Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

Робер Брессон «Дневник сельского священника»[196]. Поразительный фильм. Чрезмерно мрачный. Не взрыв отчаяния, а затяжная депрессия. Нет ни радости, ни утешения, действие развивается медленно, многое недосказано. Кафка, Паскаль и ранний русский кинематограф. Глубокая печаль на лице молодого священника незабываема, но, когда смотришь фильм, не можешь отделаться от мысли, что, возможно, именно этот страдальческий жребий и мазохизм заставляют его (и многих мучеников) действовать. Такое глубокое, всепоглощающее страдание, такая серьезность противоестественны. Нельзя вообразить людей, до такой степени охваченных скорбью. Это экстремальная ситуация, психологический казус. Художественное решение вполне достойное, хотя и не очень оригинальное, если не считать пауз на саундтреке. Не помню другого случая, когда после фильма люди покидали бы зал в таком молчании. В высшей степени католический фильм.

Перед показом выступил монах-доминиканец, давший что-то вроде церковного комментария. Стиль его выступления был близок укладу жизни французской провинции, он долго объяснял то, что и без него известно и очевидно. Зато он великолепно смотрелся в кремово-белой рясе на фоне зеленого занавеса. В целом зрители его слушали, хотя кое-кто шептался, кто-то позевывал. Пуатье — один из немногих городов, где еще можно наблюдать такую сцену.

Мы с Дж. часто ссоримся — в преддверии неизбежной разлуки через две недели.

На днях я сказал Дж., что вряд ли способен испытывать настоящее чувство к женщине, а так, как сейчас люблю ее, мог бы любить нескольких. И я действительно мог бы любить других женщин больше, чем ее. Но не отдавая себя целиком. Объяснил я это тем, что больше всего люблю себя, свое будущее, свою еще не сформировавшуюся личность, и потому не способен на большее. Никакой радости по поводу своего эгоизма я не испытываю: совсем не легко нести одну ношу, когда хватает воображения представить себе множество других вещей.

Я мог бы жениться на Дж. хоть завтра — я достаточно люблю ее для этого, — но у меня нет денег. И не будет еще несколько лет. За это время она может превратиться для меня в древнюю окаменелость, сам же я могу встретить другую женщину и получить нужные мне нежность и заботу. Невозможность для меня раствориться в любимом человеке связана с тем, что я слишком завишу от времени. Я не смогу любить Дж., если ее не будет рядом. Конечно, может случиться, что года через два я по-прежнему буду один и у нее никого не будет, и тогда мы сможем начать все заново — с того места, на котором остановились.

Я никогда не говорю о своей сильной стороне — смеси честолюбивых амбиций и всего талантливого, что во мне есть, — она жестко нацелена на достижение поставленных целей. Девиз: «Забудь прошлое и завоюй будущее». Мне вообще не следует жениться, но я женюсь.

Два дня назад она непрерывно рыдала.

— С этим ничего не поделать, — говорила она. — Я люблю тебя сильнее, чем любишь меня ты.

Я этого не отрицал, но объяснил, что этот мой дефект врожденный, носит общий характер, а не распространяется только на нее, и что любовь — одна из тех вещей, где воля ничего не решает. Надуманная, идущая от головы любовь между двумя чувствительными людьми вроде нас заранее обречена. Фальшь тут же обнаружится. В нас сидит счетчик Гейгера, мы постоянно с ним сверяемся.

— Я начинаю верить в Бога. Случилось прямо противоположное тому, что было в Париже, — сказала она. (Она была неофициально помолвлена со студентом юридического факультета, но разорвала помолвку.) — Только теперь я понимаю, как он страдал.

Чувствуя себя виноватым и несчастным, я старался ее утешить. Но даже в этом я участвовал всего лишь процентов на восемьдесят. Ни один контакт с внешним миром не затрагивает меня целиком. Выше того, что испытал с Джинеттой, я не поднимался. Какая-то моя часть всегда отходит и следит за происходящим со стороны.

Что это? Шизофрения? Или тайное самодовольство?

6 июня

Джинетта. Я с ней отвратительно лицемерен. Психологически я играю с ней, как со старым мячом, — экспериментирую, рискую, рисуюсь. Ведь сейчас в моей голове зреет nouvelle[197] о ней или о ее окружении; я вижу в ней скорее персонаж, чем самостоятельную личность. В повести неизбежен «печальный» финал — разлука, что для меня вовсе не является печальным (печаль — романтическое лицемерие), — и потому я готовлюсь к отъезду, потакая своей меланхолии. Ей следовало бы взорвать меня динамитом. Я кажусь себе чудовищем, потому что теперь мы больше (для меня) не люди, а персонажи будущей повести. Я начинаю осознавать, что в своих попытках объективно взглянуть на реальность, оценить ее, слегка от нее отстранился. Не уверен, что мне хочется снова ступить на твердую землю, и потому дрейфую в море запутанного самоанализа — вдали от земных контактов, искренних и безусловных, вслепую подаренных отношений с приятелями или женщиной.

— Лучше бы нам не знать друг друга, — говорит она. — Если б я только знала, сколько горя меня ждет.

На это я ответил, что всякий опыт ценен.

Она:

— Какой в этом смысл, если все кончается néant[198], неизбежной разлукой?

Но на этом основании можно отрицать жизнь и оправдывать самоубийство. Ничто все равно придет. Важно, что ты будешь делать в ожидании прихода.

Однако я понимаю огромную разницу между нами. Разворачивая прежнюю метафору, Джинетта все еще на берегу, она находится в состоянии переживания — радуется или страдает. Я тоже страдаю и радуюсь, но в то же время я в море и могу созерцать горе и радость как проходящие перед глазами картины.

— Ты должна постараться забыть меня, — сказал я. — Мне же не надо этого делать. Для меня ты навсегда останешься частью прошлого.

Я имел в виду, что мое художественное, «морское» начало недоступно земному страданию. Эта раздвоенность, шизофрения — своего рода благословение. Мне дана милость, ей — нет. Высокая привилегия художника быть в той степени, в какой он может, романтическим и гордым в подобных вещах. Быть провидцем.

Разница между художником и не-художником. Для последнего люди и их отношения четко определены, реальны, одномерны. Для меня они полны прозрачности и неопределенности, притворства, тайны. Все усложняется высокой чувствительностью рефлектирующего мозга и его разнообразными реакциями; его способностью рождать гипотезы, переносить художника в вымышленный мир.

15 июня

Джинетта. Никогда ничего не просит — напротив, приходится хитростью выведывать ее желания. Ее родители — противники клерикализма, девочку даже не крестили. Мне кажется, если ребенку привили привычку молиться — это для него полезно. Создается привычка обращаться с просьбой. Абсолютная независимость изгонит из мира милосердие. Самые трогательные моменты в жизни — это приношения даров, жертв, но тот, кто дарит, должен уметь просить и слышать просьбы. Своей независимостью она напоминает Б.У. Брили, но мужчине независимость больше к лицу.

Когда я на днях сказал, что, обращаясь к священнику-иезуиту, называю его «отец», у нее это вызвало взрыв сарказма. Мне же такое обращение представляется всего лишь проявлением вежливости. Мне нет дела до армии, но я обязан, вступая в разговор с офицером, называть его по званию. Необходимое уважение по отношению к другим слоям общества.

Сегодня она спросила меня, есть ли смысл в нашей переписке во время разлуки. Я сказал, что переписка представляется мне более естественным делом, чем ее отсутствие. На это она возразила:

— Твои письма всегда такие продуманные, recherchées[199]. Ты пишешь так, словно между нами ничего нет.

Это правда. Терпеть не могу изливать чувства на бумаге — тем более когда пишу не для себя. Родители приучили меня, что всякое проявление эмоций — признак дурного вкуса. И педагоги тоже. Но они правы. Хотя несколько переборщили. Эмоции существуют и должны проявляться. Тайно (как здесь), открыто или случайно. В ежедневных мимолетных встречах. Чувства — не для чтения, не для передачи в письмах.

Однако подлинная причина ее раздражения — наша разлука. Ее горечь, требовательность ко мне нарастает.

— Какой смысл писать, если мы расстаемся навсегда? — говорит она.

— Чтобы смягчить боль, — отвечаю я.

Она цинично предлагает болезненный разрыв, но, мне кажется, еще передумает.

Она: «Не вижу никакого смысла в нашей переписке».

Я: «В таком случая, как бы мне ни хотелось тебе писать, буду ждать первого письма от тебя».

Она (горячо): «Я никогда не напишу первая».

Типично женская логика.

17 июня

Наш последний день с Дж. Первый раз за несколько недель мы «вместе». Почти весь день в моей комнате, потом — по сандвичу в кафе и прямиком в Блоссак. Там мы молча сидели под тяжелым, свинцовым небом. Казалось, говорить не о чем. Я пытался притворяться сказал, что ничего еще не решено. Она попросила меня не лукавить. Пришлось сказать правду: да, мало шансов на то, что нам суждено снова встретиться. Меня наполняла светлая — нельзя сказать, чтобы неприятная, — меланхолия. Я предвкушал свободу. Она принесет одиночество.