Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей

• Название: Забвение пахнет корицей
• Автор: Кристин Хармель
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-905891-52-6

Тридцатишестилетняя Хоуп, когда-то мечтавшая о профессии юриста, вынуждена спасать от разорения доставшуюся по наследству семейную кондитерскую в небольшом городке недалеко от Бостона. В ее жизни наступил трудный период: умерла мама, ушел муж, после развода осложнились отношения с дочерью-подростком и, в довершение ко всему, любимая бабушка – ее последняя опора – тяжело заболев, теряет память. Понимая, что не имеет права унести с собой тайну, которую хранила более семидесяти лет, бабушка просит внучку исполнить ее последнюю волю и отправиться в Париж… Так начинается знакомство Хоуп с историей своей семьи. В этом путешествии через расстояния и поколения путеводными звездочками для Хоуп становятся памятные с детства семейные секреты выпечки, которые открывают перед ней не только двери, но и сердца незнакомых людей, помогая по крупицам воссоздать невероятную историю любви длиной в жизнь. Любви, победившей войну и смерть. Это путешествие помогает Хоуп обрести себя и понять, что на самом деле счастье – совсем рядом.

---

– Ничего не понимаю, – испуганно шепнула Анни. Роза вздохнула.

– Есть тайны, о которых невозможно рассказать, иначе вся жизнь пойдет прахом, – сказала она. – Но я знаю, что когда память моя умрет, то вместе с ней умрут и те, кого я любила, кого хранила в сердце все эти годы.

Роза смотрела на Хоуп. Она знала, внучка когда-нибудь постарается все объяснить Анни. Но сначала пусть поймет сама. А для этого придется съездить в город, где все начиналось.

– Прошу, поезжай в Париж поскорее, Хоуп, – настойчиво проговорила Роза. – Я не знаю, много ли времени мне еще осталось.

А потом замолкла. Слишком устала. Она, кажется, сказала больше, чем за прошедшие шестьдесят два года, с того дня, когда Тед вернулся домой с новостями. Роза смотрела в небо, на звезды и нашла одну, которую она звала Папа,´ и другую, ее она назвала Маман, и еще звездочки, что получили имена Элен, Клод, Ален, Давид, Даниэль. Одной звезды до сих пор не хватало. Роза никак не могла ее найти, как ни искала. И знала, знала всегда, что сама в этом виновата. Потому она и хотела, чтобы Хоуп узнала о нем, когда поедет в Париж. Она знала, что это перевернет всю жизнь Хоуп.

Хоуп и Анни еще о чем-то спрашивали, но Роза больше их не слышала. Она закрыла глаза и стала молиться.

Приближался прилив. Вот и началось.

Глава 7

– Ты, типа, понимаешь, о чем она говорила? – спрашивает Анни, как только мы, доставив бабушку домой, садимся в машину. Она долго возится с пряжкой, пытаясь пристегнуть ремень. Только тут я замечаю, что у нее дрожат руки, да и у меня тоже. – В смысле, кто, типа, все эти люди? – Наконец Анни щелкает пряжкой и смотрит на меня. Она хмурится в замешательстве, забота бороздит гладкий лобик, усыпанный веснушками – чем дальше мы от яркого летнего солнца, тем они бледнее. – У Мами ведь девичья фамилия совсем не Пикар. Она же была Дюран.

– Знаю, – шепчу я в ответ.

Когда Анни училась в пятом классе, им дали задание начертить генеалогическое древо своей семьи. Она попыталась раздобыть информацию о корнях Мами через Интернет, но в 1940-е годы в США прибыло столько иммигрантов с фамилией Дюран, что она вконец запуталась. Анни тогда копалась с заданием целую неделю и злилась, что я не удосужилась поинтересоваться прошлым Мами до того, как бабушкина память начала давать сбои.

– Может, она ошиблась и написала не ту фамилию, – предполагает Анни. – Ну, написала Пикар, а имела в виду Дюран.

– Возможно, – вяло отзываюсь я, понимая, что ни одна из нас в это всерьез не верит. Сегодня Мами была совершенно такой, как прежде. Она точно понимала, о чем говорит.

Дальше до самого дома мы едем молча. Но это не напряженное молчание; Анни не сидит с надутым видом, ненавидя меня каждой клеточкой. Она думает о Мами.

Небо уже почти совсем погасло. Я представляю Мами, как она стоит у окна и ищет звездочки, пока сумерки уступают наконец место ночной тьме. Здесь, на Кейпе, особенно после того как разъедутся туристы и на верандах до следующего сезона уберут освещение, ночи бывают темные, глубокие. Основные улицы освещены, но, когда я поворачиваю на Лоуэр-роуд, а потом на Принс-Эдвард-лейн, огни Мэйн-стрит остаются у нас за спиной, а впереди меркнут последние отблески бабушкиного heure bleue – в пустынной тьме, где угадывается западная часть залива Кейп-Код.

Ощущение, будто мы едем по призрачному городу, особенно после поворота на Брэдфорд-роуд. Семь из десяти домов на нашей улице летние и сейчас, после окончания сезона, опустели. Сворачиваю на дорожку к нашему дому – ту самую дорожку, где девчонкой я летом собирала светлячков, а зимой помогала расчищать снег, чтобы мама могла вывести из гаража свой старенький универсал, – и выключаю зажигание. Мы не сразу выходим из машины. Сейчас, когда мы в одном квартале от океана, я чувствую в воздухе соль и понимаю, что начинается прилив. Меня вдруг охватывает отчаянное желание отправиться на пляж и бродить там с фонариком, босиком по пенистому прибою. Но я его подавляю: нужно еще собрать Анни на ночевку к отцу. А ей, похоже, тоже не хочется вылезать из машины.

– С чего вдруг Мами вообще решила уехать из Франции? – спрашивает наконец дочь.

– Шла война, и Мами, наверное, пришлось очень трудно, – отвечаю я. – Помнишь, миссис Салливан и миссис Кунц сказали, что ее родители, видимо, умерли. Мами было, кажется, лет семнадцать, не больше, когда она уехала из Парижа. А потом, судя по всему, она познакомилась с твоим прадедушкой и полюбила его.

– И вот так, типа, все бросила? – не унимается Анни. – Как же она могла, неужели ей совсем не жалко было?

Я качаю головой.

– Не знаю, солнышко.

Глаза у Анни превращаются в щелки.

– Ты что, ни разу у нее не спрашивала? – Она сверлит меня взглядом, и я чувствую, что ее ненадолго исчезнувший гнев теперь вернулся.

– Спрашивала, конечно. Когда мне было столько лет, сколько тебе, я частенько расспрашивала ее о прошлом, просила рассказать, как она жила. Мне очень хотелось поехать вместе с ней во Францию, чтобы она показала мне, где и как она жила, когда сама была ребенком. Я воображала, что она каталась вверх-вниз на подъемнике Эйфелевой башни, гуляла с пуделем, ела багет и носила беретку.

– Мама, все это стереотипы, – закатывает глаза моя мудрая дочь и вылезает из машины. Но в уголках ее рта я замечаю тень улыбки.

Я тоже выхожу и иду следом за ней через лужайку к дому. Убегая утром, я забыла включить свет на веранде, поэтому Анни исчезает в темноте. Спешу к двери и поворачиваю ключ в замке.

Анни задерживается в прихожей, медлит, глядя на меня. Девочка явно хочет что-то сказать, даже открывает рот, но так и не произносит ни звука. Наконец она резко разворачивается и почти бежит к своей комнате.

– Я буду готова через пять минут! – бросает она через плечо.

Поскольку обычно «минут пять» на языке Анни означает минимум полчаса, я удивлена, действительно увидев ее на кухне буквально через несколько минут. Я стою перед открытым холодильником, надеясь, видимо, что ужин материализуется из пустоты. Целыми днями занимаясь приготовлением пищи для других, я совсем не забочусь о том, чтобы заполнить собственный холодильник.

– В морозилке есть пачка «Хелси Чойс», – раздается голос Анни у меня за спиной.

Я оборачиваюсь и улыбаюсь ей.

– Похоже, мне пора наведаться в супермаркет.

– Не-а, не надо, – отвечает Анни. – А то я наш холодильник не узнаю, если он будет набит едой. Еще подумаю, что ошиблась домом.

– Ха-ха, очень смешно, – усмехаюсь я. Захлопнув дверцу холодильника, открываю морозильную камеру, в которой обнаруживаются две формочки со льдом, полпакета печенья с арахисовым маслом, пакет мороженного зеленого горошка и, как и обещала Анни, пачка полуфабрикатов – замороженный ужин «Хелси Чойс».

– По-любому, мы же уже ели, – добавляет Анни. – Помнишь? Роллы с лангустом?

Я киваю и закрываю морозильник.

– Помню. – Я поднимаю голову, глядя на стоящую у кухонного стола Анни. Спортивная сумка с ее вещами небрежно брошена на соседний стул.

Анни снова закатывает глаза.

– Ты какая-то странная. Ты что, вот так сидишь тут и жуешь всякую фигню каждый раз, когда я у папы?

– Да нет, – вру я, прокашлявшись.

Мами находила спасение от стрессов в кондитерской у плиты. Моя мать искала спасения от стрессов, выходя из себя по малейшим пустякам, и обычно отправляла меня в мою комнату, подробно объяснив, какой я тяжелый и неудачный ребенок. Я, по всей видимости, нахожу спасение от стрессов в обжорстве.

– Все нормально, детка, – успокаиваю я Анни. – Собралась?

Я иду к Анни через кухню, двигаясь неестественно медленно, как будто могу этим отсрочить ее уход. Подхожу, притягиваю и прижимаю к себе – и это, кажется, удивляет ее не меньше, чем меня саму. Но и она обнимает меня в ответ, и от этого сердце у меня моментально перестает ныть.

– Я тебя люблю, ребенок, – шепчу я куда-то ей в волосы.

– Я тоже тебя люблю, мам, – после паузы отвечает Анни, она прижалась к моей груди, так что голос звучит глухо. – А сейчас, может, выпустишь меня, пока, типа, не задушила?

Смутившись, я отпускаю ее.

– Я не очень представляю, как быть с Мами, – говорю я, глядя, как Анни берет со стула спортивную сумку и закидывает ее на плечо. – Может, ей все это просто привиделось.

Анни застывает.

– Ты о чем?

Я пожимаю плечами.

– Она ведь теряет память, Анни. Ужасно, но такова эта болезнь, болезнь Альцгеймера.

– Сегодня она все помнила, – возражает Анни, и я вижу, как ползут вниз уголки ее глаз, как хмурятся брови. Тон мгновенно становится ледяным.

– Конечно, но все эти люди, о которых она говорила… о которых мы никогда не слыхали… Согласись, все это как-то странно.