Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

• Название: Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
• Автор: Батист Болье
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-085451-6

“Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи” – это захватывающая хроника будней французской больницы. Книга родилась из блога, где двадцатисемилетний интерн Батист Болье с 2012 года вел дневник больничной жизни. Блог быстро завоевал популярность, число посетителей вскоре превысило три миллиона, а сам Болье получил премию Александра Варне. Лучшие французские издатели стали наперебой предлагать ему на основе блога написать книгу. Герой книги, интерн в отделении скорой помощи, каждую свободную минуту посвящает пациентке, которую прозвал Жар-птицей. Жить ей осталось недолго, и она ждет сына-студента, застрявшего за границей из-за извержения вулкана “с непроизносимым названием”. Чтобы помочь ей продержаться, молодой интерн рассказывает ей случаи из медицинской практики – своей собственной и своих знакомых. Постепенно к нему присоединяются другие врачи и медсестры, сменяя его в роли Шахерезады. Из этих историй, порой грустных, порой смешных, вырастает целый мир “тех, кто слег, и тех, кто их ставит на ноги”.

---

По-моему, она красивая. У нее бледная, почти молочная кожа, темные глаза, пристальный взгляд, упрямое выражение лица. Одежда у нее под халатом все время черная.

Этот цвет ей потрясающе идет, но она его носит только потому, что он нравится ей самой.

– Я занят по горло у себя в отделении. У меня и так свободного времени почти нет, а когда нужно то и дело носиться из подвала наверх и обратно…

– Не парься, я что-нибудь придумаю.

Она чмокнула меня в щеку и удалилась. Я вернулся в палату.

У Жар-птицы не осталось сил ни протянуть мне руку, ни даже говорить. Я открыл свои записки и стал искать что-нибудь красивое и простое. Чтобы заставить ее бороться. Начал я с мягкого средства, чтобы потом перейти к более сильному:

– Хроника двадцать четвертая: “Скромные герои”. Супруги Ромео и Джульетта пятидесяти шести и пятидесяти пяти лет были госпитализированы по поводу хронического алкоголизма. Они страдали от пьянства уже много лет. Когда их доставили в соответствующее отделение, то положили в одну палату, рядом. Они пытались вместе завязать и снова начинали пить тоже вместе. Можно было бы над этим посмеяться, но у этого Монтекки и этой Капулетти имелся сын. У него не осталось желания смеяться, как и сил на нежную заботу о родителях. С пяти лет он вызывал им “скорую” и поворачивал их на бок, чтобы мама и папа не захлебнулись собственными рвотными массами. С пяти лет… Как ни странно, парень нормально устроился: маленькая дочка, постоянная работа, постоянная подруга, постоянное место жительства. И жизнь у него “постоянная”, стабильная. Спиртного в рот не берет – у него с детства иммунитет. Он хорошо знал, чем больны родители, и боролся как мог. Хотя именно ему пришлось разгребать дерьмо, в котором его семья оказалась из-за пьянства, он счел своим долгом защищать мать и отца. Вот только его, нынешнего взрослого и прежнего пятилетнего, – его кто защитит? И кто защищал тогда?

Я замолк. Мягкого средства, пожалуй, довольно. Второе, более сильное, я припас на потом. Пациентка поняла: здесь все борются, все тащат свою ношу. Не важно, спиртное это или раствор глюкозы. Груз одинаково велик. Жизнь – приключение и тяжелый багаж. Все мы, на свой манер, – скромные герои. Я так думаю.

Например, Фроттис. У нас в общежитии никто не знает, что она недавно потеряла лучшую подругу…

Знаете, в чем состоит одно из самых неприятных последствий учебы в мединституте? Твои знакомые между делом – например, между сыром и десертом – норовят узнать твое профессиональное мнение.

– У меня десны болят.

– Почисть зубы!

У всех у нас есть друзья, которые требуют проконсультировать их по-быстрому, когда у них вдруг появилась свободная минута: “Потрогай нарыв у меня на ягодице. Посмотри на эту родинку: она какая-то странная. А вот тут у меня чешется, нет, повыше, левее, теперь чуть ниже” – и так далее.

Мне кажется, это нормально. Если бы я был флористом, то приезжал бы к друзьям и составлял букеты прямо у них в саду.

В прошлом году у лучшей подруги Фроттис начались боли в брюшине, и она сделала томограмму.

Потом позвонила:

– Тут написано: “Опухолевидное образование на головке поджелудочной железы, множественные опухолевидные образования в печени”. Что это значит?

Фроттис окаменела у телефона, она поняла: это значит, что им уже не кататься вместе на лыжах будущей зимой.

С пациентом можно поговорить. С другом все гораздо сложнее. Фроттис ничего ей не сказала, решив, что лечащие врачи подруги рассердятся. Ведь иногда им не хочется спешить.

Они вдвоем отправились на распродажу.

– Они, конечно, слишком теплые, – сообщила подруга, хватая с вешалки брюки, – но ничего, я их возьму, они пригодятся мне зимой.

Фроттис промолчала.

А что сделали бы вы, если бы узнали, какая судьба ждет вашу подругу?

Фроттис молчала. Думаю, ей это далось нелегко.

Около 15 часов,

у меня в голове

Если бы мне пришлось применить сильное средство, я рассказал бы историю мадам Иокасты, женщины, крошившей ладонью кирпичи. Великая воительница и великолепная мать (хотя эти характеристики избыточны: невозможно быть великолепной матерью, не умея держать в руках оружие и не выбив парочку зубов) …

Когда мы познакомились, ей было шестьдесят два года. Очень приятная пациентка с ужасной историей, напоминающей о том, что, да, порой жизнь – злобная сука, и, да, люди умеют лаять почти как собаки.

В ординаторской я, чтобы снять напряжение, рассказал о ней моему тогдашнему коллеге-экстерну:

– Представь себе: она выросла под опекой государства, переходила из семьи в семью, потом муж сделал ей шестерых детей и смылся, старший из ее отпрысков попал в тюрьму: он бил мать. Собственную мать! Она поведала об этом так, словно малыш стащил яблоко. У нее нашли опухоль и полностью удалили матку. Хирург оказался дерьмовый, рассек гипогастрический нерв. Результат – потеря функций сфинктера. Теперь ей до конца придется жестко контролировать себя и ставить клизмы. Вишенка на торте: она долго копила на операцию по коррекции близорукости, заживление проходило плохо, попала инфекция, в результате – нагноение и расплавление тканей глазного яблока. Ее жизнь – это “Без семьи” и “Отверженные” в кратком пересказе.

Потом я выдал глупейшую фразу:

– На ее месте я бы точно знал, что делать!

Из коридора, куда выходила дверь ординаторской, послышался голос:

– Вы бы заботились о своих детях.

Я обернулся. Мадам Иокаста все слышала. Я чуть не умер со стыда. Один ее глаз словно говорил: “Ничего страшного, малыш, моя жизнь на всех производит такое впечатление”, зато в другом глазу ясно читалось: “Черт бы тебя побрал!”

Я попытался вспомнить, который из двух стеклянный, а какой живой, оставшийся ей, чтобы плакать.

Простите, мадам Иокаста.

Простите за все.

15 часов,

внизу

Моя мать всегда говорила: имена очень важны и умение взвешивать слова – тоже.

Мадам Абей поместили в четвертый бокс. Ей шестьдесят восемь лет, в ее машину на полном ходу врезался какой-то лихой ездун. Воротник, фиксирующий шею и голову, шина на запястье, иммобилизационный матрац, плотно облегающий туловище, – мадам Абей лежала недвижимо, как Нефертити в саркофаге.

– Как вы себя чувствуете?

– Не очень…

Нефертити показалась мне растерянной, испуганной, печальной и усталой, да, очень усталой. У нее были выцветшие зеленые глаза.

– Тот, кто с вами это сделал, скрылся?

– Ну да…

Я улыбнулся ей, в ответ – никакой реакции. Ничего, мне нравятся трудные задачки.

– Одно из тех происшествий, которые подкрепляют дурное мнение о роде человеческом, да?

– Правда…

Я выдержал ее взгляд:

– Вы что думаете? Вас будут лечить. Починят то, что сломал этот урод. Но я не имею в виду только кости. Думаете, вы попали в больницу? Ошибаетесь. Это Больница с большой буквы. Здесь все – СУПЕР! После пребывания у нас “Риц” и “Хилтон” покажутся вам грязными и неуютными, как мотель Бейтса в хичкоковском “Психозе”.

Я сразу угадал, что имею дело с киноманкой. Глаза так выцветают, только если человек просмотрел кучу хороших фильмов.

Я повторил:

– Вас будут лечить.

Нефертити улыбнулась, но в тот момент ее жизни считать, что дело выиграно, было пока преждевременно.

Маленьких трудностей не бывает. И я взвешиваю каждое слово.

У Нефертити могли быть переломы, значит, следовало позвать шефа Мегафона, хирурга-ортопеда. Это меня радовало не больше, чем перспектива, вырвав себе соски, броситься вплавь через Нил, не наложив повязку и не заправившись антибиотиками.

Некоторые позорят белый халат. Шеф Мегафон из их числа. Он никогда не говорил нормальным голосом, только орал. Разум изменчив, общение – одно из его проявлений. В том, что касается общения, у Мегафона коэффициент интеллекта был не выше, чем у устрицы.

Иногда я звонил ему как специалисту, чтобы посоветоваться. Когда Мегафон оперировал, посредником служил ассистент: он держал телефонную трубку у помойного ведра, именуемого ротовым отверстием нашего хирурга. Я слышал, как он выкрикивал проклятия в адрес всего отделения скорой помощи, его персонала и так далее. Для него наше отделение было чучелом, на котором он вымещал все свои комплексы.

Поэтому я взял за правило слегка ему хамить. Всякий раз я просил ассистента:

– Не могли бы вы передать кое-что от меня?

– Да, конечно.

– Выразите ему бесконечную благодарность за то, что он так доброжелательно меня выслушал и дал мудрые советы касательно обсуждаемого случая.

– Вы правда хотите, чтобы я ему это передал?