Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Где я могу лечь?

Но никто не ответил. Он лег рядом с Джурой и закрыл глаза. Встреча со старыми друзьями, молча отвернувшимися от него, и речь Джуры потрясли его. Ему показалось, что внутри у него что-то пришло в движение и закипело, просясь наружу. Он слышал тяжелое насморочное дыхание Джуры, шаги двоих, меривших камеру. Рыжий человечек исчез бесследно. Жизнь Вассо приняла новый оборот, теперь уже последний. Он не предвидел его. Теперь он больше не будет писать письма, он будет существовать. Запрокинув голову назад, он широко раскрыл рот — только не зарыдать, продержаться еще хотя бы несколько минут!

В эту ночь Джура спал спокойно, зато двое других невнятно шептались почти до утра.

На следующий день Вассо сказал:

— Мне хотелось бы знать, почему вы не разговариваете со мной. То, что я в свое время сделал из вас людей, указал путь, это вы мне давно должны были простить, по крайней мере, когда уверились, что я никому из вас не перебегу дорогу. Так в чем же дело? Это не ненависть, не досада на то, что вы обязаны мне чем-то, потому что вы наверняка давно простили мне даже свою неблагодарность. Выходит, вы молчите от страха за собственную жизнь?

Вечером — прошли часы, но никто из них так и не ответил — он встал посреди камеры и сказал:

— Если вы не измените вашего поведения, я ведь могу взять и сознаться в куче самых страшных преступлений, только чтобы утянуть за собой и вас. Я хочу видеть вокруг себя дружелюбные лица, я хочу, чтобы со мной разговаривали и давали подробные ответы на все мои вопросы. Причем с завтрашнего утра. Но уже сегодня, когда я пожелаю вам доброй ночи, каждый из вас должен громко и ясно произнести в ответ: «Доброй ночи, Вассо, приятных сновидений».

Вассо все отодвигал этот момент, у него даже началось сердцебиение — от страха, что они опять не ответят. Наконец он произнес:

— Доброй ночи.

Они ответили.

Еще до того, как занялся день, его разбудил Джура:

— Как хорошо, что ты попал сюда. Теперь я вижу, что вся моя книга — ни к черту. Это какой-то газетный рассказ строк на триста, даже на двести, а я растянул его на целую книгу — позор! Достаточно посмотреть на тебя такого, чтобы понять, что это слишком просто, даже банально — плести в связи с тобой сказки о чудесном воскресении. Это сумеет и самый паршивый репортер из местной хроники. Теперь у меня будет все иначе, вот, слушай!

— Погоди минутку, прежде чем начать, скажи мне лучше, как ты-то сюда попал? Чего они от тебя хотят?

— Откуда я знаю! — нетерпеливо ответил Джура. — Это какое-то недоразумение, и когда-нибудь оно разъяснится. Они пригласили меня собирать материал о новом, социалистическом человеке, а заодно читать лекции. Я объехал всю страну, от Негорелого[78] до Владивостока. Потом меня поместили в санаторий, там было очень хорошо. Но я же должен собирать материал, вот я и стал расспрашивать всех и каждого и скоро установил, что там нет ни одного простого рабочего. Рядом были еще другие санатории, я заходил и туда, задавал везде один и тот же вопрос, но все без толку, простых рабочих я не обнаружил. Тогда они занервничали. Вскоре я получил телеграмму: немедленно приезжайте в Москву, ваша лекция в клубе Красной Армии перенесена на более ранний срок. Ладно, еду, приезжаю, меня задерживают, требуют документы. И говорят, что я — не я, а мошенник, прикрывающийся моим именем. Я же говорю, это недоразумение, они установят, что жуликом и контрреволюционером был шпион, искавший в санаториях Евпатории простых рабочих, а посадили они настоящего Джуру, и тогда меня выпустят. Так что не беспокойся обо мне, Вассо. А теперь слушай меня и не перебивай. Место действия: моя деревня, так нужно из-за болот, ты потом увидишь. Я назову ее, скажем, Старо-Село. Герой: ты, я оставлю тебе твое настоящее имя. Тебе двадцать лет, ты приехал в деревню на каникулы. Я опишу тебя таким, каким ты был тогда, как люди тянулись к тебе — и недоверчивые старики крестьяне, и молоденькие девушки, и мальчишки, — все с тебя глаз не сводили, ища в твоих глазах свое отражение. Ладно, все равно так не расскажешь. Это нужно написать очень хорошо, а это трудно, — знаешь, без этого героического ореола, в скромных тонах, ненавязчиво дать такой портрет, чтобы читатель счел совершенно естественным, что целая деревня открывает в себе неисчерпаемые запасы ума, чести и даже доброты, да-да, доброты, оттого только, что сумела полюбить одного человека. Можешь быть уверен, я буду отделывать эти страницы до тех пор, пока все не станет таким же простым и естественным, как человеческое дыхание.

И вот наступает ночь второго дня Пасхи. День был слишком теплым, почти летним, ближе к вечеру прошел дождь. Теперь ночь, над деревней в вышине сияют звезды. Ты ходил к молоденькой учительнице в соседнюю деревню и в этот поздний час возвращаешься в Старо-Село. Вот уже и родная улица, и тут ты слышишь крик. Ты сразу понимаешь, в чем дело: это Баца, деревенский оборванец, вор, сифилитик и пьяница, сошел с тропы и угодил в болото. Ты бежишь на крик, тащишь его, а он страшно тяжелый, и наконец вытаскиваешь из болота. Ты еще не успел отдышаться, а он вдруг сталкивает в болото тебя — то ли по неловкости, то ли по пьянке, а может, и по злобе, черт его знает! Ты говоришь: «Баца, дай мне руки, вытяни меня отсюда!» А он уже уходит и отвечает, не оборачиваясь: «Я орал, орал, так что наверняка разбудил всю деревню, но никто не пришел мне на помощь. Теперь ты поори, Вассо Милич, вот увидишь, все сразу кинутся тебя спасать». Ты думаешь, что пьянчуга шутит, что он сейчас вернется и вытащит тебя, но он уходит, он вообще уходит из деревни. Ты снова зовешь его, но он даже не оборачивается. А болото засасывает, и кажется, будто громадное чудовище с крохотной глоткой медленно, с трудом, но настойчиво заглатывает тебя. Что бы ты ни делал, ты лишь глубже погружаешься, вот трясина уже засосала тебя до пояса, и ты начинаешь кричать, сначала слабо, как бы не всерьез, потому что не представляешь себе, что можно вот так погибнуть; потом, когда уже будет поздно, ты закричишь громче, будешь вопить, орать, но грудь твоя будет сдавлена, и крики будут все тише, а тебя все затягивает, и вот ты утонул. Утром найдут твои очки.

— Ну вот и конец, Джура, имей совесть, дай нам поспать! — запросил Зима. Он внимательно слушал, трое других тоже.

— Нет, это еще не все. Вставай, Вассо, бери одеяло, будем ходить, я не могу смотреть, как ты дрожишь от холода. Значит, так. Уже утром в деревне узнают, что случилось, и внезапно люди понимают, чувствуют, так что даже слов не надо, что они виноваты в твоей гибели. Потому что все они, конечно, слышали вопли Бацы, но никто и не подумал броситься ему на помощь. Черт с ним, с этим проклятым пьяницей, и без меня кто-нибудь найдется и поможет ему, думал каждый из них ночью. А утром они поняли, в чем тут взаимосвязь: кто дает человеку погибнуть, будь это даже Баца, тот готовит гибель своему сыну и брату. Тебе все ясно, Вассо, ты все понимаешь?

— Да, вполне, — отвечал Вассо. Его знобило, охотнее всего он бы снова лег, свернулся калачиком и заснул. — Все ясно, только я не понимаю, зачем ты назвал этого паренька моим именем, он же не имеет со мной ничего общего.

— А я понимаю, — задумчиво вставил Зима. Он встал и присоединился к ним обоим. — Джура вывернул наизнанку историю твоего воскресения.

— Вывернул, вывернул, — передразнил Джура. — Нет, это слово тут не годится. Ладно, слушайте дальше, вся история только начинается. Значит, из предыстории вы поняли, что этот Вассо занял особое место в жизни всех, кто его знал: кто бы из них ни думал о будущем, в этих его думах всегда присутствовал Вассо. Если перевести это на политический язык, то он для них уже тогда был будущим основателем партии бедных и угнетенных. Но Вассо умирает в двадцать лет, так и не совершив своих великих дел. Однако и у живых в душе осталась не просто пустота, ибо его небытие становится для них особой формой бытия, как у язычников мертвые предки бывают могущественнее и живее живых. Понимаете, это как…

Он вдруг умолк и снова отправился к себе в угол. Спустя какое-то время он произнес:

— Извини, Вассо, что я разбудил тебя, всему этому грош цена. Все было так ясно, а теперь все развалилось!

— Нет, — ответил Зима, — ты ошибаешься, Джура. Если ты выйдешь на свободу, то все запишешь в тишине и покое. У тебя получится.

— Возможно, Владко прав, — сказал Вассо. Впервые за долгое время он назвал Зиму его уменьшительным именем, а не немецким именем одного из времен года.

Зима сказал:

— Если бы Вассо Милич умер в двадцать лет, я бы стал пасечником. И это было бы, наверное, не плохо, но это была бы другая жизнь, не моя. Помнишь, Вассо, как ты приехал к нам в деревню и выступал, а потом просил задавать вопросы. И я начал ругать городских и называл их трутнями?

— Помню, Владко. А потом я взял тебя с собой в город, на съезд.