Альфред Рамбо - Русские и пруссаки. История Семилетней войны

• Название: Русские и пруссаки. История Семилетней войны
• Автор: Альфред Рамбо
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5—203—01929—0

Впервые в России на русском языке издается труд известного историка и литератора Альфреда Рамбо (1842–1905), написанный в далеком теперь 1895 году. Автор, опираясь на многочисленные документальные источники, достаточно подробно освещает все крупные сражения Семилетней войны 1756–1763 гг., в которых участвовала русская армия. Он справедливо отмечает, что кампании русской армии в эту войну можно считать великой военной школой XVIII столетия.

---

Письма, где Фридрих описывает эксцессы русских в деревнях: сожженные дома, убийства людей, насилия над женщинами, заставляют вспомнить о бюллетенях Наполеона, где он оповещал всю Европу о зверствах «этих варваров», которых безжалостная политика Австрии обрушила на Германию. Но не примешивались ли к подобным протестам Фридриха и Наполеона и политические виды? И разве вспомнил возмущенный страданиями своих подданных прусский король, как он обошелся с жителями Саксонии? Сколь бы искренней ни казалась его печаль при виде бедствий войны, постигших и его отечество, не были ли жалобы Фридриха порождены желанием оправдаться самому или же повлиять на общественное мнение того «чувствительного» XVIII века? «Московиты, — писал он, — ведут в землях Королевства войну варваров; всякий день они жгут деревни и предаются бесчеловечным грабежам; они убивают женщин, детей и старцев; злодеяния их заставляют содрогнуться саму натуру человеческую». «Таковые ужасы наводят на чувствительное сердце прежесточайшую горесть», — писал он впоследствии брату Генриху и повторил то же самое своему министру графу Финкенштейну, посылая ему «перечень поборов, зверств и жестокостей, совершенных русскими», и присовокупил к этому: «Полагаю, что наилучшее для нас из сего употребление состоит в том, дабы публиковать о всех подобных случаях для сведения публики во французских и немецких газетах»[112].

Впрочем, случалось, что и пруссаки бывали не менее «зверскими», чем казаки. Генрих Катт сохранил для нас следующую поучительную сценку:

«В главную квартиру Его Величества привели пленного калмыка. К нему подошел один из генералов и стал осыпать несчастного бранью, каковую тот совершенно не разумел. Увидев на шее калмыка какое-то украшение, генерал хотел прикоснуться к нему своей тростью. Пленник, думая, будто хотят отнять его бога, закрыл оного обеими руками. Тогда разгневанный генерал стал бить тростью по рукам калмыка с такой силой, что они сделались черными. Но тот крепко держался за своего бога и только жалобно смотрел на пруссака, который продолжал бить его уже по лицу. При виде сего зрелища кровь бросилась мне в голову, и я сказал ему, что хотя казаков и калмыков обвиняют в варварстве, но некоторые люди еще худшие варвары»[113].

Между обоими немцами последовала жаркая перепалка, но когда Катт пригрозил, что об этом случае может узнать король и посчитать себя оскорбленным в своих принципах человеколюбия, генерал смягчился и просил не вспоминать более о случившемся.

Чтобы встретиться с неприятелем, Фридрих не пожелал идти ни к слишком удаленному Шведту, ни к Кюстрину, где он оказался бы перед самыми русскими позициями, а направился туда, где Фермор мог менее всего ждать его. Таким местом было избрано Густебизе на Одере. Это позволяло также отрезать от главной армии Румянцева, которому неоднократно подтверждался приказ прочно закрепиться в Шведте. Король сохранял свои приготовления в величайшей тайне и сумел обмануть обоих своих противников ложными демонстрациями на Одере. В ночь на 23 августа по спешно наведенным мостам был переправлен авангард генерала Мантейфеля, вслед за которым последовал и сам Фридрих с 1-м гусарским полком. К 3 часам ночи вся армия уже перешла на другой берег Одера. Солдаты были возбуждены этим первым успехом. «Отец! — восклицали они. — Скорее веди нас на врага. Мы победим или умрем за тебя!»

Начиная с 21 августа разъезды донцов сообщали Фермору о массовом передвижении прусских войск в северном направлении по левому берегу Одера. Однако командующий не придал этому особого значения и еще раз подтвердил свой приказ Румянцеву надежно удерживать Шведт, а сам, разрушив Шаумбургский мост, сосредоточился на укрепленных позициях под стенами Кюстрина. Однако 22-го Хомутов, один из кавалерийских командиров, сообщил, что пруссаки подходят к Густебизе. Тогда главнокомандующий снял самые близкие к Кюстрину осадные батареи, усилил аванпосты, чтобы скрыть свое отступление, и последовал на северо-восток, что едва не привело почти к лобовому столкновению с прусским королем. Теперь уже никак нельзя было избежать генеральной баталии.

Местность, где должны были встретиться обе армии, представляла собой замкнутое пространство протяженностью 10 км с севера на юг и 12–15 км с запада на восток. На западе она ограничивалась лесом и Одером, с юга — заболоченным берегом Варты, а с севера Митцелем — другим притоком Одера. Восточная же сторона прикрывалась обширным Цихерским лесом. Внутри юго-западного угла расположен Кюстрин, внутри северо-западного — деревня Куцдорф, а в центре самого поля — деревня Цорндорф.

Русская армия попала в весьма опасное положение. Правда, с севера ее отделяла от Фридриха II река Митцель, но это было весьма слабое препятствие, проходимое в любом месте. Если бы войска подались назад, они увязли бы на заболоченных берегах Варты или их прижали бы к Кюстрину. Отступление? Но отступать можно было лишь по дороге из Кюстрина в Бромберг, имея справа болота Варты и открытый для нападения левый фланг. Но главную опасность представлял собой сам Кюстрин, стоящий на вершине образованного Вартой и Одером угла. Да и северо-западный угол у Куцдорфа был еще одним тупиком, второй «лузой» на этом бильярдном поле. Игра с таким сильным партнером немало беспокоила Фермора, тем более что для защиты у него оставался, да и то всего на несколько часов, лишь ручей Митцель. Отступление же было еще опаснее, чем оборона у Цорндорфа.

К счастью для Фермора, севернее этой болотистой и заросшей кустами местности, откуда его могли загнать в южные болота и уничтожить там, обозначались приземистые холмы Кварчен, которые были обращены крутизной к Митцелю, а пологостями к Цорндорфу. Именно на этих высотах в 10–11 км от Кюстрина и закрепился Фермор, построив свою армию в две параллельные линии фронтом к Митцелю. Прямо на юг, у деревни Грос-Каммин, на единственно возможном пути к отступлению, под охраной нескольких полков был поставлен в виде вагенбурга «тяжелый обоз», окруженный рвами и палисадами[114].

Русская армия состояла из 30 тыс. пехотинцев, 3282 всадников регулярной кавалерии и 3 тыс. нерегулярной. Она имела 190 пушек полковой артиллерии и 50 батарейной.

Когда Фридрих узнал о занятой русскими позиции, он решил не атаковать их по фронту. Что касается атаки на западный фланг[115], то в случае успеха это облегчило бы неприятелю отступление, а при неудаче можно было и самому оказаться зажатым в опасном северо-западном углу. Зато при атаке на восточный фланг он подвергался лишь риску быть отброшенным к Цихерскому лесу, и в то же время появлялась возможность опрокинуть неприятеля в Одер или Варту, а может быть, даже подогнать его под пушки Кюстрина. Но Фридрих II придумал еще лучше — занять позицию в тылу у неприятеля, отрезать его от вагенбурга в Грос-Каммине, захватить деревню Цорндорф, где сначала была главная квартира Фермора, и, наконец, атаковать, пользуясь пологими спусками Кварчена.

Этот смелый план давал еще одну возможность — нанести сильнейший удар по моральному состоянию неприятеля, появляясь последовательно то с фронта, то с его правого фланга и тыла; породить замешательство в этой еще необстрелянной армии; вселить в нее ужас перед тем, что она окружена и отрезана.

Все утро 24 августа прусские войска отдыхали на другом берегу Митцеля. В час пополудни король послал авангард Мантейфеля к мельнице Нёйдам, чтобы занять там круговую позицию в две линии. Еще через час к реке подошла и вся остальная армия. Только около пяти часов русские узнали об этих передвижениях, но не меняли своей диспозиции.

Так прошла ночь. Опасаясь какой-либо неожиданности, например, внезапного перехода неприятеля через реку, русская армия оставалась в полной боевой готовности. 25-го в три часа утра Фермор слегка изменил расположение войск, отведя обе линии на несколько десятков шагов к тылу.

Вечер 24 августа Фридрих провел за разговорами с Каттом об искусстве оды, Малербе и Расине. Он развлекался перефразированием нескольких строф «Аталии»{48} и стихов Жана Батиста Руссо, и Катт не упустил случая сказать ему комплимент: «Полагаю, ни один из ваших генералов никогда не развлекался поэзией накануне битвы». Затем король отдал своим помощникам последние приказания и предложил Катту винограда, сказав: «Кто знает, доведется ли еще отведать сего фрукта?» После этого он пошел отдыхать и спал так глубоко, что камердинер лишь с большим трудом разбудил его.

Фридрих был на ногах уже до рассвета, в три часа утра, и переправил свою пехоту по мосту, сооруженному у мельницы Нёйдам. Кавалерия прошла кружным путем и углубилась в Цихерский лес. Через несколько часов пораженные русские увидели, что неприятельская пехота обходит их позиции, а кавалерия дебуширует из леса около Бацлова. Намерение короля застать Фермора врасплох полностью удалось. Русские были совершенно отрезаны и от своего вагенбурга, и от линии отступления.