Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Закрой окно, тянет жутким холодом, — крикнула Ядвига.

— Значит, ты и холода тоже боишься? — спросил он.

— Да, но меньше, чем людей. Те мне только зло причиняют.

Она могла иметь в виду с одинаковым успехом как неверного супруга, так и любовника, давшего ей мало денег, или войну, оккупацию, преследования. Он пообещал ей, что она может спокойно выспаться, здесь никто не потревожит ее, вышел из комнаты и спустился вниз. Надо было что-то немедленно предпринять, чтобы тут же выяснить, какую это все имело связь с незнакомым всадником.

Многовековая история древнего еврейского городка Волынь осталась ненаписанной, она передавалась устно из поколения в поколение. Мало кто помнил точные даты, но каждый знал события, отголоски которых остались, впрочем, живы и по сей день: войны, мятежи, погромы, эпидемии, губительные пожары оставили следы, стереть которые никто не стремился. В центре городка находились могильные камни, как раз на том самом месте на Рыночной площади, где приняли смерть за веру мужчины, женщины и дети; на западном холме расположилось совсем старое кладбище, могильные плиты вросли глубоко в землю, надписи на них уже трудно было расшифровать. Но волынцы чувствовали свою связь и с теми мертвыми, имена которых уже стерлись до неузнаваемости. Недалеко от реки были захоронены умершие от чумы, и еще было совсем новое кладбище, на краю леса, рядом с лесопильней. Если наступала пора поплакаться на великую беду или отвратить надвигающуюся опасность, шли «побеспокоить» мертвых, они были самыми надежными ходатаями перед Всевышним. Волынцы, с незапамятных времен в большинстве своем ковровщики, славившиеся на весь мир своей добротной ручной работой, не упускали ни одной возможности: они ходили на все три кладбища и под конец собирались еще перед могилами мучеников за веру. Они боялись смерти, но любили мертвых. Они были уверены, что те не оставят их в беде.

Искусство ткать ковры они принесли с собой из дальних краев того древнего изгнания. Но игра на скрипке стала для них привычной только на новой родине, так считалось среди них. В каждом доме был, по крайней мере, один скрипач. В каждом хорошем оркестре во всем мире играл, по крайней мере, один волынец, прославляя родной городок, разославший так много своих сыновей по белу свету. И прежде всего скрипачей, но были среди них и математики, и даже один знаменитый ученый юрист, к суждению которого апеллировали при разрешении международных споров. И один архитектор, строивший небоскребы.

Непривлекательный, беспорядочно застроенный, не очень чистый еврейский городок, каких сотни в этой стране, — такова была Волынь со своими тремя тысячами четырьмястами восемьюдесятью семью душами. И все же совсем иная, чем другие города, не уставали повторять ее жители. И вот что они имели в виду: во всех вещах, событиях и взаимосвязях помимо внешнего, очевидного, есть еще тайное, скрытое значение, самое подлинное. И оно открывается только тому, кто умеет видеть и толковать символы. Они научились этому еще детьми и считали так: умение ткать ковры — такое же ремесло, как и всякое другое, — приносит практическую пользу, годится для того, чтобы заработать детям на кусок хлеба, обучить их и что там еще нужно для жизни, ремесло и все же нечто большее, чем просто ручной труд, — оно полно тайных знаков и символов, побуждающих человека мыслящего погрузиться в их глубины, докопаться до подлинного смысла жизни.

Или, например, наша игра на скрипке, говорили волынцы. Мир полон звуков. Когда предмет падает в воду или трещит дерево, рассыхаясь, — они издают звуки. Но музыка — это звуки Божьей гармонии, слышимые знамения Его математики, несказанные, как имя Его, да святится Оно и будет благословенно. Сомнений не было. Он уготовил им особую судьбу. Но Его усилия были рассчитаны на долгую историю, Его измерение времени выходило за пределы человеческой жизни. И поэтому порой им было плохо, вот как сейчас, уже несколько лет, и становилось все хуже, потому что в огромном мире вдруг для всего появились машины, и для фабричного изготовления ковров тоже. Волынцы, казалось, были обречены на голодную смерть, но, слава Богу, существовала почта. Она доставляла им со всего света денежные переводы от сыновей и племянников. В первую мировую войну городок несколько раз оказывался занятым врагом. Почта бездействовала, но волынцы не успели посетовать на такое неудобство. Свирепствовали эпидемии, одна за другой, унесшие пятую часть жителей. Случались бомбежки — Волынь была военным плацдармом, — деревянные домики полыхали в огне. Нужда не знала границ. Всем тогда было ясно, что приближается время великих чудес, — кто знает, может, со следующим восходом солнца им явится мессия. Но потом оказывалось, что время это еще не приспело. Правда, великие империи рухнули, но миру открылись новые властелины и державы — все это определенно имело свое значение, ведь и ниспосланное им обетование Божие не было однозначным.

Волынь была ныне польским городом. Галлерцы, солдаты генерала Галлера[172], с триумфом промаршировали по ней, они убили только нескольких местных жителей. Большинство раненых остались живы. Граф Станислав Скарбек вовремя вернулся, проявил активность, пригласил всех офицеров к себе в замок на постой, а солдат велел расквартировать по деревням.

Потом опять была война, сначала поляки пошли на Киев, потом русские дошли до Варшавы, но в конце концов вновь наступил мир. Ковры удавалось хорошо сбывать, но деньги с каждым днем теряли в цене. Волынцы, с легкостью переходившие с пафоса на иронию, с жалобы на самоиздевку, посмеивались: разложим на продажу свечи — солнце никогда больше не зайдет; начнем ткать саваны — никто больше не умрет. Будут деньги в цене — они поплывут не к нам; будут деньги у нас — они упадут в цене.

Но, слава Богу, почта опять заработала.

Новые преследования, опасности и надежды новыми были только по названиям. Даже дети знали, что история диаспоры не что иное, как повторение истории Иосифа: были хорошие фараоны и плохие, в памяти которых ничего не сохранилось, и они поступали так, словно вообще не знали Иосифа. Все это они учили во второй книге Моисеевой, по крайней мере один раз в год. Мы учимся, говорили волынцы, но власти у нас нет, а те, у кого власть, те не учатся.

И вот в Германии появился человек, которому внимало все больше и больше людей. Его звали Гитлер, и он был не кем иным, как тем Аманом, так хорошо знакомым им из книги Эсфирь. И в один прекрасный день немцы сделали из этого Гитлера нового фараона. Одному Богу только известно, почему Он посылает на них аманов, они не смеют Его обвинять. Он справедлив, хотя и не препятствовал появлению зла, но никогда не давал ему утвердиться надолго. А ведь самым главным во всем была продолжительность происходящего.

Волынцы не сомневались в своем собственном длительном существовании, пока не началась война и орды Гитлера не вторглись в Польшу. Началось истребление евреев, но никто из них не мог всерьез поверить в это.

— Волынь — особый случай. Вы можете все спастись, — неустанно повторяла панна Мария Мушиньская, в прошлом повитуха, а теперь возлюбленная коменданта города, господина Бёле. — Господин комендант изъявил желание, чтобы вы в качестве разового налога сдали все свои ковры, и тогда он про вас забудет.

«Операция» — так называлось систематическое истребление евреев — началась уже несколько месяцев назад. Из восемнадцати городков округа оставалась еще только Волынь. Еврейского населения семнадцати других городков больше не было. Часть из них собрали в синагогах и застрелили там или сожгли, а другую отправили в лагеря смерти. Только некоторым удалось спастись, вовремя укрывшись в городке ковровщиков и скрипачей. Они сгруппировались все вокруг хасидского раввина[173], еще его прадеды притягивали к себе тысячи верующих, готовых верить в чудеса и святость.

Раввин — они звали его обычно цадиком, то есть «праведником», или просто «волынцем», — посоветовал отдать Бёле все, что тот потребовал устами своей наложницы.

— Сказано, — начал он, — «род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки». Нужно различать между теми, кто проходит и приходит, с одной стороны, и теми, кто приходит и проходит, с другой. Последние всегда хотят иметь все сразу, потому что знают, что их участь — не пребывать долго.

И цадик процитировал несколько изречений из Священного писания, чтобы доказать им, что слово «пребывать» уходит далеко вглубь и, словно корни старого дерева, тянется далеко и дотягивается до таких слов, как «справедливость» и «милость» к страждущим. И только на первый взгляд кажется, что он, цадик, далеко отклонился от предмета разговора, поскольку в своей возвышенной игре словами и их зашифрованным буквами смыслом заблудился в своем, наполненном великим утешением, толковании настолько, что «страдание» и «пребывание» оказались у него словами родственными, а из их несогласия между собой возникло опять же еще одно слово, а именно — «милость».