Стивен Волк - Готика

• Название: Готика
• Автор: Стивен Волк
• Издательство: Эрика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1994
• ISBN: 5-85775-035-0

Фабула романа весьма изысканна — на швейцарской вилле у лорда Байрона собрались: поэт Шелли, его незаконная жена Мэри Годвин с сестрой Клэр и любовник Байрона доктор Полидори, автор романа «Вампир». Под влиянием наркотиков и таинственной обстановки гостей посещают видения, другие «гости»…

(фильм с одноименным названием вышел в Англии в 1986 году. Режиссер Кен Расселл. В ролях: Гэбриэ Бирн, Джулиан Сэндз, Наташа Ричардсон).

---

Само мое присутствие смущало его, потому что женщина хоть со сколько-нибудь сильным характером и волей не соответствовала характеру Байрона. Я поняла наконец, что единственным человеком, способным реально оценивать ситуацию на вилле, была я.

Байрон находился в бильярдной комнате. Комната была наполнена дымом. Он сидел в полутьме за зеленым столом и курил свою сигару. Я заняла место у двери. Он смотрел на меня в упор и при этом полностью игнорировал мое присутствие.

— Если у тебя есть, что сказать, говори.

Я знала, что он был хорошим игроком, но даже новичок имеет шанс, если играть на обманутых ожиданиях.

— Клер, — сказала я.

— Что Клер? Знаю ли я Клер?

— Ты любишь ее?

— Ах!

— Ты когда-нибудь любил ее?

— Увы, во мне не осталось любви ни для кого. К сожалению, я не способен играть стоика с женщиной, которая проделала тысячемильный путь для встречи со мной. Кроме того, если на меня хорошенько нажать, я поддаюсь. К тому же ничто человеческое мне не чуждо, я не прочь поразвлечься…

— Ты планируешь бросить ее?

— Я никогда ничего не планирую.

— Ты знаешь, что это убьет ее. Она погибнет.

— Все мы погибнем, — произнес он со спокойной убежденностью. — С тех пор как я впервые вернулся в Англию, меня встретила смерть трех наиболее близких мне людей, я знаю, что все, кто близок мне, умрут трагической смертью. Это печать.

— Я извиняюсь, но мне кажется, что ты слишком тщеславно считаешь свою трагедию нашей.

— Посмотрим.

Он считал себя падшим созданием, изгнанным с Небес и осужденным на новое воплощение на Земле, чтобы подвергать пытке себя и других, распространяя Грех. Он наслаждался им. Он хотел его.

— Ты всегда издеваешься над теми, которые любят тебя? — Он пожал плечами. — Пусть эта роль уготована мне.

— Вампир! Да, эта роль идеально подходит к тебе…

— Я думал, что ты, как и твой мужчина, страстная поклонница свободной любви!

— Свободная любовь, да, но не свободная боль. Не свободное сумасшествие, не свободный ужас.

— Ты закончила?

— Нет, не закончила, — сказала я, останавливая его руку, потянувшуюся за графином. Теперь он не мог не посмотреть мне в глаза. — Это все не закончено… знаешь почему? Потому что она носит в себе твоего «ребенка»!

Я ждала большего от него. Но он никак не прореагировал, лишь отвел свой спокойный тусклый взгляд в сторону. Когда он вновь посмотрел на меня, я с трудом поверила своим глазам. На его лице сияла улыбка. Но не улыбка гордого отца, а улыбка человека, которому его же собственная шутка вдруг показалась очень смешной.

— Ну?

— Ну и что? — сказал Байрон. — Я уверен, что даже Полидори может произвести обычный аборт.

— О, Господи!

— Неужели? Такая трогательная забота о своей сводной сестре!

— Что ты хочешь сказать?

Он подошел ближе.

— Всегда втроем. В одной и той же спальне, иногда в одной и той же кровати! Клер все мне рассказала о вашей любви «а труа»! Как вы делили его…

— Чушь! Просто потому что… мы…

— Тебя не беспокоит она и ее «страхи», не так ли. — Теперь он подошел ко мне. — Это просто ревность, ты боишься, что она похитит его у тебя.

В его глазах я увидела, что мы говорим не о Шелли и Клер, его похищал у меня другой человек. Я знала об этом. Он знал об этом. Я ревновала Шелли не к Клер.

— Прекрати! Прекрати!

Шелли и Байрон. Я ревновала Шелли к Байрону.

— Ты прекрасно знаешь, что между ними…

Прежде чем я осознала, что я делаю, я залепила ему звонкую пощечину. Он никак не прореагировал, даже улыбка не исчезла с его лица. Когда я приготовилась влепить ему еще одну, он оттолкнул меня к стене, поймал мою руку на лету, прижал ее к телу.

— Насилие? — спросил он. И его щека оказалась рядом с моей. — А я думал, что насилие несовместимо с понятием «интеллигентная» женщина.

Он прижал свои губы к моим. Я отвернулась. Я возвратилась к разговору о Клер, я защищала Клер.

— Ты ошибаешься. Его единственная любовь — опий, другой ему не нужно.

Его горячее дыхание обжигало мне ухо.

— Но «ребенок»? Я «хочу сказать», что ребенок может быть «его».

«Он наслаждался» моим смятением. Я чувствовала себя одураченной жертвой одного из самых садистских извращений. Когда он выцедил наслаждение от пытки до последней капли, прислушиваясь к каждому толчку страдания моего разбитого сердца, он отпустил меня. Мои руки повисли как плети. Плечи ныли.

А он продолжал наблюдать за мной, словно ожидал, что я заплачу, признав свое поражение, и этим доставлю ему последний наивысший момент удовольствия. Я не предоставила ему такой радости, высоко подняла голову, отбросила спадающие на лицо волосы назад. Посмотрела ему прямо в лицо и сказала:

— Я молюсь за то, чтобы ребенок оказался его, так как знаю, что ты любишь единственного человека на этом свете — «себя».

Теперь настала моя очередь заставить его смотреть мне в глаза не отрываясь. Он долго выдерживал мой взгляд, это становилось скучным, таким же скучным, как его салонные развлечения.

Я вышла, оставив его довольным и улыбающимся своей победе.

Но когда я поднялась на последнюю ступеньку лестницы, ведущей из зала, когда он меня уже не мог слышать, мои ноги подкосились и против своей воли и желания, сознаюсь, я села на нее и заплакала.

— Ну и что с того, — думал Байрон, — что с того?

Пощечина Мэри заставила его кровь прилить не только к щеке, но еще кое-куда. Он отдавал себе отчет в том, что у него была эрекция.

Он спрашивал себя, стоит ли ему овладеть ею. В конце концов у нее в жизни ничего не будет лучше, чем час, проведенный с ним в постели. Да и у него будет хоть одно приятное воспоминание о ней. Лучше пусть раздвигает ноги, чем открывать рот. Как нежно он стал бы любить ее. — Конечно, из ненависти — чтобы — зажечь огонь в этой льдине.

Похоть — прекрасное оружие. Он подумал, что мог бы отдать за это свою жизнь. Проклятие, графин пуст. Пусть я умру, подумал он. Но графин будет наполнен.

Он поставил его в центр бильярдного стола и подошел к шнурку звонка. Однако, прежде чем дотронутся до него, он вспомнил клятву, с которой выгнал слуг из дома, это было непростительно. Графин пуст, и ни одного слуги, чтобы наполнить его. Нелепо. Абсурдно. И чертовски неудобно.

Ом вышел в коридор, пересек зал. Стал спускаться по плохо освещенной лестнице, ведущей в подвал.

Звук его изувеченной ноги был похож на неровную дробь барабана, усиливающийся древними узкими стенами. Вскоре каждый шаг стал для него мукой и отзывался в голени ноющей болью. Он сжал зубы и остаток пути проделал на здоровой ноге, навалившись на перила. Он чувствовал себя настоящим инвалидом, подумал с горечью, почему Господь посылает поэтам такую участь — Чаттертон и Купер были сумасшедшими, Поп — горбатым, Мильтон — слепым. Наверное, он хотел, чтобы поэты прошли его путем. Наверное. Бог был хромым, горбатым, слепым, сумасшедшим.

Свеча в покрытой ржавчиной стенной розетке почти выгорела и слабо тлела. Когда он проходил мимо, она погасла, его лицо наполовину погрузилось в тень.

Он спускался в абсолютной тишине.

Кухня была пуста. В очаге догорали угольки. Еще теплый чайник свидетельствовал о том, что кухню покинули совсем недавно. Рядом с дверью лежал перевернутый стул. Ему в ноздри ударил резкий запах — остатки обеда лежали на деревянном столе, усеянном мухами. Все указывало на недавний и поспешный уход. Он медленно двинулся к кухонному столу, который освещался отблеском тлеющих в очаге углей, вдруг его ботинок наступил на что-то большое и мягкое.

Снизу вверх мертвыми глазами на него смотрело нечто розовощекое. Капля свернувшейся крови застыла на вздернутом пятачке. На полу лежала отрубленная свиная голова.

Байрон вздрогнул от отвращения. Он терпеть не мог свинину, а тем более «свиней».

Отрубленная голова доктора Полидори подняла взор на лорда Байрона.

И снова превратилась в морду животного. Байрон проглотил слюну. Наваждение, без сомнения, было вызвано безобразностью образа, схожего с физиономией Полидори. Он встряхнул годовой. Сумасшествие. Он запихнул морду под стол. Голова словно в насмешку выкатилась с противоположной стороны и замерла у двери, с укоризной взирая на лорда.

Как они посмели принести ее сюда? На вилле не готовили мясо. Он сделал на этот счет специальное указание. Слуги питались тем же, чем он, либо голодали. Должно быть, мясник дал ее Мюррею для собак. Так пусть собаки и сожрут ее. Неужели эта ужасная морда будет валяться здесь у двери и немо смотреть на происходящее в доме?

Его рот совсем пересох.

Байрон подошел к двери в подвал. Винный погреб был его гордостью. Он долгое время собирал свою коллекцию вин, придавая этому занятию немаловажное значение. Он считал, что бутылка плохого вина способна испортить репутацию не меньше, чем негодная книга.