Александр Лук - О чувстве юмора и остроумии

• Название: О чувстве юмора и остроумии
• Автор: Александр Лук
• Издательство: Искусство
• Жанр: Психология
• Год: 1968

Когда врач пишет о юморе и остроумии, то это само по себе вызывает недоумённый вопрос: зачем?

Размышления медиков о природе и значении смеха восходят к античной древности: о физиологии смеха писал ещё Гиппократ. В эпоху Возрождения, а точнее в XVI веке знаменитый врач Жубер из Монпелье опубликовал две книги: «Трактат о смехе» и «Моральные причины смеха». Небезынтересно отметить, что гениальный Рабле был учеником Жубера по медицинскому факультету.

К проблеме остроумия ведёт прямая дорога и от психологии, и от неврологии.

В клинике нервных болезней расстройства в сфере остроумия зачастую оказываются самым ранним проявлением грозных мозговых заболеваний, и поэтому их диагностическая ценность очень велика.

Но для распознания патологического остроумия нужно сперва отчётливо представить особенности нормального остроумия.

Остроумие — сложная психическая способность, которая имеет свою структуру, состоит из сочетания других, более простых свойств. Как же установить — каких именно? Здесь клинический материал может сослужить большую службу. Ведь болезнь порою обнажает такие механизмы, которые в норме ускользают от наблюдения. Получается, что наблюдения психологические и клинические взаимно дополняют друг друга. И всё же на первом месте должно стоять изучение нормы, а не патологии, потому что проблема остроумия имеет более широкое значение для понимания психики человека.

Но все перечисленные повороты темы рассмотрены глазами невропатолога, преломляются сквозь призму современных нейрофизиологических и психофизиологических представлений.

Для читателей с преимущественно гуманитарной подготовкой такой подход кажется необычным. Но нам представляется, что вторжение естественнонаучных методов в области, которые ранее считались традиционно-гуманитарными, — это не единичный наскок, а растущая тенденция

---

Мы уже говорили, что остроумие может быть далеко не безобидным. Нередко оно носит саркастический характер, служит средством, позволяющим выразить ненависть, осуждение, вражду, презрение; иногда это средство самозащиты.

Эпиграмма — наиболее известная и разработанная форма остроумного нападения.

Мы обратимся к эпиграммам XIX века: они подчас блистательно остроумны, хотя большинство из них всё же утратило свою актуальность. Вот эпиграммы Д. Давыдова:

Остра твоя, конечно, шутка,
Но мне прискорбно видеть в ней
Не счастье твоего рассудка,
А счастье памяти твоей.
Примененный прием остроумия — намек (на заимствование чужой шутки).
Денис Давыдов, отправляясь па войну, написал такую «прощальную» эпиграмму:
Мы несем едино бремя,
Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой.

А вот эпиграмма С. Соболевского на братьев Н. А. и К. А. Полевых:

От Каспийского
До Балтийского,
До большого и Черного понта
Нет подлее, Нет сквернее
Полевого Ксенофонта.
От Кавказского
До Уральского,
До большого хребта до Алтая
Нет сквернее, Нет подлее
Полевого Николая.

Эпиграмма того же С. Соболевского «Юбиляру»:

Сегодня праздник — юбилей,
Ради того, что барин некий
Был великий дуралей
Целых пять десятилетий.

Все эти эпиграммы имеют одно общее свойство: опи дышат недоброжелательством, даже откровенной враждой. Приемы, примененные поэтами, незамысловаты, стихотворная рифмованная форма сама по себе — могучий усиливающий фактор. То же содержание, пересказанное прозой, много теряет? в смысле остроумия.

Что же выражено в эпиграммах Соболевского? Несомненно, утомленность талантливого человека, который в эпоху монархического произвола был вынужден считаться с мнением и вкусами людей, значительно менее талантливых и далеко не искренних, потому только, что эти люди каким-то путем сумели занять руководящее положение, место «наверху». И хотя они, по меткому выражению одного писателя, «при чтении шевелят губами», но все же задают тон в литературе, ничтоже сумняшеся определяют, что хорошо и что плохо, подавляют индивидуальность писателя силой административного нажима, не подкрепленного творческим авторитетом. Изменить это положение вещей поэт не в силах. Ему остается изливать свою желчь — он так и поступает. Его эпиграммы не публикуются, но молва разносит их по всей стране: самое достоверное свидетельство его правоты.

В еще большей степени это относится к эпиграмме на Ф. В. Булгарина:

Все говорят, он Вальтер Скотт.
Но я, поэт, не лицемерю.
Согласен я, он просто скот.
Но что он Вальтер Скотт — не верю.

Примененный здесь прием — двойное истолкование в самом чистом виде, без всякой маскировки. Он усилен легкостью стиха и звучными рифмами. Но и в прозаическом пересказе эта эпиграмма была бы остроумной, хотя и несколько грубоватой. Современникам она казалась куда более привлекательной, чем нам, так как имя Ф. Булгарина — соглядатая и сыщика, доносчика и жандармского агента в литературе — было чрезвычайно одиозным, вызывало ненависть и презрение в передовых литературных кругах и просто среди порядочных людей.

Любопытно, что точно такой же прием спустя много лет послужил основой эпиграммы, адресованной в начале 20-х годов некоему литератору:

Поэт, не стану лицемерить,
Прослыть ты хочешь русским Беранже.
Я знаю, что ты б э, я верю, что ты ж е,
Но Беранже? Нет, не могу поверить!

Сходство с предыдущей эпиграммой настолько велико, что можно говорить о заимствовании идеи. Эта эпиграмма была ответом на остроумное и колкое нападение поэта, которое мы здесь не приводим, поскольку содержащиеся в нем намеки требуют пространных пояснений.

В злобном четверостишии неплохо обыграна фамилия Беранже. Но в этой эпиграмме есть слабость: здесь, по сути, нет ответа на нападение, совершенно не парируются мотивы нападения. Между тем одна из важных особенностей остроумного ответа состоит в том, что он должен быть прежде всего ответом, то есть обыгрывать элементы, имеющиеся в нападении. Образец такого ответа приведен у Фрейда. Он рассказывает о случае, когда молодой граф после смерти отца, вступая во владения обширными поместьями, объезжал свои деревни. В одной из них он увидел парня, как две капли воды похожего на себя. И свита обратила внимание на это поразительное сходство. Подозвав крестьянина, граф спросил со смехом: «Что, не служила ли мать у нас в замке?» — «Нет, мать не служила, а отец — служил». Крестьянину удалось поразить обидчика его собственным оружием, обратить против врага острие его же шпаги.

Ответ не обязательно должен быть словесным — он может принять форму какого-либо поступка или действия. Англичане называют это practical joke.

Рассказывают, что один из друзей Генриха Гейне, желая подшутить над поэтом, прислал ему письмо — объемистый пакет, в котором содержалось много вложенных друг в друга конвертов, и, наконец, в последнем из них лежала записка: приятель сообщал, что он жив и здоров. Через две недели почтальон принес этому приятелю посылку. В ящике лежал довольно увесистый камень, а в кратком письме Г. Гейне пояснил, что «это тот камень, который свалился у меня с сердца, когда я узнал, что ты в добром здравии».

Пародия

Как ни разнообразны кажутся пародии и примененные в них приемы, но в любой пародии непременно присутствует еще прием доведения до абсурда путем преувеличения. Преувеличивается, как правило, какая-либо особенность стиля, образный строй, излюбленные словечки автора или его чрезмерное пристрастие к какому-нибудь обороту речи и т. д. Если писатель создал произведение, где органически слиты форма и содержание, лексика проста, интонации естественны, мысль и художественные образы представляют подлинное гармоническое единство, то на такое произведение пародию написать трудно. Но малейший художественный просчет или просто едва заметная шероховатость под пером едкого пародиста приобретает грандиозные размеры: пародия лучше всякого критического разбора указывает на слабости и несовершенства литературных произведений.

Замечательным мастером сатирической пародии был А. Архангельский. Вот одна из его пародий — «Сморканье».

Ныне, о муза, воспой иерея — отца Ипполита.
Поп знаменитый зело, первый в деревне сморкач.
Утром, восстав ото сна, попадью на перине покинув,
На образа помолясь, выйдет сморкаться во двор.
Правую руку подняв, растопыривши веером пальцы,
Нос волосатый зажмет, голову набок склонив,
Левою свистнет ноздрей, а затем, пропустивши цезуру,
Правой ноздрею свистит, левую руку подняв.
Далее под носом он указательным пальцем проводит…

и т. д.

Пародия построена на смехотворном несоответствий нарочито-приземленной темы (если можно употребить здесь слово тема) с величественным античным гекзаметром, который совсем некстати решил использовать один из современных поэтов; на него и написана пародия.

Другие мастера пародии тоже, как правило, используют те же приемы: доведение до абсурда, смешение стилей, остроумие нелепости, намек и т. д.

Мы не станем множить число примеров, чтобы не превращать раздел об остроумии в собрание острот. Добавим только, что и в жанре фельетона, памфлета, сатирической повести авторы пользуются конечным числом приемов, причем не всякий автор использует весь арсенал — у многих есть излюбленные приемы, а остальными они пренебрегают или просто не владеют ими.

Наибольшее разнообразие в использовании «техники остроумия», на наш взгляд, проявили Ильф и Петров, и будущие работы по «алгоритмизации» остроумия неизбежно будут опираться па литературный опыт этих мастеров смеха.

Мы совершили лишь беглый и весьма поверхностный экскурс в область литературоведения. Тех, кого интересуют литературно-эстетические проблемы комического, мы отсылаем к исследованиям Ю. Борева, Д. Николаева, В. Фролова, Б. Минчина, Я. Эльсберга{11}.

Нам же требовалось подчеркнуть совсем другое. Приемы остроумия и, скажем, анекдот — разнопорядковые явления. И поэтому анекдот, пародия или эпиграмма не могут быть включены в классификацию приемов остроумия. Это литературные жанры, в которых любой из приемов может быть использован.

Необходимо отметить и еще одно обстоятельство. Существует различие между формальными приемами остроумия и тем, что принято именовать «художественными средствами отражения комического».