и плясуны репетировали новые танцы, которые им предстояло исполнить на движущихся и не совсем обычных площадках — на палубах кораблей, на различных фантастических колесницах и повозках, даже на спинах искусственных-сказочных чудищ вроде гигантских слонов, китов или змеев-горынычей. Труппы итальянская, французская и особенно немецкая также были включены в общую программу, вместе с выписанными из Риги, Ревеля и Кенигсберга акробатами, жонглерами и эквилибристами.

В соответствии с положенной в основу всего зрелища идеей торжества разума и просвещения, оно должно было носить наименование «Торжествующая Минерва».

Сверх ожидания, никаких существенных изменений в программе шествия и никаких значительных переделок и укорачивания написанных текстов почти не было предписано, хотя как программа в целом, так и все отдельные номера неукоснительно представлялись императрице и весьма внимательно ею просматривались. Сиверс, занятый другими делами, совсем не вмешивался в устройство маскарада, к несказанной радости Сумарокова.

Волков, несмотря на чрезмерное обилие работы, был бодр, весел и деятелен. Подготовка маскарада подвигалась быстро и вполне удовлетворительно. Сумароков и в особенности Троепольская радовались происшедшей в Федоре перемене. Императрица при каждом удобном случае старалась обласкать талантливого, умного и незаменимого организатора. Надеялась, что он возьмет свою отставку обратно и втайне прочила его в руководители театрального комитета, который она задумала создать как ведомственное учреждение.

Наконец, к концу января 1763 года, незадолго до масленицы, все было окончательно готово и проверено. Маскарадное шествие должно было проходить по всем главным улицам Москвы, начиная от Немецкой слободы, в течение трех дней — 30 января, 1 и 2 февраля, т. е. в четверг, субботу и воскресенье масленой недели.

Масленица подошла как-то незаметно. Федор Волков за тридцать четыре года своей жизни ни разу еще не замечал, чтобы время бежало с такой стремительной быстротой. Последние четыре месяца пролетели, казалось, молниеносно, не давая возможности уловить и осмыслить течение времени.

Федор посвежел, помолодел, испытывал необычайный прилив энергии. Дело спорилось. Неясные замыслы облекались в радующую, желательную форму. Мелкие препятствия побеждались легко, без затруднений. Тысячи участников, объединенные одной мыслью, вполне подготовленные и обученные, ждали только сигнала, чтобы в небывалом шествии яркой, фантастической вереницей двинуться по улицам древней столицы.

В четверг с утра стояла мягкая, ясная и солнечная погода. Чувствовалось приближение весенней оттепели. Волков радовался тому, что все складывается так благополучно, тем более, что до этого стояли крепкие морозы с пургой и метелицами.

Шествие открылось с утра, в назначенное время. Вся Москва высыпала на улицы. В воздухе стоял переливчатый шум, звон, музыка, пение. Нельзя было угадать, откуда начинался этот веселый вихрь звуков и где он кончался — стоголосое эхо крутилось по всей Москве. Фантастические колесницы, наполненные и окруженные столь же фантастическими фигурами, так не похожими одна на другую, двигались бесконечной вереницей. По обеим Басманным, по Мясницкой и Покровке толпы любопытных стояли сплошной стеной, затрудняя движение, крича «ура» и сами от избытка веселья вмешиваясь в действие, пение и пляски. Им никто не препятствовал принимать участие в общем веселье.

Федор Волков и десяток его ближайших помощников, верхами на ярко разукрашенных конях, появлялись там и здесь, направляя шествие и обеспечивая стройность и порядок движения.

Волкову было жарко, он давно уже сбросил с себя верхнюю епанчу и разъезжал по улицам в одном кафтане.

Общее веселье окончилось только с наступлением темноты. В субботу вся программа была повторена при еще большем стечении народа. К этому дню захолодало, подул колючий северный ветерок, однако это никак не отразилось на выполнении программы. Волков даже не заметил перемены погоды. Как и в предыдущий раз, он целый день не слезал с коня и ни разу не вспомнил о верхнем платье.

Вечером, по окончании шествия, сидя у Троепольских вместе с Сумароковым и обсуждая события дня, Федор впервые почувствовал сильный озноб во всем теле. Сообщил об этом своим друзьям. Сумароков немедленно состряпал какую-то необычайную жгучую смесь из коньяка и других крепких напитков и почти силой принудил Федора проглотить довольно объемистый стакан этого «целебного средства».

Возвращаясь к себе домой, Федор с непривычки к хмельному чувствовал себя совсем пьяным и был весь в испарине.

Сумароков проводил его до дому, заставил хлебнуть еще чего-то из своей походной фляжки, уложил в постель, закутал двумя одеялами и парадной красной епанчой Федора.

Завтра предстоял такой же хлопотливый день, — последний.

Федор всю ночь обливался потом. На утро через силу поднялся, слабый и обессиленный, с головной болью. Нестерпимо, ломило кости, ныло все тело, в голове был шум и звон, как если бы маскарадное шествие уже началось.

Кое-как оделся, закутался в свою красную епанчу и вышел, позабыв о завтраке.

День был такой же холодный. Федор с трудом сидел на лошади, кутаясь в епанчу. Началось последнее шествие. Перед Федором, как в тумане, мелькнула уже привычная картина торжества. Он плохо уяснял себе положение, распоряжался по привычке, как-то механически, все свое внимание и усилия направляя на то, чтобы усидеть в седле и не свалиться под движущиеся колесницы.

По окончании шествия Сумароков и Троепольский, заметив его состояние, общими усилиями сняли его с седла и внесли в квартиру Троепольских.

— Я доволен. Все кончилось как нельзя лучше, — проговорил Федор Григорьевич и почти сейчас же потерял сознание.

Это были его последние слова в тот день.

Болезнь Волкова протекала неожиданными скачками, удивительными и поражавшими медиков. Он то бушевал с необычайной силой, так, что с ним не могли справиться четверо взрослых людей, то впадал в длительные многодневные периоды полного покоя и безразличия ко всему окружающему.

Миновали все сроки для кризиса, а здоровье больного находилось все в том же неопределенном и угрожающем состоянии.

Врачи растерянно разводили руками, удивляясь необычайному течению болезни, путавшему все усвоенные ими теории.

Татьяна Михайловна, похудевшая от бессонных ночей, с лихорадочно поблескивавшими, ввалившимися глазами, просиживала целые ночи напролет у изголовья больного.

В долгие бессонные ночи Татьяне Михайловне иногда казалось, что болезнь и смерть Елены и болезнь Федора — это нечто цельное, единое и неразрывное, какой-то бесконечный гнетущий кошмар; что она сама, приобщенная к этому кошмару, сидит у ложа бесконечных страданий бессмысленно вот уже много-много месяцев и будет сидеть так же безмолвно и неподвижно до тех пор, пока ее собственное сердце не захлебнется от внутреннего излияния жгучих, непосильных, невыплаканных слез.

Во имя чего эти бессмысленные страдания? Кто их виновник и чем они могут быть искуплены?

В ночь на 4 апреля, уже под утро, Федор открыл глаза и сделал слабую попытку приподняться. Татьяна Михайловна, смотревшая в каком-то полузабытьи на его бескровное, но попрежнему одухотворенное лицо, встрепенулась и поправила нагоревшую свечу.

У Федора на лице блуждала слабая и, как показалось Троепольской, полунасмешливая улыбка. Свет свечи отразился во влажных зрачках сверкающими красноватыми бликами. Губы Федора еле заметно шевелились.

Татьяна Михайловна нагнулась к нему ближе:

— Тебе что-нибудь нужно, мой друг?

Федор медленно покачал головой.