Василий Соколов - Вторжение

• Название: Вторжение
• Автор: Василий Соколов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

А когда мать возвращалась, девочка опередила ее, прибежала домой, хотела забраться под одеяло и не успела. Мать спросила совсем ласково: "Ты чего, доченька, не спишь?" - "А я была с тобой..." - "Как? Ты за мной шла?" - побледнела мать и отодрала ее за косички, пригрозила, что если еще раз доплетется за ней или словом напомнит про дядю, прогонит ее из дому.

И дочка испугалась. Но дядя опять появлялся, и мама с ним уходила, кажется, туда же, к морю... А перед тем как отцу приехать с рыбного промысла, мать навьючила узел, ушла и больше не вернулась... Много лет спустя, живя в Ивановке, Наталья однажды пооткровенничала с отцом, спросила: "А ты любил маму?" - "Любил и теперь люблю", - ответил он с тоской в голосе. "А почему же она ушла?" - не поняла дочь. "Блудная, вот и ушла". Тогда Наташа вытаращила глаза: "Как это... блудная?" - "Тебе этого не надо знать! - перебил отец и строго заметил: - Но ты не будь такой... Боже упаси!" Ей невдомек было, почему же дочка не должна походить на мать, и она допытывалась: "А почему ты говоришь так? Боишься?" - "Схожа ты с матерью. Вылитая. Одних кровей..." - вздохнув, отвечал отец.

...Припоминая теперь это давнее прошлое, Наталья сомневалась, во всем ли была виновата мать. Отца она не осуждала. К нему Наталья относилась доверчиво, потому что он из сил выбивался, чтобы дать ей образование, и был всегда ласков, добр. Даже сегодня у него не поднялась рука побить ее. А стоит ли винить мать? Ведь она тоже была добрая, и если бросила ее, то, наверное, потому, что не захотела жить с отцом. И откуда знать, почему они разошлись. Этого же никто не знает, даже отец. Может, тот моряк был ей люб. "А я похожа на нее. Одних кровей... И почему я должна идти против желания? Ведь сердцу не прикажешь?" - подумала Наталья, стремясь хоть как-то оправдать свое поведение.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Лагерь пробуждался рано - в пять часов, когда еще робко трепетала холодная и в летнюю пору заря, раздавался сигнал горна. Звуки лились бодро, зазывно и настойчиво, прогоняя всякую надежду еще немного поспать, и дежурный, увешанный снаряжением, поддерживал рукой сумку с противогазом, торопился от палатки к палатке, заглядывал внутрь и зычно провозглашал:

- Падъ-е-ем!

Жалко было покидать согретую койку, но Алексей Костров перемог сон и с привычной готовностью вскочил. За ночь гимнастерка и брюки отсырели. Одеваться сразу не хотел; выбегал, как и все обитатели палаток, наружу и, неловко ступая, боясь уколоть босые ноги о прошлогоднюю наваль еловых иголок, становился в строй. Гимнастика, короткий бросок, а потом умывание на берегу реки, поросшей осокорем, - и за каких-нибудь полчаса дремную вялость как рукой снимало, в организм вливалось столько энергии, что казалось, ее хватит на целую жизнь.

Еще до завтрака проводилась политинформация. Для Кострова это было самое подходящее время; сиди себе на деревянной, вкопанной в землю скамейке и слушай, что в мире делается, а так как этот мир все время неспокоен, полон военных очагов и конфликтов, то ему, Кострову, пожалуй, лучше и не тревожить сердце. На какое-то время, будто в забытьи, он мысленно покидал и этот класс, и лагерный городок. Его глаза смотрели поверх колючего ельника, и думалось, что где-то там, в стороне дальней, затерялась родная Ивановка, живут земляки, жена...

Он видел Наталью, да так близко, что казалось: протяни руку, и коснешься ее смуглого лица, ощутишь тепло ее тела. Когда он думал о ней, он всегда вспоминал речку, ракиту, из-под которой озорно выбросился на разводье, к Наталье.

Ему все в ней было любо - и ум, и живность движений, и глаза темные, как переспелые, с синеватым налетом сливы.

Голос команды оборвал мысли. Костров встал, машинально одернул гимнастерку, огляделся по сторонам: кому отдают честь? Но в лагере тихо, начальства еще нет. Просто он замечтался и не заметил, как дежурный громко объявил конец информации.

Брали алюминиевые ложки, котелки и шли завтракать. Ели опять же под открытым небом, на грубо сколоченных из жердей столах. Пищу разносили сами бойцы. Бывало, когда Кострова назначали рабочим на кухню, он уставал больше, чем в поле. Мыть посуду, на сотни людей чистить картошку, резать хлеб, отсчитывать порциями куски сахара, делить на ровные дольки рыбу, потом разливать суп в котелки - крутишься как заведенный и за сутки до того устаешь, что еле волочишь ноги и засыпаешь как убитый. Правда, с того времени, как Алексею дали звание сержанта, его уже перестали назначать рабочим на кухню, а если и посылали, то старшим команды. "Командовать легче, чем исполнять", - думал в таких случаях Костров.

Но, как всех бойцов, воинская служба не щадила Кострова.

С утра забирали винтовки из пирамид, шли на учебное поле, в обнесенный колючей проволокой городок. Примерно в эту пору являлся полковник Гнездилов. Он имел привычку останавливаться возле кудлатого вяза, под которым на пьедестале возвышался бюст Суворова, садился на скамейку так, что головой почти касался этого каменного изваяния. "Правит службу", - глядя на полковника, говорили некоторые острые на слова подчиненные.

И действительно, беспокойные и строгие глаза полковника не пропускали ни малейшей неполадки. Вот рота Семушкина повзводно тренируется в ближнем бое: одни мечут гранаты из окопа, другие наносят штыковые удары в сплетенные из хвороста чучела. Кажется, опять не везет капитану Семушкину. Чего это бойцы мешкают?

Комдив Гнездилов велел позвать к себе Семушкина, и тот прибежал, запыхавшись, начал было докладывать запальчиво, комкая слова, и тотчас сник от энергичного жеста, не допускающего возражений:

- Довольно, и так вижу! Боец должен владеть штыком, как вилкой за столом. Помните - перед вами не чучела, а враг, которого надо ненавидеть всеми фибрами души. А у вас? - Гнездилов приподнялся и зашагал к штурмовой полосе, приговаривая: - Не штыковая схватка, а игрище... Повторите прием!

Через штурмовую полосу сызнова пропускались бойцы. И все усердствовали, знали: не ублажишь полковника - значит, дотемна не отпустит. Как всегда, выручил Бусыгин. Одним прыжком махнув из окопа, он взял винтовку наперевес, крупными шагами приблизился к чучелу и со страшенной силой нанес удар штыком так, что врытый в землю столб, на котором торчало чучело, повалился.

- Вот это я понимаю - работа! - оживился полковник, и не будь столь свирепого вида у бойца, Гнездилов охотно расцеловал бы его.

Тяжело дыша, Степан Бусыгин вытер пот.

- Дозвольте вон ту срубить, - попросил он, указывая на соседнее чучело.

- Хватит, - махнул рукой Гнездилов. Он доволен, но вовсе не хочет не в меру расточать восторги. "Чрезмерная похвала портит людей", - подумал он и озабоченно спросил, что должно быть дальше по расписанию.

- Тактика, - ответил капитан и кивнул в сторону высотки. - Будем штурмовать.

- Штурмуйте. Понаблюдаю, - согласился Гнездилов и, выждав, пока рота пройдет, зашагал к высоте. По дороге ему встретился полковой комиссар Гребенников. Он шел откуда-то из лесу, помахивая веткой; гимнастерка и сапоги на нем были залеплены паутиной и колючками репейника.

- Пойдем, комиссар. Покажу тебе атаку, - позвал Гнездилов, на ходу протягивая ему пухлую руку.

Не прошло и получаса, как рота заняла исходное положение. То и дело поднося к глазам бинокль в медной потертой оправе, капитан Семушкин отдавал приказы. Он сообщил сведения о "противнике", наметил ориентиры, причем пальцем указал, что вон там, на гребне высоты, есть дзот, чуть левее, у кустарника, - пулеметное гнездо, на обратных скатах высоты размещены три миномета, а перед передним краем, по лощине, тянется проволочное заграждение в три кола... Голос Семушкина срывался на тревожные ноты, и хотя то, о чем он сообщал, было условно - на голой, лысой высоте и в помине не было "противника", - все равно - и рядовые, и сержанты, и сам полковник Гнездилов внушали себе, что высота укреплена, брать ее сложно, придется идти даже на жертвы...

- Что и говорить - жертвы! - усмехнулся Гребенников.

- А как же ты думал? - спросил Гнездилов.

- Думаю, вот сюда бы хорошую пулеметную очередь, и пиши приказ о погребении... - вполголоса сказал Гребенников.

Николай Федотович не ответил, только кивнул капитану, дескать, начинайте наступление.

Для бойцов настал свой час. Они вынули из чехлов лопаты, начали долбить затверделую после дождей глину. Кто-то ради удобства встал на колени, но полковник дал новую задачу:

- Противник ведет артобстрел позиций!..

Пришлось залечь и копать, держа лопаты понизу. Пот выступил на лицах. Взмокли, просолились гимнастерки. И дышать стало нечем, приходилось глотать скрипевшую на зубах пыль.

Рота начала движение: одни перебегали, другие ждали и, как бы целясь, уткнули стволы винтовок в воздух. После каждой перебежки опять грызли лопатами землю. И так до самого подножия высоты.

Но вот по рядам пронеслась команда: "Назад!" Что бы это могло быть? Ага, кто-то пренебрег строгими правилами наступления. Кажется, левый фланг держался слишком кучно. Иначе чего бы вмешиваться самому комдиву, отчитывать Семушкина? Роту завернули обратно. Всю роту.