Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 1

• Название: История жизни, история души. Том 1
• Автор: Ариадна Эфрон
• Издательство: Возвращение
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7157-0166-4

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.

---

Все всё вспомнили, и всем было грустно.

Сегодня веселились до упаду. В 12 ч. дня было кино. В столовой набилось людей, как семечек в стакане торговки. Ждём полчаса, час.

Нет напряжения. Наконец оно появляется, легкое, как крылья мотылька. На экране являются бледные тени имён режиссёров, кинооператоров, действующих лиц. Потом показывается какой-то расплывчатый силуэт не то капитана, не то майора, но госбезопасности. Потом всё исчезает с остатками напряжения вместе, из будки доносится явственно голос приезжего кинооператора: «к любимой матери такую работу!» Он является зрителям, как некий полубог, собирает звуковые киноманатки и... исчезает. Вот и вся картина. Называлась она, как говорили знатоки, «Поединок».

Вечером зато был концерт. Участники хоркружка с успехом продемонстрировали нам новогоднюю программу: «Догорай, моя лучина» и «В воскресенье мать старушка к воротам тюрьмы пришла». В заключенье спели ещё «Буря мглою» и руководитель кружка прочёл наизусть полуторачасовой отрывок, озаглавленный «Смерть Иоанна Грозного».

Словом, я давно так не веселилась. Оделась я во всё кобедниш-ное - была прекрасна, насколько возможно в данных условиях и в мои лета.

Теперь я вообще стала чувствовать себя лучше, а то все последние месяцы хворала, боялась, как бы не лёгкие, температура была такая, похожая. Нашла выход из положения, простой и чудесный, - перестала её мерить и над ней задумываться, в стиле «и никто не узнает, где могилка моя». Помогло. А вот с сердцем у меня нашли что-то сногсшибательное — склероз аорты. Единственный мой шанс на спасение и на неправильность диагноза - это то, что ослушавший меня врач, по-моему, просто ветфельдшер, лучше разбирающийся в заднем проходе лошади, чем в человеческом сердце. Работаю пока без всяких перемен, и жизнь идёт, как во сне. Только разве кто, раз в полгода, пришлёт телеграмму, да и то не по собственной инициативе, а так, выпросишь её с великим трудом у Бога и у людей.

Часто, часто думаю о вас всех, и так всё хорошо знаю и понимаю, как если бы мы были вместе, — а м. б. и ещё лучше, из моего «прекрасного далёка».

Совсем темно, и буквы мои, почти для меня невидимые, пляшут.

Крепко вас всех, мои родные, целую, желаю вам хорошо провести праздники, и не только праздники, но и будни.

Ваша Аля

От Аси довольно часто получаю письма и сама пишу так часто, как только возможно.

10.1. Зиночка, родная, вот как долго лежат без движения мои письма! Получила Ваши 2 открытки, последнюю сегодня, где пишете, что в больнице1. Ешё обидней, что я не дома и не могу помогать Вам. Надеюсь, что теперь Вы уже поправились. Куда уехала Люба?2 В Москве, видимо, была проездом? Зина, пожалуйста, пришлите мне Нинин адрес, я его никогда не могла запомнить и в конце концов потеряла. Или как-нб. дайте ей знать, чтобы она его прислала, а то никак не могу написать ей. Только сегодня получила её поздравительную телеграмму. <...> Мулька совсем меня забыл, мне это очень горько, но вполне понятно. Даже не месяцами, а годами исчисляется наша разлука, что же поделаешь! И я писать перестала впустую. Но всё равно время хоть и помаленьку, а идёт, и мы уже довольно скоро должны встретиться с вами. Обнимаю и целую моих родных.

Аля

’ З.М. Ширкевич с детства была больна костным туберкулезом; в результате лишений военного времени у нее началось обострение процесса.

2ЛюбовьЛонгва, отбывшая срок однолагерница А.С., которая до своего ареста была ученицей Е.Я. Эфрон.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

16 февраля 1946

Дорогая Зина, дорогая Лиля, посылаю на ваше имя письмецо для Нины и прошу как-нб. передать. Адрес её я куда-то засунула так прочно, что разыскать невозможно, а на полученное наконец письмо хочется, хоть коротко, ответить.

У меня всё по-прежнему, только в последнее время стала прихварывать, заразившись Зининым примером. Но надеюсь, что теперь она уже совсем поправилась и давно дома. От Зины получила две открытки, обе из больницы. Теперь жду открытки домашней. У этих открыток Зининых один недостаток — тот же, что и у моих писем, — одни сплошные вопросы и никаких ответов — например: «как вы поживаете? как ваше здоровье? получаете ли письма?» и т. д. А по существу-то очень, очень мало и узнаёшь.

Короче говоря, писать мне решительно нечего. День за днём, день за днём идут настолько похожие друг на друга, настолько ничем не отличаются и не отделяются, что чувствуешь себя каким-то потонувшим колоколом или кораблём и потихоньку обрастаешь Аля с сестрой Ириной. 1919 илом и русалками Никаких звуков извне и никаких лучей. Хочется, наконец, выплыть на поверхность, поближе к солнцу. Хоть немного поплавать, ежели ты корабль, хоть немного звякнуть, если ты колокол. Потом мне хотелось бы послушать настоящей музыки, пусть в исполнении архаического репродуктора, висевшего когда-то у Лили в ногах, но чуть повыше. Потом в театр сходить хотелось бы тоже.

Но всё это пустяки. Живу, в общем, неплохо. Сыта, работаю в тепле, работа лёгкая и даже подчас творческая. А что однообразно - на то остаётся внутреннее разнообразие во всём его неискоренимом великолепии. Но, в общем, есть Бог и для бедных людей. Только успела я пожелать себе немного музыки, как открылась дверь, в неё вошла гитара, а за ней — старый, страшный, но по-своему величественный гитарист, похожий на дон- Кихота в последней стадии. Сыграл мне «Чи-литу», «Синий платочек», польку «Зоечка», вальс «На сопках», незаметно переходящий в «Дунайские волны», и в конце концов «Болеро». Встал, церемонно поклонился и сказал: «Больше ничем помочь не могу». Я поцеловала его в ужасную, морщинистую и колючую щёку и, честное слово, расплакалась бы, если бы слёзы все давно не иссякли. Передайте Нинке мою записочку. Крепко вас всех люблю и целую.

Пишите.

Аля

А.И. Цветаевой

3 марта 1946

Дорогая Асенька! Каждое моё письмо начинается однообразно — от Вас очень давно нет никаких известий, ни письма, ни открытки,

ничего абсолютно. И это тем более меня тревожит, что в них, давнишних Ваших письмах, сквозила большая усталость. Я боюсь, что Вы больны. Или, может быть, что-нибудь в моих письмах Вас рассердило? Последнее, что я от Вас получила, это ответ на моё письмо с фотографией Мура с медведем. С тех пор посылала Вам, среди прочего, свой карандашный портрет и карточку Серёжи и Константина'.

От мужа тоже очень давно не имею известий. Наша переписка прервалась очень вскоре после его приезда ко мне. Получила 2-3 письма, за которыми последовали 2-3 телеграммы нежного, но весьма лаконического содержания — и всё.

Сперва я безумно волновалась, думала, что с ним что-нибудь случилось, с большим трудом (это ведь связано с целым рядом формальностей) трижды телеграфировала Лиле и наконец узнала, что всё в порядке - он жив, здоров, работает на прежнем месте и т. д. Тогда я разозлилась и сама перестала ему писать. Увы, этот мой выпад он принял вполне хладнокровно, ибо так и не написал мне ни единой строчки за несколько месяцев. Очень это все обидно, Асенька!

Но Ваших писем я жду - жду с каждой почтой и не теряю надежды получить сразу много — м. б., они залежались где-нибудь — такой долгий путь от Вас ко мне. Хоть бы знать, доходят ли до Вас мои весточки.

Почти весь прошлый месяц проболела. Был очень болезненный приступ аппендицита — слава Богу, добрый врач разрешил лежать в общежитии и избавил от невыразимого уныния женской больничной палаты. Уход был обеспечен прекрасный, и обнаружилось в этой встряске много отзывчивых людей, почти и даже совсем друзей. Но это ещё не всё - когда успокоились боли (это второй приступ, первый был в Кисловодске, в год Вашего отъезда2), вдруг температура лезет до 39, я - в панике, п.ч. в больницу не хочется. Оказалась обычная мордовская малярия. Очень она меня потрепала за этот месяц. Второй день как я на ногах, худющая и, кажется, ешё длиннее стала, чем раньше была. Сама себе в таком виде и состоянии почему-то очень напоминаю папу.

Почему-то стала какая-то капризная, чувствительная и обидчивая, надеюсь, что это — ещё остатки болезни, а не март месяц.

Вы знаете, когда я ещё болела малярией? Страшно сказать и странно вспомнить: лет 25 тому назад, да ещё больше, пожалуй! Помните, как мы с Ириной3 были в детдоме, и я заболела4, мама приехала и забрала меня, а Ирина осталась; маленькая, с крутым лобиком и вьющимися светлыми волосиками, в моём длинном розовом ситцевом платье с крылышком, она ходила среди остальных детей и спрашивала: «А чай пить? а чай пить?» Так она и осталась у меня в памяти в последний раз — больше я её не видела. Я ужасно долго о ней тосковала. Уже большой девчонкой проснусь и вспомню, что Ирины нет, и плачу. Так вот тогда, среди прочего, я и малярией болела. Тогда долго не могли её распознать. Сперва я лежала в каком-то красноармейском госпитале5, совсем одна, совсем маленькая девочка среди красноармейцев. Они меня развлекали, как могли, а я страшно тосковала без мамы. Она приезжала, но редко, очень трудно было туда добраться, т. к. это было где-то далеко не доезжая Москвы. Приезжала и привозила какую-то еду, а главное - рассказывала сказки. Помню, именно там я в первый раз услышала «Карлика Носа» и «Маленького Мука»6. И книжки мама привозила. Это была мука - руки все в нарывах, все перебинтованы, каждый палец, и страницы переворачивать не могу никак.