Всеволод Иванов - Черные люди

• Название: Черные люди
• Автор: Всеволод Иванов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

В историческом повествовании «Черные люди» отражены события русской истории XVII века: военные и дипломатические стремления царя Алексея Михайловича создать сильное государство, распространить свою власть на новые территории; никонианская реформа русской церкви; движение раскольников; знаменитые Соляной и Медный бунты; восстание Степана Разина. В книге даны портреты протопопа Аввакума, боярыни Морозовой, патриарха Никона.

---

Та почта и привезла грамоту из Польши, пишет Ордын-Нащокин, что-де круль польский Ян-Казимир собрал в Варшаве сейм, где объявил так: «Поляки! Пришел конец моему царствованию. Устал я от кровавых войн и от сеймов… Устал я от двадцатилетнего царствования и возвращаю государству корону мою. Отныне я простой гражданин, надеюсь, что Речь Посполитая будет счастлива, избрав себе нового короля!»

Читает письмо государь, ушел в него с головой, сердце забилось. Вот, подходит заветное время, исполнение давних замыслов… Новый король в Польше!

А дальше такое пишет Афанасий Лаврентьич, что государь взволновался, дрожит, пухлым кулаком бьет по столу…

«Скоро соберется в Варшаве сейм избрать нового короля, наедет много претендентов, приедет даже Христина, что в Швеции правила… Не ведаю только, нужно ли слать посольство из Москвы хлопотать в пользу царевича Алексея Алексеевича?»

Вот как пишет Ордын-Нащокин! Вот условия, на- которые придется пойти, ежели добиваться такого избрания:

«Царевич Алексей Алексеевич может быть избран польским королем, только если перейдет в католическую веру и признает унию».

Качает головой царь — куда там! Сколько бунтов идет по Московской земле из-за веры! Кто же признает папу римского?

«Царь предварительно должен освободить и вернуть Польше полностью все земли, занятые московскими войсками в последней войне.

Варшава и Москва должны быть в вечном союзе против всех возможных врагов каждой из них.

Царь должен сделать добрый подарок польским войскам— коронному да литовскому — в триста тысяч злотых.

Царь должен заплатить долги уходящего короля Яна-Казимира…»

Нужно будет оплатить и помощь при избрании царевича Алексея Алексеевича на польский трон — крупно заплатить архиепископам, епископам и воеводам киевскому, черниговскому, иновроцловскому, гетманам, коронному и литовскому, маршалкам, урядникам, чтоб их задобрить.

«Государь, надо еще помнить, что шведский король и курфюрст Бранденбургский заключили союз против выбора московита на польский трон, их поддерживает французский король, — писал Ордын-Нащокин. — Поэтому тебе, государь, надо быть готовым к тому, чтобы воевать за польскую корону, и сразу же поставить две сильных рати — в Лифляндии и у Киева, на правом берегу Днепра…»

Никон обещал победы над Польшей своими виденьями и, когда все пропало, забунтовал, сбежал. А теперь и Ордын-Нащокин, едкий, ехидный, с реденькой своей бороденкой, тоже проваливается со своими обещаньями. Пишет он чего яснее:

«Государь, тебе на сейм тот ехать нечего. Все равно поляки вечного мира не заключат, нашего царевича они себе не выберут… Будет только поруха старому договору, вот и все… Другие перекупят польскую корону, как товар на торгу…»

Гневом кипел царь. «Царския большия печати и государственных великих посольских дел оберегатель! Соболья шуба в двести рублей… В бояре пожалован! А! Ваньку Брюховецкого мы тоже в бояре пожаловали— гетман-де всея Украины… А он московских наших воевод перебил. Ладно, что его самого Дорошенко да старшина палками заколотили. А и Дорошенко тоже жаловать не приходится: просится под турского султана руку для обереженья его от московского царя… Гетман! Твари! Измена везде…»

И, бросив письмо на стол, Алексей покосился на дверь в Переднюю — там было все тихо. Посмотрел на медное кольцо, где вертелся зеленый попугай, — пусто было кольцо: задушил попугая царский кот Тимошка. Кота удавили по царскому указу, а все равно попугая-птицы нету, утехи нету…

В туманной досадке своей стал перебирать царь бумаги на столе — так одна, ей-богу, хуже другой.

Попалась челобитная от пленных русских — просят выкупить их из рабства… А на обороте свитка рукою дьяка писана справка:

«А у Бухарского царя в рабах русских пленных с сто пятьдесят мужского да женского полу. А у всех бухарских чинов по городам и улусам и деревням врозни и сметить пленных невозможно.

А у хивинцев у хана при дворе пятьдесят русских рабов, а сказывал пленный Пазухин Борис — полками их гоняют— человек по двести и больше…»

Все тяжелее державное бремя… Что делать с пленными? Выкупать? Серебра-то нет! Да и дорога туда закрыта Хвалынским морем, на нем — Разин Степан.

И опять свиток развивает царь — расспросные речи:

«Да слышал еще пленный тот разинец, Степан, сын боярский, Ценин, что ране служил рейтарскую службу, от иноземца в Дербенте, что вор Разин с казаками ныне в Гиляни, в стругах, у берега стоят. И били-де они шаху челом, обещалися ему служить и что-де шах их принял и учинил им вопчий корм по двести рублев на день, и они-де, казаки, просят у шаха места — поставить бы им городок. А всего их у Степана человек более 2000».

Кладет царь помету: отписать наспех шаху, что-де казаки Разина воры, веры им он бы не давал.

Написал, поник царь головой. Сердце щемит, в груди тяжко. К снегу, что ли? Каждый день столько вопросов, а как на них ответить? Сейчас сойдутся бояре на думу — нужно сказать им о Польше… И о пленных, и о Разине. И о Дорошенке. «Царь указал, а бояре приговорили» — эдак выносится решенье. А чего укажешь? Советников-то все меньше…

В Передней шум, голоса. Дверь открылась, на пороге Матвеев, серьезный, бледный. Царь поднялся в кресле.

— Беда, государь, — сказал Матвеев. — Боярин твой ближний Милославский Илья Данилыч преставился.

Царь изнеможенно опустился в кресло, руки, ноги как тряпичные.

— Когда? — спросил он, снова подымаясь и широко крестясь.

— Только что!

Только когда перекрестился, сам заметил — по-старинному он, царь, крестится, в два перста, не по-никониански— забыл. Тесть ведь помер.

И толсто гудит колокол на Чудовом монастыре, — уходят старые верные слуги, остается царь один. Как это Марья-царица читала тогда ночью Никоново проклятье:

«Да облечется он проклятьем, как ризою, и да войдет оно как вода во внутренности его и как елей в кости его…»

В окне падает снег.

Глава восьмая. Разин на Волге

В Коломенском тоже снег, все чисто, сахарно, тишина, во дворце новом работают мастера.

Режут хитро сквозные гребни на верховые князья-бревна на крышах, со львами, медведями, конями, орлами, петухами, рыбами, травами, цветками, стругают и режут причелины, подвески, подзорники — узорные прорезные доски со зверями, солнцами, фараонами, ровно полотенца шитыя, режут наличники светличные с колонками, наличники краснооконные, волоковые с птицами райскими — с Сирином да с Гамаюном, со псами зубатыми, с виноградными гроздями среди лапчатых листьев, двери резные, с узорами ’на персидское да на китайское дело, с косяками узорочными, словно гладью вышитые… И все красят в алый, розовый, лазоревый, красный, желтый, изумрудный цвета, золотят густо. В новом дворце все покои да подклети заставлены и готовым делом и сухими досками душистыми — Яблоновыми, сосновыми, дубовыми, кипарисовыми. Без конца работы — тихой, доброй, немятежной…

Соколом налетел тогда атаман Разин со своими гулящими ватагами на Волге на караван Василья Шорина. Взяли все, что нужно, — суда, хлеб, порох, ружье, да людей прибыло. И долго добивался, искал Елисей Бардаков: где хозяин, где Шорин? Да нешто поплывет именитый московский гость с караваном? У него других дел много! Приказчиков шоринских утопили в Волге, стрелецких начальных людей перебили наскоро — атамановым людям надо было скорей плыть дальше, миновать Царицын…

Проскочили Царицын — стрелял из пушек воевода Унковский по стругам, да широка матушка-Волга, все помиму. И Астрахань обошли протокой, вышли разинские струги в Хвалынское шумное море, добежали вдоль морских берегов да по Яику[167] до Яицкого городку. Было дело вечером в субботу, над стенами, башнями, пушками городка плыл звон — благовестили ко всенощной. Подошли к воротам четверо— плотники, видать, топоры на спине за поясом; стучат в ворота.

— Что за люди? — кричат со стрельницы воротники.

— Плотники, бредем, милостивцы, с Астрахани. Работы ищем. Пустите, православные, помолиться!

Скрипнули ворота, приоткрыли, скользнули в щель плотники, пистоли выхватили, воротников побили, ворота распахнули — из кустов прибрежных неслась с криком ихняя ватага.

Сел Разин-атаман в Яицком городке, круг казачий собрал, да сидел недолго.

Уж в феврале, еще по снегам да по первым туманам, подступил сушей к Яику третий астраханский воевода, Безобразов Яков Иваныч. Отряд силен пеше, конно, оружно, да и с моря шли суда. Не пришлось перезимовать разиновским людям, выбил их воевода, ушли те на стругах в бурное подвесеннее море, пошли к персиянским берегам.

Застонали берега от Дербента до Баку; дым валит все дале да шире, горят города, деревни; казакуют лихо казаки себе на зипунишки; шаховы люди бегут с плачем, с воплями в горы; навстречу выбегают бедные русские пленные, что у персов в работе были, хватают оружье, что попадется в руки, — топор, пику, бердыш, саблю персидскую, кинжал индийский, бьют своих хозяев-супостатов.