Казимир Дзевановский - Архангелы и шакалы

• Название: Архангелы и шакалы
• Автор: Казимир Дзевановский
• Издательство: Издательство «Наука» (Главная редакция восточной литературы)
• Жанр: История
• Год: 1968

В книге польского журналиста К. Дзевановского рассказывается о работе польской археологической экспедиции в Судане – на территории древней Нубии. Там, в местечке Фарас, польские археологи обнаружили подлинные шедевры древней живописи – византийские фрески VI-X веков нашей эры. Автор, сопровождавший экспедицию, подробно описывает ход работ, сенсационные открытия, находки. Попутно приводится множество интересных этнографических подробностей.

---

В Фарасе Камила Колодзейчик отвечала за все мелкие предметы, найденные на месте раскопок, – за керамику, блоки, фрагменты скульптур и так далее. Она вела подробный инвентарь всех таких находок. Это кропотливая и очень утомительная работа, но без нее обойтись нельзя, ее необходимо вести повседневно, так как иначе можно потеряться в потоке мелких находок. А ведь каждая из них важна! Они описываются в очередных томах издания «Фарас», выпускаемых после каждой кампании Государственным научным издательством Польши на французском языке.

Жизненный путь Камилы Колодзейчик был очень трудным.

– Мой отец был во время войны летчиком, – сказала она. – Он неоднократно рассказывал мне о том, что он видел. Поэтому и меня тянуло в широкий свет. Но когда мне исполнилось 18 лет, я должна была начать работать. Заниматься в университете я стала тайком от матери. До третьего года занятий она не знала, что я хожу на лекции. Она никогда бы не дала своего согласия на это, учитывая плохое состояние моего здоровья.

Колодзейчик перенесла в детстве тяжелую болезнь сердца. А теперь здесь, в этой жаре, в полевых условиях...

– Я нахожусь здесь непрерывно уже пятый месяц, – сказала мне Камила. – И за все это время у меня не было никаких срывов.

Мечислав Непокульчицкий – сильный, загорелый, само воплощение здоровья. Во время кампании, в которой мне довелось участвовать, он был фотографом экспедиции. Это очень важная функция. Каждую деталь, а тем более каждую фреску необходимо увековечить на снимках. Нужно фотографировать отдельные этапы работы, документировать места, в которых были обнаружены те или иные памятники. Это особенно важно в Фарасе, где все, что не удастся вывезти, и, в частности, сама церковь, уйдет под воду.

Но у Непокульчицкого иная профессия. Он фотограмметрист.

В 1956 году Непокульчицкий окончил геодезический факультет Варшавского политехнического института, специализируясь в фотограмметрии. Затем стал ассистентом при кафедре профессора Пясецкого, работая в отделении фотограмметрии. В 1958 году начал работать в коллективе, занимавшемся исследованиями польского средневековья под совместным руководством Варшавского политехнического института и Варшавского университета. Бок о бок там трудились представители технических и гуманитарных наук: два архитектора, археологи, антропологи и он. Они исследовали ряд памятников, найденных на юге Келецкого воеводства, впервые производя полную фотограмметрическую документацию: составляли фотографические схемы, делали снимки, обеспечивавшие точное, фотографическое определение местонахождения памятников, наконец, снимки, полностью заменяющие рисунки, сделанные архитекторами. Фотограмметрия бывает как плоской, так и объемной. Оперируя аппаратом, можно получить трехмерное изображение, можно, наконец, пользоваться фотоаппаратом и как измерительным прибором. В процессе работы Непокульчицкий опубликовал несколько работ в «Геодезическом вестнике». Следует отметить, что специалистов в этой области в Польше немного. Затем были предприняты фотограмметрические измерения могил в Вислице. Непокульчицкий работал над фотограмметрической документацией вислицкой плиты, обнаруженной под местной соборной церковью. Там был проведен, в частности, эксперимент по фотографированию в инфракрасных лучах. Речь шла о двух небольших плитах, найденных под алтарем. На них был орнамент, выцарапанный на желтой штукатурке и замазанный черной пастой или краской. Но все это стерлось и воссоздать орнамент не представлялось возможным. Однако снимки, сделанные в инфракрасных лучах, отчетливо выявили стертые узоры. Использованные тогда технические приемы могут найти широкое применение в археологии, позволяя во многих случаях дешифровать надписи, до сих пор считавшиеся безвозвратно потерянными.

Опубликованные Непокульчицким работы и высказанные им взгляды привлекли внимание Михаловского. В июне 1962 года Михаловский предложил Непокульчицкому отправиться в Египет.

– Выйдя из кабинета профессора, я прошел всю дорогу до дома танцуя, – рассказывает Непокульчицкий.

Во время кампании 1963 года Непокульчицкий работал в Фарасе не столько фотограмметристом, сколько фотографом. Не было никого другого, кто мог бы этим заняться. В предыдущие годы в Фарасе находились поочередно два превосходных фотографа – Романовский и Беневский. На этот раз не было никого. Условия работы для фотографа здесь тяжелые: отсутствие электрического света, высокая температура воды, примитивное затемнение, а точнее, палатка из черного сукна, установленная на складе и застегиваемая замком «молния». Если во время работы, в полдень, пленка в аппарате сорвется, как это случилось однажды со мной, и придется закрыться в темноте, вас там ждут муки, которые трудно описать. В полдень температура в палатке достигает 50 градусов, там неимоверно душно. В висках стучит. Выйти нельзя, так как можно засветить пленку. Нужно работать быстро, иначе легко упасть в обморок. А в спешке все валится из рук.

Во время последней кампании в Фарасе, зимой 1963/64 года, фотографом экспедиции был мой брат Анджей; условия там сейчас несколько лучше, так как туда доставили движок и провели электричество. Но жара, конечно, остается...

Когда я был в Фарасе, в составе экспедиции находились еще два человека. О Юзефе Газы, скульпторе и хранителе памятников Варшавского национального музея, я расскажу позднее. О профессоре Тадеуше Дзержикрай-Рогальском – в следующем разделе.

С утра веет сильная «хала» (так называется по-арабски ветер). Свирепствует песчаная буря, пальмы в нашем садике шумят, словно деревья в бору. В воздухе несутся облака мелкой пыли. Буря застигает меня врасплох. Вчера вечером, когда я ложился спать, небо было, как всегда, усеяно звездами, дул, как обычно, легкий северный ветерок и ничто не предвещало сегодняшней бури. Я страшно устал за день, и мне очень не хотелось убирать все фотопринадлежности в пластмассовые мешочки и большой кожаный футляр. А сегодня все это оказалось засыпанным песком. Пластмасса несколько защищает от пыли, зато кожаный футляр не в состоянии оградить от нее. Пыль проникает повсюду, даже в закрытые чемоданы. Когда такая буря настигает караван в пустыне, то люди ложатся за спинами верблюдов, обертывают головы холщовыми повязками и молятся о спасении. Буря сыплет мельчайшим песком и иссушивает последние капли влаги. Если существует абсолютный холод, то существует также и абсолютная сушь. Вот что такое песчаная буря. Правда, здесь, под Вади-Хальфой, она не так страшна, как «хабуб», свирепствующий в окрестностях Хартума. Хабуб приближается тихо, бесшумно, без малейшего дуновения ветерка. Только на горизонте возникает черная, медленно надвигающаяся туча. Когда она появляется на небосклоне, слуги в садах хартумских вилл с паническим криком убирают все кресла и зонты, стараясь спрятать их в домах. Напрасный труд! Через мгновение начинается буря. Порывистый ветер бушует в городе. Его окутывает темнота. Все кругом становится буро-рыжим. Видимость не превышает одного-двух метров. Пыль проникает повсюду: в нос, рот, глаза, за рубашку, в комнаты с закрытыми окнами и ставнями, в шкафы, письменные столы и чемоданы. Она столь мелка и въедлива, что нет от нее спасения. Однажды в Хартуме я вошел после хабуба в ванную комнату, в которой не было окна, а была лишь крепкая и плотно закрывающаяся дверь. Несмотря на это, белая ванна оказалась совершенно рыжей от покрывавшего ее слоя пыли толщиной в несколько сантиметров.

Песчаная буря в Вади-Хальфе – не то же самое, что хабуб в Хартуме, зато она продолжается дольше. Хабуб обычно прекращается через час. Буря в Фарасе может длиться трое суток. Пыль, повсюду пыль, и даже палящее солнце Судана скрыто в облаке пыли.

Из палаток выходят люди, кляня разбушевавшуюся стихию. Они пробуют умыться, но тщетно, так как, пока человек вытирается, пыль успевает прилипнуть к влажной коже. Пытаюсь побриться. По правде говоря, мы делаем это не так уж часто, но я уже слишком оброс. У меня лезвия «Жиллет», известные своей остротой и прочностью. Первое лезвие как-то не берет, закладываю второе, но и оно оказывается тупым. Третье – тоже. Соображаю наконец, что помочь ничем нельзя, так как пыль, смешанная с мылом, притупляет лезвия.

– А «хала»...

Над рекой, словно над Балтикой, дует острый, пронизывающий ветер, только он намного теплее. Церковный холм окутан облаками пыли. Из дома его еле видно, хотя он расположен вблизи. Но работы продолжаются. Времени остается так мало...

Профессор Рогальский занялся с самого утра своим хамелеоном, который до этого сидел на пальме. Он перенес его в палатку.

– Измученный бурей, он уснул теперь на моей койке мертвецким сном, – заявил профессор.

Хамелеон был куплен у мальчиков-арабов за целых пять пиастров. Теперь он один из важнейших членов экспедиции. Ежедневно собирается консилиум, решающий, что любит и чего не любит хамелеон. Особенно горячие споры вызывает вопрос, любит ли хамелеон купаться.