Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)

• Название: Нашествие хазар (в 2х книгах)
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: Гепта Трейд
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-87683-007-0

В первой книге исторического романа Владимира Афиногенова, удостоенной в 1993 году Международной литературной премии имени В.С. Пикуля, рассказывается о возникновении по соседству с Киевской Русью Хазарии и о походе в 860 году на Византию киевлян под водительством архонтов (князей) Аскольда и Дира. Во второй книге действие переносится в Малую Азию, Германию, Великоморавию, Болгарское царство, даётся широкая панорама жизни, верований славян и описывается осада Киева Хазарским каганатом. Приключения героев придают роману остросюжетность, а их свободная языческая любовь — особую эмоциональность.

---

Жена подала Азачу кувшин. На нём руническими письменами было выведено: «Кумыс, наливая в это большое отверстие, пей»[260]. Дочка лет четырнадцати захотела пойти с отцом.

— Нет, нет, милая, — сказала мать. — Тату тебя взять не сможет, он пойдёт к великой реке готовить для умершего повозку, в которой тот поедет к нашему богу. Да тебе ещё и нездоровится…

Великая река — это Танаис, или Бузан по-хазарски.

Азач в отличие от многих черных хазар умел читать, и в доме у него находилось немало вещей, на которых что-то начертано. Они достались ему от деда. Тот служил в личной гвардии кагана, родом был хорезмиец из Средней Азии, исповедовал ислам. Когда иудаизм при царском дворе в Итиле вступил в непримиримую борьбу с мусульманством и когда наёмные гвардейцы в гражданскую войну в Хазарии открыто перешли на сторон кабаров, потерпев поражение, предка Азача не умертвили, как остальных: припомнив былые заслуги и то, что жена его являлась чистокровной хазаркой, лишь сослали в дальний район для несения тяжёлой пограничной службы. Знал он не только арабскую грамоту, но и умел читать руническое письмо, научил сына и внука. Но это им мало чем помогало: помимо воинской повинности приходилось заниматься крестьянским трудом — разводить скот и возделывать под урожай землю, чтобы прокормить семью, — за несение службы платили очень мало, да и немалую часть сего съедали налоги.

Живя здесь и работая, как вол, дед Азача понял, что всемогущий Аллах ничего, кроме горя и унижения, ему не дал. И в конце жизни хорезмиец стал поклоняться, как и жена, богу неба и света Тенгре[261]. Поэтому похоронили старика по хазарскому обычаю — в подкурганных галереях. Хорошо похоронили, несмотря на огромные расходы… Теперь и на отца нужны немалые средства, а скоро, как выпадет снег и реки покроются льдом, нагрянут судьи из Итиля, — и им надо заплатить прошлогодние долги, отдать часть нынешнего урожая, лошадь, три овцы и верблюда. Подумать и о весеннем севе… Да и дочка захворала… Ходят слухи, что после весенних полевых работ каган и царь собираются с войском на Киев. Поэтому следует иметь хорошего боевого коня со всем снаряжением и исправное оружие…

Тёмные низкие тучи проносились над великой рекой. Их гнал по небу сырой ветер. Пронизывал насквозь одежду. Чтобы согреться Азач решил приступить к работе.

Надо в первую очередь снять насыпной слой высокого могильного кургана. Он и в окружности был большим, не то что могильники мизинных хазар: ведь дед Азача служил при дворе кагана… Поэтому сам боил-коловыр[262] определил деду для погребения красное место на речном берегу. И ещё один непреложный закон погребения у хазар соблюдался — мужчин хоронили только мужчины, женщин — женщины и обязательно старшие в семье, дававшие со дня смерти родственника или родственницы обет молчания… И когда дочка обратилась к отцу, мать, зная, что Азач ничего не скажет, ответила ей сама…

«Дочке лучше стало, поднялась… А то лежала, свесив с ложа головку… — думал Азач. — Может, сейчас помогает матери украшать покойного разноцветными лентами… Столько лет, как и дочке, было мне, когда умер дедушка… А бабушка покинула сей мир следом за ним. Потом моя мама… Вот и отец… Храбрый был воин. Смерть воина — в бою с врагами, которых хватает у каганата — русы, угры, печенеги, арабы… Но умер отец дома: тихо и мирно».

Тёмные низкие тучи, твёрдая могильная земля, холодный ветер, пробирающий до костей, хворая дочь, вечная нужда… Азач поднял голову к небу: «Скоро пойдёт дождь…» Действительно он пошёл, и струи смягчили курганную землю… К вечеру Азач успел срыть могильный холм.

Хазарин разжёг костёр, сел поближе к огню и протянул к нему пальцы рук. И когда они согрелись, начал обводить ими кругообразно шею и голову: этими движениями язычник снимал с себя усталость энергией, заряженной в кончиках пальцев костровым пламенем[263].

Наступила ночь, но главное сделано. Деревянный настил молодой хазарин будет поднимать с восходом солнца. Теперь он в крутом берегу сделает укрытие и ляжет отдохнуть.

Утреннее солнце выглянуло невесёлым: тускложиденьким, жёлтым и сморщенным. С таким же настроением принялся за дело Азач: чуткий, тревожный сон его в береговом укрытии так и не сумел восстановить силы. Но пока хазарин обдирал дубовые брусья и расчищал вход в галерею, лучи повеселели, заиграли радужно на двери, ведущей в подземное помещение. Азач проник в него и увидел сферический выбеленный потолок, похожий на верх крытой кибитки… Вот почему жена и сказала дочке, что папа идёт готовить для умершего повозку…

Пол этой подземной «повозки» настелен из каменных плит, стены, как и потолок, тоже побелены. Азач помнит, что они с отцом это делали, когда хоронили деда; маму здесь погребали женщины и их, мужчин, в могильник не брали…

Когда солнечный свет проник поглубже, Азач увидел её в ещё не истлевших одеждах; она лежала на боку, поджав к подбородку ноги, — в таком положении оставляли в могильниках всех умерших женщин… Так же были расположены и кости бабушки. А чуть подальше вытянулся во всю длину скелет деда. На спине хоронили мужчин.

Рядом Азач обнаружил заржавленный меч, лук без тетивы, которая уже сгнила, нож без ручки, кресало, кремень, стальной шлем гвардейца, кожаный пояс с золотыми бляхами. Хазарин хотел его взять, но он рассыпался… Валялась уздечка и седло. Трогать их Азач не посмел, дабы не повторять ошибки, как с поясом…

Стояли то здесь, то там глиняные кувшины с едой и питием. Тут же разбросаны кости домашних животных — лошадей, овец и собак, те, которые окружали усопших при жизни, умерщвлённые и положенные на каменный пол галереи. А у мамы ещё хорошо сохранились наручные и нагрудные украшения.

В углу выбрал свободное место для отца, но не удержался и наклонился над черепом дедушки… И заглянул в пустые глазницы. Нет, Азач не сказал бы, что они пустые, — хотя точно видел тёмные впадины вместо глаз: внук, будучи маленьким, когда глядел в зрачки деда, хорошо запомнил их, — они, смеясь, искрились. Сейчас, и он явственно зрил, из глубоких глазниц черепа смотрело на него что-то, не схожее ни с чем на земле… И взгляд из глубины этого нечто действовал на Азача пугающе и в то же время завораживающе. Он будто давал молодому хазарину возможность хотя бы на миг проникнуть в непонятную для простого смертного тайну — тайну жуткого колодца, который влечёт человека при жизни, но дна его он достигает, кажется, только умирая…

Воздух в могильнике стоял тошнотворный и густой и, может быть, от его избытка Азач почувствовал, что закружилась голова. С ним не случился обморок, и он не потерял сознание, а как бы впал в короткий, но глубокий сон, словно под воздействием сильного гипнотического взгляда…

«Что со мной произошло?.. Душно! Надо быстрее наверх… Воздух со степи слабо проникает сюда», — Азач, не осмеливаясь больше смотреть на череп дедушки, выбрался наружу.

Здесь вовсю царил солнечный свет. Степь, смоченная обильным дождем, ожила: распрямились и позеленели высокие травы, засвистели суслики, поднимаясь из нор на задние лапки, птицы оживленно защебетали, закружились над холмами орлы и ястребы. Недалеко от могильника пробежала пугливая кабарга. Азач посмотрел ей вслед, подумав, что кто-то гонится за ней, взял в руки лук. Но предполагаемого преследователя так и не увидел… Звонко заливался в яркой вышине жаворонок.

«Бог Тенгре! Это ты даёшь свет на землю и обилие на ней жизни… Слава тебе, слава!» — возликовал молодой хазарин и, повесив на шею пояс[264], упал на колени и начал молиться.

Он понял вдруг, что жизнь продолжается, и продолжается и для отца, ибо душа его сейчас странствует в небесных чертогах на пути к богу… И ещё понял Азач, что надо хоронить близких усопших не с печалью, а радостью!

Вернувшись домой, он долго смотрел на спокойное лицо отца, лежащего посреди жилища в лентах и травах. Через день сын перенёс его в могильник и воздвигнул высокий курган.

* * *

Радость тоже охватила душу кагана, когда он узнал, что на охоте погиб Менаим!.. Знал Завулон, чьих это рук дело, и воскликнул, обращаясь не к Яхве, а к своему родовому богу Тенгре: «Слава, слава тебе, свершилось правосудие! Кровь моего двоюродного брата, бывшего тудуном Саркела, отомщена… Ай да шаман! Так обставил умерщвление утешителя, что и комар носа но подточил… Правда, царь Ефраим не верит в случайную гибель родственника. Верит — не верит… Доказательств- то нет никаких! Остался бы жив шаман, приблизил бы к себе его… Толковые, преданные люди нужны мне в Итиле. А то здесь всё больше тех, кто готов подличать в любое время дня и ночи… Столько развелось иудейских советников и прислужников, что несть им числа…

А как возносят они меня! До небес!.. Со стороны посмотреть, я у них — драгоценный ларец, в который не то чтобы что-то положить, а который трогать нельзя. Но это лишь видимость. Также, как будто, мы и делим власть с царём Ефраимом… Дудки! Но с этим пока поделать ничего невозможно!»