Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

• Название: Марш Акпарса
• Автор: Аркадий Крупняков
• Издательство: Марийское книжное издательство
• Жанр: Роман
• Год: 1978

Исторический роман о легендарном герое марийского народа Аказе Тугаеве, прозванном Акпарсом. "Марш Акпарса" - третья книга трилогии "Гусляры". В ней рассказывается о завершающем этапе борьбы Московского государства за свою независимость и о присоединении Марийского края к Руси. У каждого памятника свой век. Проходит время, и памятники исчезают с лица земли. Ни мрамор, ни бронза не могут бесконечно сопротивляться времени.  Но есть памятники вечные - они в сердце народа. Пока жив хоть один человек - жива память. Такой памятник воздвиг в своих сердцах марийский народ Аказу Тугаеву, прозванному Акпарсом.

---

—    Я пошлю Алима в Горный край,— сказал мурза,— велю на всех дорогах выставить заставы. И воробей не пролетит. Аказа посажу на цепь.

—    Ты замысел великого не понял, мурза. Заставами народ разве удержишь? Аказа ты не тронешь даже пальцем. Более того, ты пошлешь ему великие поминки, старейшин щедро ода­ришь. Тряхни своей мошной!

—    Прости, царица. Мне золота не жалко. А честь моя? Че­ремисы еще больше обнаглеют. Они не понимают...

—    О чести ханства думай! Алим нам будет нужен здесь. А Эрви проводит Хайрулла. И помни: проводит по-богатому.

—    Я повинуюсь. Но клянусь именем Магомета: Аказа надо посадить на цепь!

—    Исполняй наши веленья точно,— строго сказал хан.— Гор­ный край почти в руках Ивана. Если не возвратишь его Казани — посажу на кол! И запомни: хан слов на ветер не бросает!

На следующее утро Хайрулла увел в Нуженал поезд мурзы. Вез дорогие подарки Аказу и старейшинам. Рядом с ним ехала Эрви, за Хайруллой    скакал на        подаренном    коне    Пакман. И в тот

же день пришла весть: горный       полк Аказов из Свияжска раз­-

бегается. Сююмбике довольно улыбнулась. Все идет, как она за­думала. Теперь Аказ поймет, с кем ему идти надо. Она медленно и упрямо подтачивала основание трона Сафы-Гирея. Сегодня вы­бита последняя опора хана — мурза Кучак. Пора звать мурзу на тайное свидание...

—    Счастье повернулось к тебе спиной, мурза,— сказала Сю­юмбике, когда Кучак вошел в покои царицы.

—    На все воля аллаха.

—    Давно разумом хана Сафы руководит шайтан, а не аллах. Он убьет тебя.

—    Не посмеет!

—    Хан слов на ветер не бросает. Если в Крыму узнают, что Горный край отошел к Москве, Сафе-Гирею не простят, и он твоей смертью смягчит удар на себя. Ты знаешь Сафу, ради трона он не пощадит родного отца. И тебе негде искать защиты.

—    К чему эти слова, благословенная?

—    Чтобы твоя голова осталась на плечах, Сафа должен умереть.

—    Это тебе не Бен-Али. Сафу не зарежешь, как барана, в его постели. Хан убьет меня или оставит в живых — это известно только всевышнему, а если мы лишим Сафу жизни, крымский хан наверняка снесет мою голову. Ведь я обязан охранять его священную жизнь.

—    Но ты хотел, чтобы Сафы не было в живых?

Помолчав, Кучак ответил:

—    Твой сын, маленький Утямыш, ведь тоже из рода Гиреев. Я согласен служить и ему. Но прежде должен умереть его отец Сафа и умереть не насильственной, а своей смертью. Только тогда в Крыму не будет беспокойства.

—    Сафа-Гирей умрет своей смертью,— твердо сказала Сююм­бике.

—    О, это случится не скоро!

—    Это будет завтра утром, если ты захочешь.

—    Если аллаху будет угодно, чтобы Сафа умер завтра, то что я могу поделать? Пусть будет так.

—    Да свершится! Утром хан умрет...

Сафа-Гирей просыпался всегда рано. Он прежде всего прихо­дил в нижнюю баню и купался в мраморном бассейне. Хан не любил нежить свое тело и воду наливал холодную. После купания выходил из бассейна, вставал на тростниковую циновку и растирал свое тело полотенцем докрасна. Потом слуга подавал ему чис­тую одежду. Так было всегда, так начался день и в это утро.

Холодная, как лед, вода взбодрила хана, и он с наслаждением растирал тело, стоя на циновке. Вдруг кто-то резко дернул ци­новку из-под ног, Сафа потерял равновесие и упал затылком на острый мраморный угол бассейна.

Около полудня в Крым четыре всадника повезли скорбную весть.

Похороны были пышные.

Казань на девять дней оделась в траур.

На десятый день ханом Казани стал двухлетний сын Сафы — Утямыш-Гирей.

На троне сидела Сююмбике.

Утямыш мог пока сидеть только на ее коленях.

Ровно через две недели в Свияжск прикатил Шигонька. Госу­дарь Иван Васильевич прогнал его из Москвы спешно, ибо пись­мом Шигалея и Аказа был весьма обеспокоен. Прослышав о приезде царского посланника к Шигалею, прибежал и Гришка Плещеев. Князь хоть и не показывал виду, но вину за собой чуял и гнева царского очень побаивался.

—     Грамоту привез?—спросили разом все трое.

—     Не привез,—ответил Шигонька.

—     Што я говорил!—торжественно крякнул князь.

—     А... почему?—спросил Аказ.

—     Потому как царь-государь большую вину на себя положить изволил за то, что до сей поры такой грамоты черемисам не дал. И повелел он тебе, Аказ, собрать посольство из полтыщи чело­век и ехать в Москву, чтобы государь там мог не токмо вручить вам грамоту, но и одарить всех послов щедро. А на тебя, Григорий Семенов, сын Плещеев, государь великим гневом огневался и по­велел привести то посольство черемисское в Москву и служить тем послам, как если бы ему, государю самому, служил. А хлеб и все украденное вернуть немедля же.

Когда Шигалей и Аказ вышли, чтобы немедля же готовить посольство в Москву, Шигонька сказал князю:

—     Ну и пустоголов ты, князь. Из-за сотни беличьих шкурок целый народ от государства нашего отпугнул, великое дело, го­сударем задуманное, испортил. Дурак ты, князь!

—     Да как ты смеешь!—задыхаясь от гнева, прохрипел Пле­щеев.— Да кто ты есть, чтобы князя такою лаею корить? Дьяк ты, гусино перышко! Да я тебе!

—     Не в похвальбу, а по вынуждению скажу тебе, князь, что государем пожалован я, недостойный, боярским саном и сидеть к государю буду по месту ближе тебя. Отныне я думный боярин государя, попомни это.

Гришка, князь Плещеев, сразу язычок прикусил, вспомнив о том, что ему еще на царские очи показываться надо. Как бы угадав мысли князя, Шигонька сказал:

— Государь Иван Васильевич грозился тот кукиш, что Аказ; ты показал, отсечь вместе с рукой. О сем не забывай.

Иван Васильевич, назначив посольство в полтыщи душ, словно в воду глядел. У Аказа ровно столько верных друзей осталось. Остальные по домам разбежались. У Магмета Бузубова осталось всего сто человек— их тоже решили в Москву взять.

Ковяжа Аказ в Москву не взял, а послал по илемам угова­ривать людей вернуться обратно.

ВТОРОЕ ПОСОЛЬСТВО

На Иванов день царь с царицею поехал к троице в Сергиев монастырь молиться. Посольство он ждал не скоро, думал, прибу­дет не ранее как через месяц.

А посольство по летним гладким дорогам от Свияжска до Москвы проскочило за неделю и сразу же после отъезда государя заявилось в Кремль.

Встретили послов радушно, разместили хорошо, угощать на­чали и того лучше. Аказа и Магмета князь Плещеев взял на свой двор, в первый же вечер напоил допьяна, спать уложил на пуховые постели.

Утром в Посольском приказе стало известно, что государь вернется через четыре дня. Послам в эти дни велено было отды­хать, смотреть Москву.

Смотреть так смотреть! Посольство разделили на три части. Первую повел по Москве сам Аказ, вторую — Санька, взятый с посольством заместо толмача, а третья часть ушла с Магметкой Бузубовым.

Разошлись вроде в разные стороны, но о том надо знать: всяк Москву смотреть с торга начинает. Глядь, очутились все в торговых рядах. Для людей, ничего, кроме леса и гор, не видев­ших, Москва, и особенно торговые ряды похожи на волшебную сказку: и страшно, и заманчиво, и удивительно.

Ешка в Москве не был давно. И потянуло его на край рынка, где кабаков много. Прихватив с собой для товарищества пятерых, он пошел прямо в тот конец, откуда тянуло островатым запахом сивухи.

А около кабаков раскинулось огромное торжище. Это, почитай, целый город со своими людными, разбросанными в беспорядке улочками и переулочками из навесов, шатров, палаток, а то и просто крытых телег. Поодаль, на берегу Москвы-реки, позадрали

вверх оглобли мужицкие возы в превеликом множестве. На них окрестные черные людишки привезли на продажу зерно, сено, живность, ткани, кожи и товарец своего рукомесла. Лошаденки у мужиков тощие, стоят у задников телег и, сунув морды в торбы, жуют овес.

Ешка долго пробирался меж возами, приценивался к мужиц­ким товарам, говорил своим товарищам, что и сколько стоит. Делал вид, что пришел сюда не ради кабаков, а базар посмотреть. Но потом не вытерпел, с треском провел большим пальцем по ребрам стоявшей рядом лошаденки, сплюнул, махнул рукой и сказал:

—     Пропади оно все пропадом. Пойдем в кабак. Сказано — выпьем.

—     А деньги где? Нету денег.— Друзья замялись.

—     А зачем вам деньги? А шапки-то у вас для какого беса? Здесь за такую меховую оторочку полбутылки отвалят, не тор­гуясь. Пошли...

С Санькой около сотни черемисов. Послы к нему попали бога­тенькие, с деньгой. Еще во Свияжске кое на что выменяли. Све­жих покупателей первыми заметили лотошники. Бедовый народ — лотошники. Деньгу по запаху чуют. Засновали между послами, будто челноки, товар свой суют прямо под нос, хвалят взахлеб. А лотки! Где их только не носят: и на голове, и на руках, и на пузе с перевязью или у пояса. Если было бы можно, право слово, к ноге привязали бы.