Генрих Гротов - Герман Геринг — маршал рейха

• Название: Герман Геринг — маршал рейха
• Автор: Генрих Гротов
• Издательство: Олимп, Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7390-0583-3, 5-313-00015-2

Герой книги — наци № 2 рейха Герман Геринг, личность сложная, загадочная, во многом еще не познанная. Как и к другим нацистским бонзам, к нему нельзя подходить однозначно. Автору удалось найти малоизвестные и совершенно не знакомые отечественному читателю материалы, проливающие свет на жизнь Геринга, прошедшего путь от прославленного воздушного аса первой мировой до Нюрнбергского эпилога…

«Геринга погубили тщеславие и трусость», — утверждают большинство биографов рейхсмаршала. Так ли это на самом деле? Перед вами жизнь Железного Генриха, Толстяка, героя Германии и… узника собственных пороков.

---

Он предписал ему принимать голубые и красные снотворные пилюли, что Геринг и продолжал делать до самого конца. Немецкий врач был обязан придерживаться комендантского часа, поэтому посещал своих нацистских пациентов каждый вечер до половины одиннадцатого, но оставлял пилюли дежурному офицеру, американскому лейтенанту Чарлзу Роска, который затем передавал их Герингу в одиннадцать часов. Позднее доктор объяснял, что Геринг хотел бы получать свои пилюли на полчаса раньше, но часовые в коридоре, сменяясь ежевечерне в десять тридцать, поднимали такой шум, что нарушался даже сон, вызванный снотворным.

Как-то, когда еще продолжался суд, Пфлюкер сказал Герингу:

— Не пытайтесь спрятать ничего из того, что я вам даю, хорошо? А то у меня будут большие неприятности.

Геринг улыбнулся и сказал:

— Доктор, из-за меня у вас не будет никаких проблем.

Но, вообще говоря, никто особенно не беспокоился относительно этих пилюль, так как даже очень большое их количество, проглоченное за один раз, вызвало бы только очень крепкий сон и промыванием желудка врачи легко избавили бы человека от последствий их действия.

Поэтому полковник Эндрюс, хотя и чувствовал, что сможет вздохнуть свободно только после окончания экзекуции, считал, что приняты все необходимые меры, чтобы не дать заключенным ускользнуть от палача. В гимнастическом зале дворца правосудия были возведены три виселицы и мастер-сержант Джон Вудс из Техаса, главный палач, готовился приступить к исполнению своих обязанностей.

Казнь была назначена на два часа ночи 16 октября, но эту дату предполагалось держать в тайне и от приговоренных, и от прессы. Однако вечером 15 октября по Нюрнбергу разнесся слух, что готовится приведение в исполнение смертных приговоров, и у тюрьмы начали постепенно собираться группы корреспондентов и кинооператоров (для немецких жителей существовал комендантский час).

Внутри самой тюрьмы раздающийся из гимнастического зала стук, яркий свет (обычно вечером освещение в блоке с камерами приглушалось) и шум подъезжающих автомобилей снаружи подсказали ее обитателям, что наступает ночь казни. В камере № 9 Фриц Заукель, бывший генеральный уполномоченный по трудовым резервам, бился в истерике со стонами, рыданиями, криками о пощаде, которые напрягли нервы остальных до предела.

Геринг пребывал в унынии, из всех эмоций преобладало чувство горечи. Вечером он попрощался с тюремным психологом, доктором Гилбертом, который нашел его «нервным и подавленным и, пожалуй, еще сильнее переживающим горькое расстройство, чем обычно». Причиной этому был упорный отказ контрольного совета заменить ему, так же как и другим обреченным, казнь через повешение.

Чувство горечи не проходило. Тюремный капеллан, капитан Генри Тереке, посетил Геринга вечером 15 октября между семью тридцатью и семью сорока пятью.

«Он выглядел хуже, чем обычно, — позднее записал капитан, — что мне не показалось удивительным, учитывая грядущее. Мы поговорили об остальных, и он спросил о Заукеле. Он посетовал, что не может увидеться с бедным Заукелем, и уверил меня, что смог бы поддержать его в эти дни. Потом опять стал критиковать метод казни и назвал его наиболее позорным для себя, учитывая свое прежнее положение во главе германского народа. Потом наступило молчание. Я нарушил его, снова предложив ему всецело предать свои сердце и душу Спасителю. Он опять заявил, что он христианин, но не может принять учение Христа. В свой визит к нему за день до этого я отказал ему в причастии, ибо он отрицал божественность Христа, который основал это таинство. Более того, он отвергал все принципы христианской церкви, однако продолжал утверждать, что он христианин, потому что его никто не отлучал от церкви. Он пришел в еще большее уныние, оттого что я стал настаивать, что он не сможет встретиться с Эддой, его дочерью, на небесах, ибо отвергает божественный путь спасения. Геринг являлся самым что ни на есть рационалистом, материалистом и модернистом. Я надеялся, что он сможет отдохнуть в этот вечер, — он сказал, что почувствовал себя легче».

После ухода капеллана в камеру № 5 зашел лейтенант американской охраны Джон Уэст для ежевечерней проверки и обыска.

«Все его личные вещи были осмотрены, постельные принадлежности сняты с койки и перетряхнуты, — докладывал Уэст, — матрац перевернут. Ничего запрещенного найдено не было».

Уэст сообщил, что Геринг теперь выглядел «веселым и очень много говорил», но в остальном все было как обычно.

Минуты шли. Слышался шум все новых подъезжающих автомобилей. В офицерской столовой мастер-сержант Вудс сел за ужин. То же самое сделали вызванный из Парижа американский брат милосердия из гражданских и армейский капитан, которым предстояло позаботиться о телах осужденных после их казни. Полковник Эндрюс, который должен был присутствовать в качестве официального свидетеля от США, уже находился в тюрьме, но остальные — представители союзных наций, корреспонденты и два специально приглашенных немецких официальных лица — еще не прибыли. До начала экзекуции было еще четыре с половиной часа.

В девять тридцать появился доктор Пфлюкер и в сопровождении лейтенанта Артура Маклиндена вошел в камеру Геринга. Как и подавляющее большинство американцев — охранников тюрьмы, лейтенант Маклинден не говорил по-немецки, поэтому не мог понять, что Пфлюкер говорил Герингу. Он проследил, как доктор передал Герингу пилюлю, которую он принял в их присутствии. Потом он пощупал его пульс и поговорил минуты три на немецком. После этого они пожали друг другу руки и расстались.

Пфлюкер и Маклинден были последними посетителями Геринга, и когда дверь камеры № 5 захлопнулась за ними, рядовой 1-го класса Гордон Бингам из роты С 26-го пехотного полка продолжил свое дежурство у дверного оконца. Геринг был уже в своей ночной рубашке и во время визита доктора и лейтенанта оставался в постели.

«Затем я запер камеру и заглянул внутрь, — докладывал позднее рядовой Бингам, — Геринг смотрел на меня, приподнявшись на койке и подавшись к окошку, затем он лег на спину, положив руки по бокам поверх одеяла. С момента, когда Геринг сел в постели с приходом доктора, и до того времени, когда он вытянул руки по бокам, я не мог видеть его левую руку. Он лежал так минут пятнадцать, затем скрестил руки на груди, немного повернув голову влево. Тут я случайно сбил в сторону лампу и был зынужден поправить ее. Когда я заглянул внутрь, он смотрел на меня и показывал на меня пальцами правой руки. Затем он опять положил руку вдоль бока поверх одеяла. Так он лежал минуть пятнадцать — двадцать, потом сложил руки на груди, подержал их так несколько минут, после этого накрыл сложенными руками глаза. Полежав так несколько минут, он опять положил руки на грудь, через короткое время расцепил их и опустил по бокам, потом поднял и сунул правую руку подмышку, поднеся локоть к глазам, затем сложил руки по бокам. Он полежал так минут десять, потом посмотрел на меня и отвернулся. После этого пришла моя смена, возник небольшой шум, и Геринг опять на меня посмотрел. Потом меня сменили и я ушел».

Рядовой 1-го класса Гарольд Джонсон из роты С 26-го пехотного полка заступил на дежурство вместо Бингама точно в 22.30. Он об этом, конечно, не подозревал, но ему оставалось охранять заключенного только шестнадцать минут.

«Я заступил на дежурство как караульный второй смены у камеры Геринга в 22.30, — докладывал потом Джонсон. — В это время он лежал на своей койке на спине с вытянутыми вдоль туловища руками поверх одеяла. Он оставался в таком положении без движений минут пять. Потом он поднял руку со сжатым кулаком, как будто закрывая глаза от света, затем опять положил ее сбоку поверх одеяла. Так он лежал совершенно неподвижно примерно до 22.40, когда сложил руки на груди, переплетя пальцы, и повернул голову к стене».

Видимо, именно в этот момент Герман Геринг и оставил палача «с носом».

«Он лежал так минуты две-три, — продолжает рядовой Джонсон, — а потом опять вытянул руки по бокам. Было ровно 22.44, так как я посмотрел в этот момент на часы. Примерно через две-три минуты он как будто оцепенел и с его губ сорвался сдавленный вздох».

Джонсон крикнул разводящего сержанта, и тот, стуча ботинками, сбежал по лестнице с верхнего этажа, где находился второй ярус камер.

«Я сказал ему, что с Герингом что-то не так, — сообщал Джонсон, — и он полетел в кабинет администрации. Через несколько секунд он вернулся в сопровождении лейтенанта Кромера (ответственного офицера) и капеллана Тереке. Лейтенант Кромер заглянул в камеру, затем я отпер дверь и он вместе с капелланом зашел внутрь. Я вошел следом за ними и осветил камеру».

Правая рука Германа Геринга свешивалась с кровати, и капеллан Тереке, взяв ее, прощупал пульс.

— Боже правый! — прошептал он. — Этот человек мертв.