Альфред Рамбо - Русские и пруссаки. История Семилетней войны

• Название: Русские и пруссаки. История Семилетней войны
• Автор: Альфред Рамбо
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5—203—01929—0

Впервые в России на русском языке издается труд известного историка и литератора Альфреда Рамбо (1842–1905), написанный в далеком теперь 1895 году. Автор, опираясь на многочисленные документальные источники, достаточно подробно освещает все крупные сражения Семилетней войны 1756–1763 гг., в которых участвовала русская армия. Он справедливо отмечает, что кампании русской армии в эту войну можно считать великой военной школой XVIII столетия.

---

Пусть читатель только вообразит себе оторопь казаков и гренадер, когда им зачитывали эту проповедь с бесконечными и выспренно-непостижимыми для них фразами, в которых бесконечно повторялось о «матерном соболезновании» и «праведном и неизбежном наказании Господнем». Я не предлагаю сравнивать подобный манифест с бюллетенями Наполеона к Великой Армии, но подобный стиль российской канцелярии в век Фридриха Великого неопровержимо свидетельствует о том, что елизаветинской России еще предстоял долгий путь, прежде чем она сможет называться истинно европейской страной. И если русская армия была уже способна сражаться с войсками Фридриха II, то ее канцелярские бюрократы, да и сама царица, оставались по своему литературному и умственному развитию на уровне византийских логофетов[146].

Не чуждый культуре Фермор, наверно, лишь пожимал плечами, читая этот манифест. Однако, как царедворец, он приказал: «Списать верные копии, в каждую роту по экземпляру отдать, с таким именно подтверждением, чтобы всякий ротный командир в обыкновенные дни, после артикулов[147], оную в своем присутствии каждый для лучшего солдатам (понимания) в периоды толковать велел, или самим толковать, ибо таким образом (Государыни) соизволение исполнено было бы, а те, которые за ослушание и продерзости, внутренне угрызая совесть, восчувствуя и признавая свое преступление, поправиться могут»[148]. Этот идиотический текст также был включен в приказ по армии, и дважды в неделю его зачитывали и объясняли во всех ротах.

Г-н Масловский возмущается тем, что Фермор не чувствовал всей унизительности этого для солдат и не смог защитить их честь. Будучи весьма обходителен с кёнигсбергскими дворянчиками и университетскими профессорами, он пренебрежительно отнесся к героям Цорндорфа, да еще своими педантскими предписаниями только усугубил свалившиеся на них из Петербурга несправедливые упреки. Масловский приводит выражения манифеста, чтобы указать на «несимпатичные черты» характера Фермора. Но ведь легче всего обвинять командующего за то, что он немец. Разве наиболее вероятный автор этого манифеста — секретарь Волков, а также подписавшие его министры и генералы{51}, да и сама императрица, тоже были немцами?

Более всего Конференция была возмущена пропажей войсковой казны, оставленной в овраге на поле битвы и составлявшей всего-то около 30 тыс. руб. Фридрих II упрекал за ее разграбление своих солдат, а Конференция и Фермор — своих. Очевидно, по приказу из Петербурга главнокомандующий велел поголовно всех обыскать, даже корпус Румянцева, не участвовавший в битве и присоединившийся к армии лишь в Ландсберге. Это было невиданное до тех пор унижение воинской чести и человеческого достоинства.

Получалось так, что по сравнению с несколькими разбитыми винными бочонками и пропавшими пакетами бумажных денег{52} поразительная стойкость пехоты Любомирского, Уварова и Леонтьева, подвиги конницы Демику, отвага артиллеристов и вообще вся кровь, пролитая во славу русского оружия, — все это не имело никакого значения.

Столь жестоко униженная армия не получила никакой награды. Фермор в некотором смысле признал свое отсутствие или даже бегство в самый критический момент, поскольку он не смог указать на лучшие полки и отличившихся людей. Он представил к награде только тех, кто вместе с ним (после его возвращения на поле битвы) участвовал в восстановлении порядка: генералов Мордвинова, Фаста, Языкова, Демику, Дица и артиллерийского генерала Нотгельфера. Один только князь Любомирский просил наградить командира славного 3-го Гренадерского полка полковника Брандта. Про donativum[149] для тех полков, которые дрались лучше всех, не было и речи; всю армию поставили в один позорный и опальный ряд вместе с Обсервационным корпусом, словно побежденную по ее собственной вине.

Петербургский двор столь же несправедливо согласился с версией Фридриха II, то есть признал, что при Цорндорфе победили пруссаки. В европейских канцеляриях это называли Фюрстенфельдской битвой, хотя городок Фюрстенфельде отстоит от места сражения на семь километров.

Австрийский агент граф де Сент-Андре в своих донесениях пишет о «баталии при Фюрстенфельде» как о поражении русских, хотя за ходом сражения сам он наблюдал лишь издали. Точно так же и французский посланник маркиз де Лопиталь, признавая «доблесть русских войск», «их стойкий отпор прусскому королю», все-таки приписывает победу Фридриху II, хотя «ему пришлось дорого заплатить за это». Кардинал де Берни в ответе де Лопиталю выражает надежду, что царица не упадет духом: «Всякому ведомо, сколь переменчивы успехи оружия; все державы, в нынешнюю войну вовлеченные, попеременно добивались и триумфов, и терпели поражения»[150].

Однако Елизавета выказывала все ту же твердость и все то же горячее стремление продолжать войну. Доктор Пуассонье смог наконец обследовать ее состояние и посылал в Версаль успокоительные бюллетени о здоровье императрицы. Молодой двор не разоружался, но не имел никаких возможностей что-либо предпринять.

Как же воспользовался Фермор отсутствием Фридриха II, занятого тогда Лаудоном? 30 сентября мы видим всю русскую армию у Старгарда, иначе говоря, он как будто возвратился к мысли о наступательных действиях в Померании, то есть на второстепенном театре, где можно было добиться хоть каких-то успехов, но лишь после соединения со шведами. В Старгарде армия оставалась до 18 октября. Конференция настоятельно требовала от Фермора наступления на графа Дону, но он отговаривался тем, что ему неизвестно, где находятся пруссаки, а у него самого недостает артиллерийских припасов. Однако и Дона сначала был ничуть не лучше осведомлен о русских войсках. Кордоны и набеги казаков не позволяли ему добывать хоть какие-то сведения. Утром 3 сентября он поставил свои ретраншементы у Паскруги против устроенных русскими укреплений, чему весьма способствовал утренний туман. Затем сразу же последовала артиллерийская перестрелка. В 9 часов утра Дона двумя колоннами атаковал позиции Румянцева. После горячей схватки он был отбит, и казаки преследовали его до самой Пирицы.

Тем временем доставленный из Пиллау по морю русский корпус генерала Пальменбаха высадился под Кольбергом и осадил его. Этот важный морской порт перекрывал сообщение между Вислой и Одером и не позволял овладеть Прусской Померанией. В 1807 г. Кольберг тридцать пять дней выдерживал осаду французских войск Луазона и Мортье.

В 1758 г. эта крепость, занимавшая весьма выгодное положение, была сильно укреплена. Пальменбах, несмотря на подошедшее подкрепление и уже открытую траншею, в ночь на 29 октября снял осаду и 8 ноября соединился с Фермором в Темпельбурге.

Российский главнокомандующий, невзирая на настоятельные требования Кауница о присылке 30 тыс. русских в Силезию, считал кампанию 1759 г. уже закончившейся. Он реорганизовал свои войска и заместил раненых и плененных генералов новыми командирами. Армия отходила на Нижнюю Вислу. 26 ноября она переправилась через нее и встала на зимние квартиры.

Конференция опасалась за Восточную Пруссию, и было решено, что если возникнет необходимость уйти из этой провинции, то в ней «все будет уничтожено и сожжено, а мужчины, годные к военной службе, уведены, дабы король прусский не смог рекрутировать там свою армию». Конечно, это была лишь угроза, попытка запугать Фридриха II и его предприимчивых генералов, так как было приказано сообщить об этих решениях командирам прусских аванпостов.

Сам Фермор занимался восполнением того урона, который потерпела его армия. Он требовал у Петербурга 422 офицера, 23 тыс. рекрутов и 6 тыс. лошадей.

Даже после производства в следующие чины гвардейских унтер-офицеров дворянского происхождения, а также еще не служивших молодых дворян и только что выпущенных кадет удалось заполнить лишь половину офицерских вакансий. Что касается рекрутов, то они начали прибывать в армию только к концу 1759 г.

Фермор проводил также и реформу артиллерии. При Цорндорфе было потеряно 100 пушек, по большей части в полках. Теперь решили довести комплект полковой артиллерии до 208 орудий, а батарейной до 260 и заменить везде негодные пушки гаубицами. Фактически в наличии имелось соответственно только 181 и 105 орудий. Более всего недоставало артиллерийской прислуги, некомплект которой предполагалось восполнить формированием трех артиллерийских полков. Однако даже в следующую кампанию они оставались только на бумаге.

В Петербурге были очень недовольны Фермором, особенно за те привилегии Восточной Пруссии, которыми она не пользовалась даже под властью своих королей. Кроме того, на него яростно нападали граф де Сент-Андре и принц Карл Саксонский. Фермору ставилось в вину то, что не была достигнута ни одна из целей прошедшей кампании — ни в Силезии, ни в Померании, ни в Бранденбурге. Критиковали также ведение денежных дел; наконец, признавалось вредным и то, что войсками православной царицы командовал протестант. Весной 1759 г. он был заменен родовитым русским аристократом — Петром Салтыковым.