Амин Маалуф - Лев Африканский

• Название: Лев Африканский
• Автор: Амин Маалуф
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-034883-5

Из Африки — в пышную и жестокую Османскую империю…

Из средневековой столицы арабской науки и искусств Гранады — в Рим, переживающий расцвет эпохи Возрождения…

Это — история жизни Хасана ибн Мохаммеда, великого путешественника, знаменитого авантюриста и блистательного интеллектуала, при крещении получившего имя Иоанн-Лев и прозвище Лев Африканский.

История странствий и приключений.

История вечного голода духа, снова и снова толкающего незаурядного человека ВПЕРЕД — к далекой, неизвестной цели.

«Потрясающая смесь фантазии и истории!»

«Paris Match»

---

Иметь тринадцать лет от роду, пушок вместо бороды, друга и объявить войну несправедливости — двадцать лет спустя это представляется подлинным счастьем, но в то время было сопряжено со столькими разочарованиями и страданиями! У меня были две веские причины бороться за правое дело. Первая — тот призыв о помощи, с которым так ненавязчиво обратилась ко мне Мариам по дороге в Мекнес, чей скрытый смысл я мог только теперь в полной мере оценить. И вторая — окончание школы, давшей мне знание предписаний Веры и желание не допустить их попрания.

Чтобы понять, что представляет собой День Оглашения в жизни верующего человека, нужно пожить В Фесе, городе знания, кажется, нарочно выстроенном вокруг медресе, как иные города вырастают вокруг источника или могилы святого. Когда на исходе нескольких лет терпеливого заучивания наизусть знаешь каждую суру, каждый стих Корана, когда учитель объявляет тебя готовым ко Дню Оглашения, сразу переходишь из разряда отрока в разряд мужчины, из безвестности делаешь шаг к осознанию себя и своего места в мире. Для одних это момент вступления в трудовую деятельность, для других — переход в школу более высокого разряда, где приобретается ученость и авторитет.

Церемония, организованная по этому случаю, дает юному фесцу ощущение приобщения к тем, кто владеет миром. Во всяком случае, именно это почувствовал я в тот день. Одетый в шелковый наряд, словно какой-нибудь сын эмира, сидя на породистой лошади, за которой следовал раб с широким зонтом, я ехал по улицам города в сопровождении поющих хором соучеников, прохожие, завидя процессию, останавливались и махали мне, я отвечал им тем же. Изредка мелькали знакомые лица — Кхали, матушки, кузин, соседей, Хамзы-брадобрея с мальчишками из бани и чуть поодаль — Варды и Мариам.

Отец же дожидался меня перед входом в зал, где должен был состояться пир в мою честь. В руке у него был сверток с новой одеждой, которую мне по традиции предстояло преподнести учителю школы в знак благодарности. Отец смотрел на меня с обезоруживающим волнением.

Я тоже смотрел на него. И вдруг во мне пронеслось столько связанных с ним воспоминаний: вот он воодушевленно рассказывает мне о Гранаде, вот нежно гладит по затылку, вот в гневе изгоняет мою мать, вот он, такой жалкий, за столом кабака и такой отвратительный в момент решения участи моей сестры. Сколько всяких истин хотелось мне прокричать ему с высоты, на которой я в эту минуту оказался, — с высоты лошади! Но я знал, стоит мне сойти на землю, вернуть кастеляну королевского двора лошадь и шелковый наряд, выдаваемые им по случаю Дня Оглашения, стоит мне перестать быть героем этого дня, и мой язык тут же приклеится к гортани, не в силах вымолвить ни слова.

ГОД ВОЕННОЙ ХИТРОСТИ 908 Хиджры (7 июля 1502 — 25 июня 1503)

— Зеруали никогда не был бедным пастухом, как он говорит. И не находил клад. Он многие годы грабил, разбойничал, убивал, а его начальный капитал — плод грабежей, которым он предавался четверть века. Но есть и кое-что похуже.

Харун неделя за неделей добывал все новые и новые сведения, и удавалось это ему как никому другому, но, несмотря на мои беспрестанные просьбы, отказывался выдать мне хоть малейшее сведение до тех пор, пока полностью не узнает всего.

В этот день он поджидал меня у мечети Кайруанцев. С трех до пяти утра у меня были занятия с одним сирийским эрудитом, посетившим Фес. Харун больше не учился и уже щеголял в короткой куртке землистого цвета, которую носили все разносчики. Его рабочий день должен был вот-вот начаться.

— Самое ужасное, — продолжил он, — то, что этот тип до безумия ревнив и убежден, что женам только того и надо, что изменить ему, особенно самым молодым и красивым. Достаточно поклепа, навета, слова, оброненного вскользь соперницей, и несчастную находят задушенной. Евнухи Зеруали устраивают так, чтобы это выглядело как смерть в воде в результате несчастного случая либо грудной жабы. Уже по крайней мере три его жены погибли при подозрительных обстоятельствах.

Мы ходили взад-вперед под арками мечети, освещенными бесчисленными масляными лампами.

Харун замолчал, ожидая, как поведу себя я. Я же был слишком подавлен, чтобы вымолвить хоть слово. Конечно, я понимал, что тот, кому была обещана моя сестра, был способен на злодеяние, потому-то и пытался помешать этому браку. Но теперь речь шла уже не только о том, чтобы спасти юное существо от серой однообразной жизни, а о том, чтобы спасти ее от самого настоящего убийцы. Проныра был озабочен не менее моего, но натура его была такова, что он не мог долго предаваться переживаниям.

— Когда состоится свадьба?

— В ближайшие два месяца. Договор подписан, полным ходом идут приготовления, отец собирает приданое, заказал простыни и матрасы, платье Мариам уже сшили.

— Ты должен поговорить с отцом, только с ним одним, если вмешается кто-то посторонний, он упрется и исправить что-то будет уже невозможно.

Я последовал его совету. Предварительно попросил мать проверить через Сару, верны ли сведения Харуна. Та неделю спустя все подтвердила, заставив меня поклясться на Коране, что ее имя никогда не всплывет в связи с этим делом. Это подтверждение было мне необходимо для того, чтобы не испытывать сомнений при встрече с отцом.

И все же, несмотря на предосторожность, я целую ночь провел без сна, перебирая в уме, с каких слов начать разговор, какими отстаивать свою правду и как, наконец, с Божьей помощью переубедить отца. Бесчисленное количество фраз бороздило мой ум, от ярких до невыразительных, но ни одна не дожила до утра, так что пришлось заговорить с отцом наобум, начав с первого, что пришло в голову.

— Я должен сказать тебе одну вещь, которая, возможно, тебе не понравится.

Как всегда по утрам, отец сидел в углу патио на кожаной подушке и хлебал вареную полбу.

— Натворил что-нибудь?

— Речь не обо мне. — Я собрал в кулак все свое мужество. — С тех пор как стало известно, что сестру выдают за Зеруали, много неприятного рассказывают об этом типе.

Отец поперхнулся.

— Кто рассказывает? Уж завистников-то в этом городе хоть отбавляй!

Я пропустил эту реплику мимо ушей.

— Говорят, некоторые его жены были задушены.

— Если кто-нибудь еще раз скажет тебе это, отвечай, что раз они были наказаны, значит, было за что, и что в нашем роду все женщины отличались безукоризненным поведением.

— Ты уверен, что Мариам будет счастлива за…

— Не суйся не в свое дело.

Он обтер рот рукавом и встал, собираясь уходить. Я вцепился в него и стал умолять:

— Не уходи так! Давай поговорим!

— Я обещал твою сестру этому человеку и слово сдержу. Кроме того, мы подписали договор, свадьба через несколько недель. Вместо того чтобы сидеть тут и слушать сплетни, помог бы! Сходи узнай, готовы ли матрасы.

— Все, что имеет отношение к этой свадьбе, мне претит…

Пощечина ожгла мне щеку. Да такая, что несколько секунд я ничего не соображал. За моей спиной послышался приглушенный вскрик Варды и Мариам, которые, стоя за дверью, слышали весь наш разговор. Отец взял меня за челюсть, сжал ее и потряс.

— Никогда больше не говори со мной так, таким тоном!

Не знаю, что со мной случилось в эту минуту. Как будто не я, а кто-то другой говорил вместо меня:

— Я не стал бы говорить с тобой таким тоном, если б не увидел тебя в кабаке!

Секунду спустя я уже сожалел о сказанном. И до конца своих дней буду сожалеть. Я был бы рад снова получить пощечину, быть побитым, только бы не видеть, как он с отупевшим видом рухнул на свою подушку и закрыл лицо руками. Попросить прощения? Но что бы это изменило? Я пулей вылетел из дому, прогнав сам себя, и побрел куда глаза глядят, никого не видя, ни с кем не здороваясь, с пустой и разламывающейся от боли головой. И ходил так много часов, до самого вечера, а потом заявился к Харуну, лег на циновку и замер.

На следующий день — это была пятница — я открыл глаза и увидел своего друга: он разглядывал меня, склонившись надо мной. Мне показалось, что он уже не один час провел в таком положении.

— Еще немного, и ты бы пропустил полдневную молитву.

Это не было преувеличением, солнце стояло довольно высоко.

— Когда ты вчера пришел, вид у тебя был такой, как будто ты убил своего отца. Так у нас говорят.

Вместо улыбки мое лицо исказила гримаса. Я рассказал ему все, как было.

— Зря ты ему это сказал. Но и он не прав, и гораздо больше, чем ты, ведь он выдает дочь за палача. Позволишь ли ты совершиться преступлению, чтобы исправить собственную ошибку?

Именно это я и собирался по-видимому сделать, но когда Харун сказал об этом вслух, я осознал, что не в силах так поступить.

— Я могу поговорить с Кхали, он найдет слова, чтобы убедить отца.

— Открой глаза, убеждать нужно не твоего отца.