Пол Андерсон - Психотехническая лига

• Название: Психотехническая лига
• Автор: Пол Андерсон
• Издательство: Сигма-пресс, Амбер, Лтд
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 5-85949-082-8

Новый том Собрания сочинений Пола Андерсона составили произведения, принадлежащие к циклу о психотехнической лиге, в которых описываются приключения землян, занятых ранним освоением планет Солнечной системы.

Среди включенных в том повестей и рассказов выделяется классическая новелла «Большой дождь», посвященная колонизации Венеры и превращению ее во «вторую Землю».

---

Откинувшись на сиденье, Барни смотрел через окошко маленькой пластиглассовой кабины на марсианский пейзаж. Трудно поверить, что он мог больше не увидеть его никогда.

Даже здесь, на расстоянии примерно пяти миль от колонии, не было никаких следов человека, кроме него, его машины и неясной колеи посреди песка и сухого кустарника. Люди прилетали на Марс на крыльях огня, создавали свои города, громко разговаривая и лязгая металлом, копались под землей, плавили руду, заводили собственные ранчо, переезжали с полярных болот в низкорослые экваториальные кустарники — и, тем не менее, не оставили никаких заметных следов после своего присутствия. Пока не оставили. Но вот валяется ящик со сломанными инструментами, дальше — высохший труп под обломками изолирующего тента, но над всем этим проносится песок и одиночество, ночь и холод, и конечно же, забвение. Марс слишком стар и слишком безлюден, чтобы какие-то тридцать лет присутствия человека отразились на нем.

Слева от Розенберга простиралась пустыня, крутые холмы песка, которые начинались от далеких цветастых гор. Они шли до острого изгиба горизонта — остроконечные тени, безжизненность красного, коричневого и темно-желтого оттенков с таинственным злобным мерцанием бледного солнечного света. Здесь и там поднимались утесы, грубые от минеральных включений, стертые проходящими столетиями и ветрами до фантастических форм. Песчаная буря бушевала всего в нескольких милях отсюда, и туча пыли пролетела над камнями со свистящим шепотом, работая своей серо-зеленой кистью. Справа поднимались крутые безликие скалы, пересеченные голубыми и зелеными полосками медных руд, на которых виднелись надрезы и царапины от немилосердных ветров. Барни видел жизнь — пыльные колючие кустарники, высокие мрачные кактусы и быстрые движения крошечных прыгунов. В одном из обрывов цепочка врезанных в землю, полустертых следов вела к руинам заброшенного горного жилища — сколько им лет?

Над головой простиралось бескрайнее небо, щедрая россыпь оттенков насыщенного зеленого цвета, фиолетового, голубого, — бесконечно холодное, высокое и недоступное. Слабо мерцали звезды, а крошечное пятно Луны было еще менее заметно. Съежившееся солнце вставало в живительном окружении короны и зодиакального света; обрамленный крыльями диск божества Египта поднимался над планетой. Вблизи горизонта тонкий слой ледяных кристаллов поймал свечение и разбросал его холодными искорками. Это ветер был всему виной. Розенберг знал, что хнычущий ветер беспрерывно дует через едкие слои атмосферы, но сам не ощущал его благодаря плотному пластиглассу и радовался этой относительной изоляции.

Этот Марс был жестоким миром, страной холодных руин и всепоглощающей пустоты. Он разбивал сердца людей и высасывал жизнь из них — в нем не было тепла, Дождей, океанов, доброты; только большое колесо звезд крутилось над пустыней тысячелетиями, и дни завывали от ветра, а морозные ночи звенели и стонали. Это был унылый мир потерь и тайн, где человек ел голод и пил жажду, а потом растворялся в темноте навсегда. Люди продирались сквозь бесконечные мили, через одиночество и мягко подкрадывающийся страх, в холодном поту и судорожных вздохах, проклиная эту планету и оплакивая мертвых. Они хватались, как за соломинку, за теплоту и жизнь серых однообразных городов колонии. ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОКА ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ САМ ЗАГОВОРИТЬ С ЭТИМИ «ПЕСОЧНИКАМИ» — НО КОГДА ОНИ ЧТО-ТО ГОВОРЯТ ТЕБЕ, ТО ЛУЧШЕ СРАЗУ УХОДИТЬ.

Но все-таки… все-таки… Это медленное движение полярных лун, слабое кружение ветра; солнечный свет, разбивающийся на миллионы искр на обледенелых крышах; величественное раздвоенное Ущелье Расмуссена; фантастические скульптуры сказочных камней; бесчисленные оттенки цветов, молниеносно переходящие друг в друга, и мимолетные тени; высокая холодная ночь из звезд, загадочно мерцающих созвездий, марширующих по кристальному небу; тишина, которая кажется настолько глубокой, что чудится присутствие Бога во Вселенной; нежные дневные цветы лесов, восхищение, которое расцветает с горьковатым привкусом рассвета и умирает во время быстрого заката; путешествия и находки, редкие триумфы и частые поражения, но всегда поиск и крепкая дружба. О да, Марс был суров со своими любимцами, но отдавал им всю свою суровую красоту, и они не забывали этого всю жизнь.

МОЖЕТ БЫТЬ, СТИВ БЫЛ СЧАСТЛИВЧИКОМ, подумал Розенберг. ОН УМЕР ЗДЕСЬ.

Барни вел свой пескоход по острому краю уступа. На мгновение он остановился, глядя на широкую долину. Пару лет ему не приходилось посещать Сухой Каньон; то есть четыре земных года, если быть точным.

Город, наполовину скрытый под землей, под куполообразными крышами, казалось, внешне почти не изменился, но плантации удвоили его площадь. Инженеры-генетики проделали большую работу, приспособив земные съедобные растения к условиям Марса, а марсианские растения — для нужд человека. Колонии уже обрели самостоятельность, но доставка припасов и снаряжения с Земли обходилась слишком дорого. Пока еще никак не удавалось вывести мясной скот; эта часть рациона марсиан, вернее, ее заменитель, поступала с городских фабрик по выращиванию специальной дрожжевой культуры, и на планете никто даже в глаза не видел настоящего бифштекса. НИЧЕГО, МЫ ПОЛУЧИМ ИХ ОЧЕНЬ СКОРО.

Истерзанный мир, горький, неумолимый и скупой, но его все-таки потихоньку удавалось приручить. Уже рождалось новое поколение. В эти дни не было новых иммигрантов с Земли, но человек, как ни странно, пускал здесь прочные корни. Когда-нибудь он начнет изменять атмосферу и управлять погодой, чтобы все могли свободно разгуливать по ржавым холмам, сбросив скафандры. Но чуда не случится, пока он, Розенберг, не умрет, и ему даже было радостно от этой мысли.

Перегретые насосы его машины гудели, пополняя баллоны с кислородом марсианским воздухом, необходимым для проголодавшегося дизеля, пока Барни вел пескоход по намеченной колее. Он слишком разрежен, этот воздух, но кислород был почти что озоном, и это помогало. Проезжая мимо ториевой шахты, Розенберг нахмурился. Существование ядерного сырья являлось основной причиной организации здесь колоний, в первую очередь, но их нужно было беречь для Марса.

ЧТО Ж, Я НА САМОМ ДЕЛЕ БОЛЬШЕ НЕ МАРСИАНИН. СКОРО МНЕ ПРЕДСТОИТ СНОВА СТАТЬ ЗЕМЛЯНИНОМ. ВАМ ПРИДЕТСЯ УМЕРЕТЬ НА МАРСЕ, ПОДОБНО СТИВУ, И ОТДАТЬ СВОЕ ТЕЛО ОБРАТНО МАРСИАНСКОЙ ЗЕМЛЕ, А ПОТОМ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ СДЕЛАЮТ ТО ЖЕ САМОЕ.

Колея, ведущая от шахты, стала широкой и достаточно утрамбованной, чтобы ее можно было назвать дорогой. Здесь были и другие машины, визжащие со всех сторон — груженный рудой танк; фермер, вывозящий урожай зерновых; геологическая экспедиция с множеством карт и образцов. Розенберг помахал рукой водителям. Они были разных национальностей, за исключением разве что Пилигримов, которые не относились ни к какой. Здесь все были просто люди. Розенберг надеялся, что ООН вскоре примет решение об интернационализации всех планет.

Невдалеке от города, на высоком столбе развевался флаг — застывшие Звезды и Полосы на фоне чужого неба. Он был сделан из металла, иначе нельзя в убийственной разъедающей атмосфере. Розенберг подумал, что его довольно часто приходится перекрашивать. Он проехал мимо по длинному спуску, ведущему под купол. Пришлось выстоять очередь около воздушного шлюза, и Барни который раз спросил себя, нельзя ли было придумать лучшую систему консервации кислорода. Новые эксперименты в области субмолекулярной механики казались многообещающими.

Розенберг оставил свою машину в подземном гараже, сообщив сторожу, что ее позже заберет покупатель; потом погладил покрытые шрамами бока пескохода со странным выражением на лице, поднялся на лифте и по боковому тротуару вышел к гостиничному офису и заказал комнату. У Барни в запасе оставалось несколько дней до отлета «Фобоса». Душ и смена одежды вернули ему бодрое расположение духа, и он в полной мере насладился комфортом. Розенберг не имел особого желания посещать кооперативные таверны и места увеселений, а вместо этого позвонил Фиери.

Круглое лицо доктора уставилось на него с коммуникационной пластины.

— Барни, ах ты, старая песочница! Когда приехал?

— Только что. Можно мне подняться?

— Конечно! Я тут валяю дурака в офисе… Хотя я здесь не один, но этот человек долго не задержится. Поднимайся прямо сейчас.

Розенберг пошел уже знакомым маршрутом через залы, в которых копошились люди, и многочисленные лифты, и достиг, наконец, нужной двери. Он постучал; импорт Сухого Каньона и его собственные заводы нуждались в более срочных вещах, чем звонки и схемы рекордеров.

— Войдите! — загремел голос.

Розенберг шагнул в загроможденную вещами комнату, и ему с энтузиазмом пожали руку сам Фиери и маленький жесткий человек с серыми взъерошенными волосами и крючковатым носом. Гость остался стоять позади, тощая аскетичная фигура в черном — Пилигрим. Розенберг внутренне напрягся. Ему не нравились эти люди, пуритане-фанатики из времен, и Безумия, которые пришли на Марс, но и в свободе не нашли счастья. Барни не интересовало, какое вероисповедание у этого человека, но никто на планете не имел права такой обособленности и такого отрицания кооперации, как Новый Иерусалим. Однако Пилигрим вежливо пожал руку Барни, смакуя плохо скрытое отвращение — они к тому же были антисемитами.