Irene - Эфффект линзы

• Название: Эфффект линзы
• Автор: Irene
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

Аннотация:

Молодой парень Кирилл вынужден идти работать по специальности — психологом, в родную школу в маленьком шахтерском городке. В самом начале учебного года происходит страшное событие — застрелился всеобщий любимец, одиннадцатиклассник Леха Литвиненко. Подгоняемый чувством вины, Кирилл намеревается узнать правду о загадочной смерти своего подопечного. Но как вести расследование, если милиция не хочет ничего слышать, а тут еще и строит глазки симпатичная школьница?

---

— Стой, сука!!!

Секунд через тридцать по его следам промчалась разъяренная толпа. Они продолжали орать ему в спину. Я плохо видел из-за секущих глаза каплей, однако что-то в этой картине показалось мне знакомым… Пятеро человек промелькнули внизу размытыми черными пятнами, и полы одежды развевались за ними на ветру, как крылья… Матерясь и скользя по мокрой земле, они понеслись в сторону парка. Немного погодя топот и крики стихли. Я прислушался. И что бы это все значило? Улица опустела, а к моему подъезду со стороны проспекта наконец-то подъехала скорая.

Врач недоуменно морщил лоб, обнаружив, что мои волосы мокрые от дождя, но потом сделал укол жаропонижающего и ушел, оставив какие-то бумажки с рецептами. Я снова начал проваливаться в противный, тягучий сон, сквозь который, словно последний аккорд удаляющейся действительности, смутно послышался далекий хлопок.

* * *

Никогда не думал, что у меня такой противный ринг-тон. Он сверлил мои уши с такой яростью, что мог бы разбудить и мертвого. Я вздрогнул, пытаясь осознать, какой сейчас день и который час, но схватил трубку раньше, чем успел сообразить.

— Кирилл…

Вера Михайловна… Какого черта так рано… я же сказал, что болею… Ах да! Сегодня же День учителя!

— Ой, здравствуйте, Вера Михайловна, — прохрипел я. — С праздником! Извините, как раз собирался позвонить…

— Кирилл, послушай…

Ее холодный тон подействовал на меня отрезвляюще — я мгновенно вспотел от нехорошего предчувствия и окончательно проснулся.

— У нас ЧП. Вчера ночью… — ее голос так нехорошо дрогнул, что меня опять начало лихорадить, а по спине и шее пронеслась волна мороза. — В общем, сегодня нам сообщили, что погиб наш ученик.

Я с шумом втянул в себя воздух.

— Кто?!

— Я знаю, ты заболел… ты там не волнуйся…

— ВЕРА МИХАЙЛОВНА!!! — Я чуть не оглушил сам себя. — У меня ОРЗ, а не инфаркт! Что произошло?!!

Она с трудом справлялась со слезами, но мужественно продолжила:

— Леша Литвиненко из 11-А. Его нашли сегодня в парке… пока не понятно ничего… но говорят — самоубийство.

— ЧТО?!

Она замолчала, а мне стало тяжело дышать. Какое-то время я вообще не мог понять смысла ее слов. Самоубийство?! Черт возьми, как такое могло случиться?! Это же Литвиненко! Это же Мистер Школа-номер-пять! Ничего не понимаю…

— Да, милиция час назад приехала… говорят — застрелился.

— Сейчас буду.

Я бросил трубку и резко вскочил с кровати. После вчерашнего жара голова кружилась, меня здорово швыряло по комнате. Кое-как одевшись, бросился к школе, но меня все еще лихорадило, так что я плохо понимал, что происходит вокруг. Меня встретила гробовая тишина, никак не вяжущаяся с одним из самых любимых школьных праздников. В коридорах было пусто, на школу будто надели непроницаемый колпак, из-под которого не пробивался ни один звук — ни смех, ни вопли, ни крик учителей на непослушных учеников… Я бросился в учительскую.

— Добрый день… — я замер на пороге и по бледным лицам нескольких учителей понял, что сморозил нечто несуразное.

— Привет, — ко мне подошла только Юля, присев на край стола. — В курсе уже?

Я кивнул, до сих пор не понимая, как все происходящее может быть не каким-то нелепым розыгрышем.

— Милиция тут?

— Да, — она взяла журнал 9-В. — В кабинете директора. Я иду к своим сейчас — они сильно напуганы… Представляю, что творится в 11-А.

Да уж… я вот, например, даже представить не могу. Я подумал, что 11-А сейчас чувствует себя обезглавленным. Сюда бы, кроме того, подошли и другие эпитеты: деморализованные, испуганные, печальные…

— Алла Ивановна говорила, что в этой школе такого никогда не было, когда-то только выпускник один упал неудачно и долго в больнице лежал, — продолжала Юля, пока мы шли по тускло освещенному коридору. — В 2003, по-моему.

— Ростик Жданов.

Она бросила на меня быстрый удивленный взгляд, но ничего не спросила.

— Да, я его знаю. Он был в моем классе.

Мы дошли до лестницы, ведущей на первый этаж, к кабинету директора, и остановились на пару секунд.

— Ты к Алле Ивановне?

— Нет, — произнес я, немного подумав, — пойду в 11-А.

Юля глубоко вздохнула и проводила меня сочувствующим взглядом.

…Я прислушался. В классе было так тихо, как не бывало, пожалуй, никогда. На секунду перед тем, как я решился открыть двери, в голове мелькнула мысль, что, возможно, там никого нет. Но уже миг спустя убедился в обратном — 11-А практически в полном составе сидел за своими партами в абсолютной тишине, и даже Дима Гуць угрюмо водил ручкой по листку, изображая какие-то абстрактные фигуры.

Меня поразило, что дети сидели одни. До них никому не было дела. Их классного руководителя, учительницу географии, вызвала на разговор милиция, а прислать кого-то другого никто не догадался. И они сидели в тишине наедине со своей трагедией, посреди празднично украшенного класса, выглядевшего сейчас просто кощунственно. Когда я вошел, некоторые вздрогнули, однако особого внимания на меня не обратили. Внезапно меня захлестнуло ощущение, что я нахожусь где-то глубоко под водой и даже воздух здесь давил на меня. Я сел за учительский стол и опустил голову.

— Что там слышно?

Вопрос вывел меня из состояния глубокой задумчивости. Я взглянул на сероглазую девочку с длинными ресницами, сидевшую за первой партой. Кажется, ее звали Лилей. Во рту пересохло — нужно о чем-то говорить, но о чем… В который раз я мысленно отругал себя за выбор специальности в университете.

— Я пока никого не видел из дирекции. Наверное, вы знаете даже больше.

— А зачем тогда пришли?!

Викин голос меня удивил. Такой интонации — нервной, на грани истерики — я давненько не слышал. Ольшанская сидела на своем привычном месте за второй партой, теребя в руках ручку. Мне показалось это весьма странным — она выглядела скорее раздраженной и испуганной, чем подавленной или шокированной, как другие дети.

— Странный вопрос. Хотя, ты права. Информации у меня пока нет, тут ничем не помогу.

Я встал со своего места, но Вика, решив, что собираюсь уходить, замотала головой.

— Нет, Кирилл Петрович… Я имела в виду, что сейчас кто бы сюда ни заходил, ведут себя как на допросе…

— Я не собираюсь никого допрашивать.

Она кивнула и отвернулась к окну.

— Бли-и-ин! — Гуць вскочил со своего места, в его глазах стояли слезы. — Я не могу тут сидеть! Не могу… на этом месте… Вчера же еще с ним…

Он одним движением схватил с парты свои вещи и пересел вперед, к Лиле Рыбаковой.

— Вот вы этот… психолог же… Вот как это могло случиться?! — он взглянул на меня с таким отчаянием, что я вздрогнул от его взгляда. — Как могло случиться… что такой четкий пацанчик, как Леха, вдруг взял… и это… застрелился?!

На его вопрос у меня не было ответа. Я и сам не верил в эту новость.

— Дима… — я запнулся, пытаясь справиться с волнением. — Не могу ответить тебе сейчас. Это очень сложно. Я работаю здесь всего два месяца и, возможно, еще плохо знаю вас, но мне тоже не верится.

— Вы хотите сказать, что он… не сам?

Я перевел взгляд на Лилю. Она ссутулилась, будто пыталась казаться менее заметной, озвучив самое страшное из витавших в моем уме предположений.

— Я сказал то, что хотел сказать. Но я обещаю… — вдохнул побольше воздуха, ночная лихорадка возвращалась, но сейчас виной всему была вовсе не температура — я впервые чувствовал такое необъяснимое, такое острое чувство долга. — Обещаю вам, что сделаю все от меня зависящее, все возможное, чтобы выяснить, что толкнуло его на такой шаг.

Гуць тихо выругался и уткнулся лицом в согнутые руки. Вика тяжело вздохнула, на миг приподняв выразительные брови «домиком». Меня удивило, что она продолжает упорно прятать взгляд, и уже второй раз упоминание о Лехе вызывало в ней странную смесь раздражения и страха.

— Ребят, может, время и не самое подходящее, но мне придется поговорить с вами рано или поздно. Поэтому я лучше скажу сейчас, чем буду снова напоминать вам о случившемся через какое-то время.

Спустя секунду на мне сфокусировались взгляды всех присутствующих.

— Я не знаю, почему Леша так сделал. Более того, не понятно, что случилось на самом деле, и, как бы ни старались, мы можем никогда об этом не узнать. Когда не известна правда, горечь потери в сто раз сильнее, я понимаю вас. Но то, что случилось, уже не исправить. И сейчас главное — это вы. Каждый из вас. — Я перевел дыхание, в груди дико жгла смесь жалости, сомнений и страха. — В жизни бывает больно. Бывает так больно, что трудно даже дышать. Но поверьте, что бы ни случилось: измена любимого человека, огромный долг, ссора с родителями, насмешки в классе — это только запятая в вашей истории. История не закончена и вы сами пишете ее, пока не поставите точку. И никого эта точка не касается, кроме вас самих: решение о своем существовании вправе принимать только вы. Но хочу, чтобы вы помнили: у вас не получится наказать кого-то своей гибелью. Может, вы рисуете себе картины, как кто-то будет оплакивать вас до конца своих дней и только тогда поймет, как ошибался, — я могу вас разочаровать. Люди погорюют, но рано или поздно их печаль отступит. Они не могут горевать вечно — у них просто не хватит на это сил. Неужели жизнь человека стоит нескольких недель сожалений?