Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

Есть ли у Вас возможность навестить меня? Я был бы весьма признателен, если бы мы могли встретиться и коротко переговорить, прежде чем я разошлю текст издательствам.

Если Вы профессиональный романист, я, возможно, предложил бы Вам внести некоторые коррективы, с тем чтобы переживания обоих персонажей предстали в перекрестно-монтажном виде; не исключаю и большего: преобразовать вторую часть Вашей книги в новую первую. В то же время я вполне сознаю, что перспектива подобной масштабной переделки может не вызвать у Вас одобрения; в любом случае никогда не знаешь, не принесут ли подобные изменения задним числом разрушительных для авторского замысла результатов.

Как бы то ни было, прошу Вас приехать ко мне, буду очень рад с Вами познакомиться.

Искренне Ваш,

Джеймс Кинросс,

директор и литературный агент[683]

18 мая

Отправился повидаться с м-ром Кинроссом в его просторном офисе с большими светлыми окнами в мансарде дома на Графтон-стрит. Встреча чем-то напоминала сеанс психотерапии: так много комплиментов, что я не в силах был сдержать улыбки от удовольствия, — сознавая всю нелепость происходящего. Кинросс — эдакий либерал-тяжеловес, добродушный слон или морской лев, вышедший из стен Итона. Невозможно понять, что скрывается за всем его многословием, похвалами, уклончивостью: проницательность или бездонное пустозвонство. Честно говоря, не знаю. Возможно, первое. Мне он очень понравился. Понравилось, когда он сказал:

— Стивен Спендер. Не выношу этого сукина сына.

За самодовольство, я думаю.

Бульвер-Литтон[684] «Пелэм» (1828). Ужасно плохой плутовской роман, полный неправдоподобных поворотов, скользких обобщений, французской болезни и всего того, что гниет в мусорном баке литературы. И все-таки продолжаешь его читать. В нем есть жизнь, быстрый и упругий повествовательный ритм. Его, как и не очень хорошие американские фильмы, выручает скорость. Как и роман Эмиса. Кингсли Эмис — Бульвер-Литтон нашего времени.

21 мая

Уважаемый мистер Фаулз!

Весьма признателен за Ваше письмо от 20 мая.

Можете быть спокойны, что Вашу книгу (сегодня она уходит в издательство «Кейп») издатели получат под Вашим новым псевдонимом[685].

Я был чрезвычайно рад с Вами познакомиться и с нетерпением жду другого произведения, о котором мы с Вами говорили. Непременно доставьте нам еще один экземпляр «Коллекционера». Возможно, поступят предложения об экранизации. Искренне Ваш,

Джеймс Кинросс,

директор и литературный агент

24 мая

Из Лаоса вернулся Денис Шаррокс. Не изменился, выглядит даже чуть моложе. Я обрадовался ему, ведь в отсутствие старых друзей забываешь об их недостатках. Он всегда, или почти всегда, играет какую-нибудь роль; с ним никогда не удается добраться до сути. Рассказывает забавные истории о Лаосе и Карачи, точно и умело воспроизводя местный выговор. Очень быстро соскальзывая в свое дежурное «я» маску северянина, не доверяющего югу и порядком потрепанного жизнью. А также напяливая еще одну не слишком убедительную маску — парня-что-надо, пьющего, волочащегося за женщинами и ни в чем не знающего удержу. Его ни за что не заставишь всерьез говорить о себе или о чем угодно, кроме книг. И он, и Моника усвоили эту мерзкую послевоенную привычку (она ведет начало с «ООЗ»[686] хотя нет сомнений, что такие разговоры можно было услышать еще в первой актерской гримерке) обессмысливать все искреннее и серьезное, пряча в кокон вызывающих смех акцентов. Таков общепринятый сегодня способ скрывать, во-первых, нехватку ума, во-вторых, черствость сердца. Если вы не в силах поддержать разговор на требуемом интеллектуальном или эмоциональном уровне, просто начинаете гнусавить, сводя его содержание до полнейшей глупости.

Это всего лишь незначительные дефекты натуры Дениса, остающегося, как мы до сих пор ощущаем, обаятельным и по сути приветливым фланером по жизни. Он по-прежнему тонок и во многих жизненных мелочах проявляет себя прекрасным дипломатом. У него, должен признать, дипломатичность кажется добродетелью качеством, заслуживающим похвалы. Даже то, что он порой переходит на смешной говор, возможно, свидетельствует о такте: он не хочет, чтобы Моника чувствовала себя отчужденной.

Что до Моники, то мы оба пришли к выводу, что не выносим ее. Элиз называет ее наседкой. В обществе Дениса она ведет себя раздражающе ребячливо. Все время кудахчет, воркует и мяукает, как избалованный котенок. Дуется на нас и на разговоры, которые мы ведем. Ей недостает культуры; в результате она ненавидит культуру. Само ее присутствие окисляет атмосферу; ее непреоборимая решимость страдать и выглядеть страдалицей с назойливостью требует аудитории. На самом деле есть в этом что-то свинское. Глубоко эгоистичное.

«Реквием» Бриттена. Величайшее свершение в британском искусстве с 1922 года. (Когда вышли «Бесплодная земля» и «Улисс».)

Все, что сегодня налицо, — выжившее. (То, что не выживает, не имеет голоса. Я имею в виду: мир, в котором мы обитаем, — по большей части выживший мир и все наше искусство сотворено выжившими.)

3 июня

Впервые после 1955 года перечитываю «Остров и Грецию»[687]. Ужасно, по большей части. Резонерство, беллетристичность, дикие несообразности в том, что касается вымысла и диалога. Неудача, во-первых, потому что это ни рыба ни мясо (и не Фаулз): переходы от путевых заметок к вымыслу смехотворно неуклюжи; во-вторых, это была попытка уместить все на свете в маленькую сумочку Во многом я долгое время жил впечатлениями этих двух лет (отнюдь не чувством собственного успеха; я имею в виду совсем другое): просто это была необыкновенно обильная пища. До сих пор не переварил ее до конца. Смешно было даже пытаться сделать это так быстро.

11 июня

Фрэнсис Бэкон в галерее Тейт. Любопытный пример озарения, видения мира, побеждающего все вокруг. По всем живописным меркам он далеко не лучший из живописцев; это очевидно. В нем нет ничего изящного. Чувствуешь, как он царапает и мажет, вонзается кистью и режет, пока чего-то не добьется; и, похоже, правда, что он многое уничтожает. Осечек на его пути, должно быть, немало. Чего у него не отнимешь, так это блестящего умения опускать ненужное и выбирать центр (опорную точку) картины. Его «видение» — страх перед человечеством и человеческой плотью. Пустота человека; низменность человека; низменность плоти. Двое нагих мужчин, насмерть схватившихся на постели; распятие человеческой туши. Думаю, если его манера не изменится, репутация поблекнет. В его взгляде на мир слишком много экспрессионистски-декадентского (Германия 1930-х годов). Добровольное тяготение к извращенному; взрезанное чрево. Я хочу сказать, он не творец, а очевидец. Гойя, не создавший ничего другого, кроме офортов.

19 июня

Майкл Шаррокс. Мальчики в его начальной школе (Крайст-черч-Хилл) разделились на две соперничающие группы. И все свободное время дерутся друг с другом.

— Вы разве не играете?

— Мы деремся. Играют только девчонки.

Любого, кто отказывается влиться в ту или иную группу, постоянно задирают и избивают. Майклу ни та ни другая группа не нравится, но он думает, что, может быть, вступит в какую-нибудь — «на пару дней». К вопросу о природе микрокосма!

«Любовь… любовь?» Стэна Барстоу. «Как Золя», — гласит аннотация на обложке. Но все эти романы о провинции на самом деле — полная противоположность Золя во всем, кроме реалистических деталей. Золя бесстрастен, его персонажей мы видим, а не чувствуем. Барстоу — сентименталист; иными словами, он, подобно Силлитоу и Брейну, рисует героя, который, при всех своих недостатках, может нравиться. Мне не слишком импонирует эта типично современная особенность — своего рода роман между автором и персонажем (в ней есть нечто нарциссическое); но уж Золя наверняка был бы последним, кто одобрил бы такое положение дел.

3 июля

Уик-энд провели с Поджем в Оксфорде. Эйлин отбыла с четой Толкиенов во Францию. Когда мы приехали, Подж повел нас в претенциозный итальянский ресторан с до смешного высокими ценами и плохой кухней. Зашли в Музей Ашмола. Прекрасные, будоражащие воображение полотна Палмера. Затем, в субботу пополудни, поплыли в «Викторию»[688] с подругой Поджа, миловидной, чуть-чуть эмоциональной женщиной за тридцать. Как и все жители Оксфорда, она чересчур нервная. Пробуешь оценить их по их собственным меркам — чувствуешь себя бесчувственным, толстокожим, а стоит трезво посмотреть на них — увидишь бумажных бабочек, этаких хрупких морских ежей. Красивых, но неживых. Потом мы отправились в Гарсингтон — повидаться с Элизабет[689] и Хейро Ходсоном, пишущим для «Обсервер». Они обитают в коттедже, бывшей пристройке к дому леди Оттолайн Моррелл, через аллею. Пока словоохотливая Э. Мейвор распиналась по части «леди Отти», мне вспомнился Лоуренс и то отвращение, которое он питал к Оксбриджу. А потом, говоря о книге, она вдруг обронила: