Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

Памятник, кстати, совсем не похож на его портрет, но факты говорят, что духовный человек в нем был почти так же прекрасен, как статуя.

10 марта

Лучшим днем праздника был последний, когда мы на каике поплыли через пролив к деревушке на материке — довольно грязной — Порто-Хели. Чудесный день. Пелопоннес виден как на ладони, волны нас нежно покачивают, небо безоблачно. Мы зашли в деревенскую таверну и пообедали под рожковым деревом; ели исключительно греческую еду — праздничные белые булки, креветки, крупные, сочные оливки, больших моллюсков, лук, салат и халву на десерт; пили узо и рецину. Ш. и я сидели за столом с чьими-то родителями. Греческие танцы не прекращались, танцевали все, обнявшись за плечи, под музыку, несущуюся из граммофона, установленного у дверей. Звучал смех, лилось солнце, дул легкий ветерок. Младшие дети запускали змея; кто-то собрал большой букет темно-красных анемонов и поставил его в стакане среди тарелок на наш столик. Они простояли весь день на ветру и остались такими же свежими — больше других цветов напоминая о древних греках.

20 марта

Время летит быстро; неделю я провалялся в постели с гриппом. Больным я себя совсем не чувствую — просто нет желания снова надевать хомут, когда можно отсидеться дома. Моральная неустойчивость — вот как это называется. Слава Богу, в школе от меня не требуют ничего особенного. Могу отдавать все свое время собственным проблемам. Это место — просто находка. За ту ничтожную работу, что я здесь выполняю, получаю кучу денег и удовольствия в придачу.

Экскурсия на Спетсопулу, прелестный островок в миле к юго-востоку от Спеце. Там почти никто не живет — не остров, а жемчужина. Мы с Шарроксом отправились на долгую прогулку вдоль южной оконечности острова — по высокому крутому берегу; он постепенно разрушается — трещины доходят до самых скал. Спокойная морская зыбь и отличный вид на Пелопоннес, растянувшийся вдалеке на многие мили. Горячие Камни, сверкающее море. Мы шли по заросшей тропинке, вдоль нее росли розовые гладиолусы и ярко-желтые кустики мяты; попадались целые полянки невысоких белых лилий и очаровательного дикого лука — его еще называют трехгранной черемшой. С самого высокого места мы увидели цепь рощиц в окружении террас, нависших над морем. На этих островах, куда ни посмотришь, повсюду море, или, точнее, таласса. Я видел удода, коричное дерево, черно-белую сойку на выбеленной скале. Послышалось мощное хлопанье крыльев — рядом с утесом пролетел сокол. Эти утесы, рощи, холмы, террасы и пихты, море и небо — как рай, и все воспринимается как открытие. Каждый день приносит что-то новое — новые цветы, новые птицы. Такой пейзаж всех приведет в восторг, но пейзаж — еще не все. Птицы и цветы — это речь, движение и одежда на обнаженном безжизненном теле. Без естествознания мир — всего лишь фрагмент. Глядя на Шаррокса, я особенно это понимаю: он не знает ни птиц, ни цветов. Для него, как и для многих других, они — не имеющие смысла иероглифы.

Назад мы возвращались мимо стоявшей особняком фермы — вокруг луга, бродят пони. Вполне ирландская картина. Учителя с женами обедали на большой вилле. Все мы сидели за длинным столом, во главе с директором, по-отечески заботливым и веселым. Обед длился до обидного долго. Снаружи залитый солнцем чудо-остров, а мы торчим в столовой, что-то бесконечно жуем и обмениваемся остротами из школьного юмора. Докос, учитель музыки, желчный, лысый мужчина с землистым цветом лица, завистливый и тщеславный, выставил себя клоуном — залез на стул и изобразил однорукого дирижера: высунув из брюк палец, как будто это пенис, он, на то время пока сморкался, вкладывал в него дирижерскую палочку. Нас с Шарроксом эта шутка поразила: на обеде присутствовали жены учителей — пять или шесть, — и важная родительская чета — пожилая дама и ее муж. Но все смеялись, хотя некоторые при этом заметно нервничали, а одна дама — к ее чести — не побоялась выразить на лице отвращение. То, что в таком обществе возможна подобная выходка, многое говорит о греческом коллективе. Позже тот же Докос рассказывая непристойные истории, перешел все границы — в Англии такое было бы невозможно за обедом даже в самой современной компании. Не gaulois[309], а именно непристойные. Не выношу гремучую смесь азиатского и буржуазного в Греции — вроде нечестивой свадьбы между арабом и швейцаркой. Египтиадис пропел свой обычный репертуар и подвергся безжалостному вышучиванию. Глаза его насмешливо улыбались, он как будто думал: «Как же я вас всех ненавижу!» Он привлекает к себе внимание, и потому Докос и Гиппо злобно и ядовито его высмеивают.

Можно сказать, это был день, когда Греция и современные греки вступили в решительное противоречие.

5 апреля

Карагеоргис, 4 «А». Стройный, похожий на фавна ребенок с копной черных волос, раскосыми глазами и небольшим красивым ртом. Кажется, что он постоянно где-то витает: то смотрит куда-то вбок, в какую-то таинственную даль, то становится бешеным и неуправляемым — словом, живет только в двух темпах — замедленном и убыстренном. Остро реагирует на ерунду: может от пустяка-расплыться в прелестной непосредственной улыбке, а мелкая неудача вызывает в нем приступ ярости. Сегодня, к примеру, не смог ответить на некоторые вопросы теста. Какое-то время он сидел с отрешенным и мрачным видом, потом вдруг встал, подошел к моему столу, швырнул работу и пошел на свое место. Я крикнул, чтобы он вернулся. Каждый мускул его тела был напряжен, вид оскорбленный, в глазах — мука. Внезапно я понял, что он плачет. Что-то садистское проснулось во мне, я повел себя жестко. Дело того не стоило. По словам мальчика, у него не было времени повторить материал. Я приказал ему выйти из класса. Он молча стоял, охваченный юным гневом, почти не в силах сдвинуться с места. Я разорвал его работу и сказал, что он на две недели лишается бассейна. Мальчик бросился к парте, уронил голову на руки, лицом вниз, и зарыдал. Остальные ученики продолжали трудиться. Прошло десять минут. Я написал на доске еще несколько вопросов. Карагеоргис поднял глаза — они были все еще красные от слез, но вдруг засветились радостью. Он подошел ко мне и спросил, нельзя ли ему попробовать еще раз. Подобрал разорванную работу, переписал предыдущие ответы и задумался над новыми вопросами. К концу урока он уже улыбался и объяснял то, что я говорил, другим школьникам. На перемене, играя с ребятами, он вдруг на секунду поднял глаза, улыбнулся мне счастливо и взволнованно, дружески помахал рукой и вернулся к перетягиванию каната. Воплощенный дух апреля тринадцати лет от роду; нужно ли говорить, что я его не наказал.

Сейчас, в конце семестра, я все больше осознаю дремлющее во мне гомосексуальное начало. Мне нравится проводить время с некоторыми учениками, смотреть на них, говорить с ними. Это меня не тревожит: некоторым мальчикам на исходе отрочества неопределенность половой принадлежности придает женственные черты, и они очень красивы. Озорные, полные жизни и щенячьей невинности, они как весенние песни птиц или фруктовые деревья в цвету. Иногда мне кажется, что я купаюсь в реке нежности, но вода поднимается и есть опасность наводнения. Я знаю, что никогда не потеряю головы и не позволю себе соблазнить кого-то из них. Так уж я устроен: могу признаться в потаенных мыслях и даже потешить себя фантазиями, не видя в этом зла, но дальше не пойду.

Фарс в учительской. Сегодня мы с Гиппо начали переводить на греческий язык список действующих лиц «Сна в летнюю ночь» — для драматической программы летнего семестра. Все шло хорошо до тех пор, пока не пришел черед персонажа под названием Bottom[310]. Я объяснил, что здесь имеется в виду скорее определенная анатомическая часть, чем что-либо другое. Гиппо сказал, что единственное греческое слово с таким значением звучит очень грубо.

— А что вы говорите, когда нужно назвать именно это место? — спросил я.

— Употребляем эвфемизм. Говорим «нижняя часть спины» или «верхняя часть бедра». Вот так.

Я рассмеялся. Тут в учительскую вошел преподаватель богословия. Гиппо попросил его совета. Тимайгенис пришел в ярость.

Он что-то гневно проговорил, пулей вылетел из комнаты и почти сразу же вернулся с директором — он говорил без остановки и указывал на меня, будто я прокаженный. Завязался спор, который длился почти час. Переводить или не переводить это прозвище? Подошел заместитель директора, все высказали свои точки зрения, присоединились и другие учителя. Все единогласно (за исключением меня) решили, что Bottom — грязное и неприличное слово.

— По-гречески это звучит ужасно, — сказал Гиппо. — Просто ужасно.

Но не только Bottom оказалось непереводимо, все остальные прозвища афинских пастухов тоже вызвали глубокое сомнение. Нельзя забывать про родителей; господину Вракасу вряд ли понравится, если его сына будут называть Рылом. В конце концов решили не переводить скандальные имена и оставить их на английском.