Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

Женщины пытались сорвать с Тити приспущенную на плечах блузку. Мы поели в кафе за столиком — двигаться дальше было почти невозможно. Когда выходили, нас провожали любопытные взгляды и улюлюканье. Ощущение такое, будто покидаешь пещеру с хищниками, — в любой момент могла вспыхнуть драка. Любопытство дикарей, naïveté[366] и враждебность к иностранцам. Одна из примет Андалузии. Наши ребята пришли в ярость, они были возбуждены не меньше испанцев, все говорили разом, девушки истерически визжали, юноши (как всегда, когда все кончается) были готовы casser la gueule[367] каждому испанцу. Мы с Полем обменялись взглядами и незаметно улыбнулись.

Десятый день. Все умывались у фонтана в знаменитом центральном дворике. Моник в голубой пижаме, личико красно-коричневое от загара, как у индейца, смеется.

В Севилье. Мне Севилья не нравится, в ней нет романтики; это современный город, возведенный вокруг исторического центра; место некрасивое, и туристов в нем много. На главной площади разбились по группам. Ненавижу, когда это происходит. На этот раз я потерял и Нанни, и Моник. Нанни, как я мог видеть, общалась с Жуто. Кроме того, в городах наша группа преображалась, изменялась в худшую сторону, выявляя провинциальные черты; тогда мои спутники казались мне неестественными, фальшивыми, они изо всех сил пыжились, стараясь выглядеть современными, гоняясь за химерами. Мне больше нравилось находиться на природе, одному, можно и на острове. Город олицетворял будущее — разобщенность, расставание, забвение.

Утром посетили собор, который показался нам огромным. Я подумал, что ни разу в жизни не входил в столь грандиозное здание. Забрались на колокольню «Ла Гиральда», откуда открывался вид на всю Севилью[368]. Этот вид не вызывал восхищения — большой, широко раскинувшийся бело-серый город на скучной равнине. Потом — в Алькасар[369]. Гид провел нас по дворцу, останавливаясь у каждого портрета и рассказывая, кто на нем изображен, — должно быть, он был монархистом. Похоже, история и искусство совсем не интересовали его, он ничего не говорил о покоях и обстановке, только называл королевские имена и рассказывал о родственных отношениях между ними. С арабским наследием он обращался бережнее. Мне нравится миниатюрная элегантность, грациозность мавританского искусства, бесконечная детализация. В нем есть сдержанность и аскетизм, нечто нечеловеческое. Это орнамент для гурий, там, в пустоте, его никогда не увидит ни одно живое существо. Уставшие после осмотра, мы вышли в большой сад и там бродили по зеленым лужайкам среди фонтанов. Андре сознательно полез под шланг садовника, чтобы его окатили холодной водой. На мне были новые брюки, я впервые их надел и тогда же порвал, пытаясь поймать лягушку в заросшем лилиями пруду. Мы расположились в тени, дожидаясь вечера.

Некоторые из нас пошли смотреть танцы фламенко. На Моник было платье из шотландки в синюю, красную и зеленую клетки с белым воротничком. Я тоже пошел с ними, вновь радуясь, что узнаю ее ближе. Но вечер был испорчен. Моник почувствовала себя больной и сказала, что возвращается в гостиницу. Несколько сердец сжалось. Однако Мишель взял ее под руку, и она пошла дальше. Я купил два букетика жасмина и подарил Моник и Женевьеве. Хрупкие цветы проживут один день в их волосах, над девичьими ушками. Мы перешли на другой берег Гвадалквивира, решив посетить ночной клуб на открытом воздухе, — коммерческая атмосфера, площадка для танцев, вокруг столики.

Если отключиться от атмосферы, танцы там великолепны. Таких первобытных танцев в Европе больше нет — мощная эрекция, разнаряженные женщины. Над всем маячит тень пениса. В мужском танце — гнев, ярость, вызов; непрекращающийся топот на грани запредельного бешенства. Женщины — само воплощение женского начала, — даже раздевшись догола, они не стали бы более сексуальными. Бальные танцы, сопровождаемые конвульсиями профессионалов, в сравнении с этим ослепительным безумием кажутся безжизненными и нелепыми. Четкий ритм отбивается ладонями, здесь задействованы трое мужчин и пять девушек, и все эти восемь человек в моменты кульминаций отбивали напряженный, взволнованный перекрестный ритм. Когда танцоры отдыхали, я бродил поблизости от гардеробных, посматривая на гибких подвижных женщин и гордых ловких мужчин, — вот они, идеальные мужчины и женщины Д.Г. Лоуренса. Странно и грустно, что он никогда не писал об Испании. Когда танцоры выходили на площадку, я смотрел на них, стоя на скамье у стены рядом с Моник; но острое ощущение ее близости мешало мне толком следить за танцем. Ушли мы рано, усталые и расстроенные. Прогулка под звездами. Поль — живой, довольно банальный и надежный. Я шел один. У Моник тоже был грустный вид, но тут братья Годишо стали дурачиться, она захихикала, как школьница, — такой она мне особенно нравится. Клод взял ее под руку, она вдруг развеселилась. Я же впал в уныние, представив, как Жюль, а не Клод, обнимает ее плечи, и почти хотел, чтобы так и было: все лучше неопределенности. Но тут она вновь опечалилась и ушла в себя. У красивых женщин настроение меняется каждые пять секунд.

Еще одной болевой точкой была Нанни, весь вечер она танцевала с Жуто, прижималась к нему, они остались в ночном клубе после того, как все мы ушли. Вот тебе и Карта Нежности — все дороги перекрыты.

День одиннадцатый. Провел утро в одиночестве. И не пожалел. Я почувствовал, что устал от группы, устал от сознания разделяющей нас с Моник пропасти. Я гулял по старому кварталу, на который набрел случайно, отчего он показался мне вдвойне прекраснее. Здесь, на этих узких улочках, среди белых стен и черных решеток, яркой листвы и сумрачных теней я нашел Севилью своей мечты. Здесь сосредоточены ее архитектурные шедевры. Все, что надо, — это приехать сюда, провести час в старом квартале и уехать. Мне вспомнился Оксфорд — спокойный приют в водовороте жизни. Я купил несколько груш и ел их, гуляя по кварталу. Был полдень, и я опять почувствовал одиночество. Мне пришло в голову, что я обязательно найду кого-нибудь в садах Алькасара. Так оно и оказалось. Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидел группу наших ребят и среди них Поля и Моник. Я предложил показать им старый квартал и, пока они поднимались на колокольню, ждал в садике у собора. Там я написал стихотворение, посвященное Моник, — первое из цикла. «В плену у самой безнадежной в мире любви». Сонет — за пятнадцать минут; я был счастлив и даже поговорил с юным, не по годам развитым гостиничным зазывалой, хорошо знавшим английский и французский.

В современную часть города мы вернулись улицами, загороженными от солнца тентами, купили фрукты, посидели в кафе.

Я пристроился ближе к Моник и вновь почувствовал себя счастливым. Позже купил ей в кондитерской мороженое, она меня поблагодарила, но, как мне показалось, довольно сухо. Tendresse se revule[370]. Когда это случается, я представляю себя в карикатурном виде — нелепый школьный учитель волочится за сказочной принцессой. La Belle et la Bête[371]. Но в этом случае Красавица и Злая волшебница — один и тот же человек.

Автобус опоздал, и мы два часа ждали его на ступеньках гостиницы. Одно место было впереди, отличное место, и видимость оттуда хорошая, но Нанни и Моник сели сзади, и поэтому я не насладился дорогой до Роты. Проехали Херес, где я узнал от говорящего по-английски импортера, что сладкий херес — это английское изобретение. У испанцев это сухое вино. Я попробовал необычайно вкусное сухое амонтильядо. Тротуары главной улицы города были сплошь заставлены столиками. Я обратил внимание, что все пили кофе, хотя время было скорее для аперитива. Судя по костюмам мужчин и их ухмылкам при виде моих шортов, дела в городе шли хорошо. Моник опаздывала и прибежала, когда мы уже отъезжали, запыхавшаяся и сразу ставшая опять похожей на школьницу.

Пересекли пустынный район и вечером прибыли в Роту. Проехав дальше по побережью, остановились возле кафе, уединенно расположенного среди поросших соснами дюн. Перейдя железнодорожную колею, мы подошли к невысокому обрыву, под нами тянулись пески и море, свет луны играл на воде, южнее виднелись огни Кадиса. Я радовался, что снова вижу море. Вдали от него я никогда не чувствую себя свободным; стоя же на морском берегу, уношусь от цепей реальности.

Мы разбили лагерь на краю обрыва. Я испытал шок, увидев, как Моник и Клод стоят на холме и разговаривают. Вдруг их силуэты на мгновение сблизились, как будто она подалась вперед и поцеловала его. Но при лунном свете я мог и ошибиться. Я слышал их тихие голоса, потом они скрылись в зарослях. Меня обуяла дикая ревность, и я почти сразу же пошел за ними. Но они как сквозь землю провалились. Я бесцельно бродил вокруг, надеясь увидеть их среди остальных. Все были на месте, кроме этих двоих. Прошло несколько минут, и я увидел Моник, она несла дрова. Я успокоился, но память о пережитом потрясении жила еще долго.