Ннаталья Жуковская - Судьба кочевой культуры

• Название: Судьба кочевой культуры
• Автор: Ннаталья Жуковская
• Издательство: Наука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1990
• ISBN: 5-02-016723-1

Автор, проработавший 17 полевых сезонов в составе комплексной Советско-монгольской историко-культурной экспедиции, предлагает взглянуть на традиционную культуру Монголии глазами этнографа. Вместе с автором читатель побывает в монгольской юрте, оценит лучшие блюда монгольской кухни, примет участие в национальных праздниках Цагаан саре и Надоме, в научном диспуте в стенах буддийского монастыря, познакомится с народным пониманием счастья и правилами этикета.

С миром монгольских кочевников Европа познакомилась в ХIII веке и с тех пор не спускала с него пристального взора, стараясь понять, какой внутренний импульс придал монголам столь сокрушительную силу, перед которой полтора века трепетали королевские дворы Европы и Азии. Была ли в этой силе закономерность? Или это случайность, не стоящая внимания? И что такое вообще кочевой мир — дикие, неорганизованные, подобные стихии, орды варваров, или еще не до конца понятые великие цивилизации? Как этнограф скажу: понят мир чужой культуры не просто, но надо стремиться это сделать, надо постараться постичь его внутреннюю гармонию, пытаться увидеть в любом, самом, казалось бы, незначительном поступке, жесте, обряде стоящее за ними единство природы и культуры. Поняв других, мы сможем лучше понять самих себя.

---

Мне всегда казалось, что бадарчины уже навсегда ушли в прошлое, и вот теперь передо мной сидит живой бадарчин. Конечно, он не странствует по монастырям и городам, тем более что монастырь-то в Монголии всего один, но именно он в начале нашего века шесть лет своей жизни провел в скитаниях по монастырям. Вангийн хурэ, Их хурэ, У Тай, Лавран, Гумбум, Сэра, Брайбун… — более чем в сотне монастырей Монголии, Китая, Тибета побывали за шесть лет Галсандарга и два его товарища. Двенадцатилетним монастырским учеником-хувараком[3] начал он это путешествие, восемнадцатилетним юношей закончил его. Ни дождь, ни снег, ни палящее солнце, ни гобийские пески — ничто не служило препятствием. Шли по двадцать километров в день, по две пары сапог снашивали за год — да не нынешних, что шьют в сапожных артелях, а таких, какие в старину шили вручную. Неказистые, тяжелые, с загнутыми вверх носами — казалось, им не было сносу, но и они не выдерживали тягот пути.

Ночевали бадарчины где придется — ив юрте бедного арата, и, если повезет, в доме нойона, и, конечно, в больших и малых монастырях, где имелись специальные дома для странников. Большие оседлые монастыри всегда служили центром притяжения окрестного населения — туда шли на богомолье, на большие праздники-хуралы, сроки проведения которых заранее вычислялись по лунному календарю, шли поклониться святыням, принести большие и малые жертвы, совершить обряд обхождения святого места. Были среди пришлого населения и странствующие монахи. Монастырский устав позволял им три дня жить в монастыре — небольшая передышка на далеком пути. У странников отбирали котомку и посох, три дня их поили и кормили за счет монастыря. Тем, кто хотел задержаться подольше, приходилось отрабатывать свое пребывание. Если ты гелюнг или гецул[4], пожалуйста, участвуй в богослужении. А если ты банди или хуварак, подметай двор, разноси еду или чай, обходи мирян с блюдом для пожертвований — работа всегда найдется. Именно так зимовали в больших монастырях Галсандарга и его товарищи.

Галсандарга был младшим, поэтому обязанности разносчика чая и подметальщика чаще всего выпадали на его долю.

Два года он прожил в Тибете. Но до Лхасы так и не добрался — не хватило дегнег. Их не хватило даже на дорогу (плату за жилье, одежду, еду — ведь не всегда и не все монахам доставалось бесплатно). А учеба, да еще в лучших монастырях Тибета, оказалась недоступной роскошью. Пришлось вернуться домой в монастырь Нойона хутухты на севере Гоби.

С тех пор прошло шестьдесят с лишним лет. Народная революция, закрытие монастырей… Уйдя из монастыря, Галсандарга стал скотоводом, потом овладел редкой и сейчас еще в Монголии профессией овощевода. И вот теперь пенсионер. Обычная судьба многих бывших лам Монголии. Только побывать в Тибете редко кому удавалось. И сейчас вечерами, когда свищут гобийские ветры и песок проникает во все щели, Галсандарга с удовольствием рассказывает внукам и гостям о скитаниях своей юности.

Размышления у разрушенного некрополя

Заброшенные, забытые, оскверненные могилы… Наверное, такие были всегда. Чтили одних, забывали других, третьим вообще не полагалось иметь могил. Могилы предков — часть культуры народа, но не только. Это еще и символ связи времен — прошлого с настоящим, настоящего с будущим. Исчезают могилы, и связь обрывается.

О существовании некрополя последних пяти нойонов, правителей бывшего Дзасактуханского аймака, я впервые услышала в 1970 году. Помню, что мне тут же захотелось добраться до него и все осмотреть самой — ведь это единственный из сохранившихся некрополей бывших феодальных владык одного из четырех основных административных подразделений дореволюционной Монголии. Однако судьба была против: препятствовал дождливый сезон и соответственно высокий уровень воды в реке Тэс, преодолеть которую вброд на экспедиционной машине было невозможно. Трижды после 1970 года я пыталась это сделать — каждый раз неудачно, и вот наконец такая возможность появилась снова. Август 1985 года в Хубсу-гуле оказался достаточно сухим, река обмелела, можно было попытаться еще раз. Этнографический отряд нашей экспедиции состоял в тот год из трех этнографов — В. П. Дьяконовой, Д. Нансалмы и меня, водителем был Вадим Юдин. На общеотрядном совещании решили, что на сей раз не отступим ни за что.

Местность, в которой находится некрополь, по-монгольски называется Шарилийн цагаан чулуу (дословно «Белый камень мумий»). Она входит в административные границы сомона Цэцэрлэг Хубсугульского аймака МНР и расположена примерно в тридцати пяти километрах к северу от центра первой бригады.

Было опасение, что не удастся найти проводника, так как места, где находятся могилы правителей, всегда считались у монголов священными и запретными, однако долго его искать не пришлось. В первой же юрте, где мы объяснили, что задача нашей экспедиции — изучать монгольскую культуру и описать по возможности все ее мало-мальски сохранившиеся памятники, хозяин изъявил желание помочь нам, и, прихватив родственника, приехавшего к нему из города и тоже заинтересовавшегося нашим рассказом, мы двинулись «на объект». Правда, он не очень хорошо помнил, где это место находится (потом признался, что не был там более двадцати лет и даже обрадовался возможности съездить туда вместе с нами), так что мы добирались до места более двух часов, сначала на машине, а когда ее возможности оказались исчерпанными — пешком.

Мы долго поднимались по склону горы. Потом как-то вдруг вышли на протоптанную тропу. Последний рывок вверх — и перед нами предстало несколько полуразрушенных срубных построек, свалка из досок, камней, костей. Чувствовалось, что здесь поработало не только время, но и рука человека. Через некоторое время тоскливое ощущение всеобщего развала отступило, и мы занялись обследованием того, что еще осталось и что можно описать, измерить — вообще научно зафиксировать.

Некрополь находится на вершине горы и выглядит следующим образом: пять срубных построек, из которых одна в центре, остальные четыре расположены вокруг нее почти впритык (возможно, потому, что ровная площадка, на которой могли разместиться постройки, относительно невелика). Два сруба почти полностью разрушены, остальные три частично повреждены: сорваны крыши, вскрыты находившиеся внутри саркофаги, содержимое их исчезло. Тем не менее по тому, что сохранилось, можно без особого труда представить себе, как выглядел некрополь до разрушения.

Каждый сруб представлял собой глухую постройку, без окон и дверей. В двух из сохранившихся видны внутренние срубы меньшего размера, в них находятся остатки саркофагов. Внешний и внутренний срубы сделаны из тесаных бревен, квадратных в сечении, саркофаги — из толстых досок. Размеры всех трех сохранившихся срубов практически одинаковы: в длину, ширину и высоту примерно около двух метров. Фундаментом каждого сруба служит платформа из наваленных грудой камней красноватой местной породы. Мы встречали камни такого цвета, пока поднимались по склону горы.

Через разрушенные крыши можно рассмотреть, что находится в срубе, и представить, как выглядел каждый бумхан (так по-монгольски называются срубные гробницы такого типа) внутри. Внутренние срубы также сломаны, у саркофагов сорваны верхние перекрытия, но сами они стоят на месте. Один из них совсем пустой, во втором лежит только череп, в третьем — весь скелет полностью. При разрушении срубов и саркофагов и вытаскивании находившихся там трупов наружу (об этом можно судить по некоторому количеству человеческих костей, валяющихся вокруг) этот труп явно был нетронут, и по нему мы можем составить представление о позе погребенного. Тело лежало на правом боку, с подогнутыми ногами, ладонь правой руки подпирала правую щеку, лицо обращено на запад. Более всего это напоминает каноническую позу махапари-нирваны Будды, известную по многочисленным скульптурным и живописным изображениям в странах буддийского мира. Археологи же, встречая такие положения погребенных в древних могильниках, называют их «позой спящего». Возможно, обе позы как-то связаны друг с другом.

Под скелетом были видны остатки высохшего можжевельника, который благодаря своим ароматическим свойствам активно использовался в ритуальной практике монгольского и сибирского шаманства и ламаизма. Над одним из трех срубов, посередине коньковой балки, сохранился ганджир — навершие в виде цилиндра, увенчанного куполом, один из характерных признаков буддийских культовых построек в Монголии.

Имена нойонов, похороненных здесь, известны — Чин-нойон, Хун Ван-нойон, Манчир-нойон, Доглондой-нойон и Эрдэнэ Дуурэгч-нойон. Именно в таком порядке друг за другом они правили. Первый умер в весьма преклонном возрасте, остальные относительно молодыми. Самое раннее погребение относится к концу XVIII века, последнее — к 1919 году. Так говорят местные старожилы.