Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

Дело было таково. Один из коминтерновцев начал вызывать у руководства определенные и, по мнению наверху, законные опасения — Якову как человеку строгому и требовательному дали поручение прозондировать почву и высказать свое суждение в письменном виде. Товарищ этот, Арнольд Ваксман, был выходец из Польши и работал под прикрытием русской фирмы, испокон веку торгующей в Китае сельскохозяйственной техникой. Она осталась с царских времен и теперь вела как бы независимое от бывшей метрополии существование, но на деле широко ею использовалась: советских как раз устраивала эта мнимая автономия. Управлял фирмой — с царских же времен — некто Поляков, человек проницательный, умный, оборотистый, вросший корнями в благодатную, жирно унавоженную китайскую почву и бывший своим в здешнем высшем обществе, которое есть везде и повсюду одинаково. Он быстро вычислил выгоду, которую можно было извлечь из почти бесплатно представляемых ему на реализацию тракторов советского производства, и, продолжая вести прежний светский образ жизни и ни во что не вмешиваясь, согласился смотреть сквозь пальцы на некоторые делишки, творившиеся в его конторе и от его имени, а также на нескольких новых сотрудников, имевших не крючковатую спину клерков, а плохо гнущуюся — недавних офицеров. Для большей надежности и для удобства совершения сделок ему еще и предложили в зятья кого-нибудь из образованных, знающих языки молодых людей спортивного вида: у него была дочь на позднем выданье. Это уже его задело — он пробурчал ведущим с ним переговоры представителям разведки, что завещание свое он оформил на жену и что таким образом они компанию не заполучат. На это ему объявили с превеликой почтительностью, что им нужен именно он с его связями в Китае, что они желают ему многих лет здравствования и просто хотят оградить его от личного участия в делах, могущих повредить его репутации: ими будет ведать зять, который займет место руководителя отдела или филиала учреждения. Поляков подумал, подумал, взвесил все за и против, учел, в частности, скверный характер своей Любы, которая не была создана для замужества, решил, что именно такой, фиктивный, брак ей единственно и подходит, — и согласился, поставив единственным условием, чтоб соискатель дочери был евреем: не то вера отцов взыграла в нем, не то требования еврейской общины Шанхая: хоть она и была мала, но ее мнением пренебрегать не следовало. Представители разведки переглянулись, сказали: «Нет ничего проще», и на следующий же день Ваксман стучался в двери местного богача — свататься. Теперь у руководителей Коминтерна возникли опасения, что он слишком близко к сердцу принимает интересы компании, чересчур много разъезжает по стране, навязывая малоземельным китайцам ненужные им трактора, несоразмеримые с их крохотными участками, напрасно предлагает им сорганизоваться в кооперативы с совместным использованием техники и забывает для этого другие, истинные свои, обязанности. Яков должен был посетить его на дому, проверить состояние дел и вынести свой приговор: его мнением в таких случаях дорожили — он обладал чутьем на людей и умел отсеять зерно от плевела.

Арнольд сам назначил ему время, поэтому он и пришел к нему в этот день, и то, что его не было на месте, показалось ему плохим предзнаменованием: он не любил, когда его подводили таким образом, и не верил причинам, будто бы помешавшим прибыть вовремя. В апартаментах, которые молодая чета снимала в фешенебельной части города, на улице королевы Виктории, кроме Любы, супруги Арнольда, тридцатипятилетней глазастой и губастой женщины, начинавшей глядеть зло и неприветливо всякий раз, когда речь заходила о ее муже, был еще отец, которому Арнольд, видно, тоже назначил свидание, но часом раньше: чтоб покончить со всеми неприятностями разом. Поляков был неприметный, деликатный на вид пожилой человек, в котором никак нельзя было заподозрить преуспевающего дельца, одну из акул местного капитализма. Яков не был с ним знаком, и это позволило ему выдать себя за человека, собирающего средства в пользу жителей южного Китая, который недавно перенес сильное наводнение.

— Он обещал мне крупную сумму, — виновато оправдался он, усаживаясь без разрешения в гостевое кресло и оглядываясь в поисках впечатлений, из которых должно было составиться его будущее мнение.

— Садитесь, раз большую, — с запозданием и из приличия сказал Поляков, недоверчиво его оглядывая. — Что-то не похожи вы на человека, собирающего деньги в пользу утопающих китайцев.

— Я из Международного Красного Креста, — объяснил Яков. — Хотите, покажу документы? — Бумаг у него не было, но он знал, что в обществе, где вращался Поляков, проверять их не принято: там было много аферистов разного рода, которые все были снабжены наивернейшими и подозрительно новыми документами.

— Обойдемся без этого, — сказал Поляков. — Документы — это то, что как раз легче всего надыбать. Вот деньги — другое дело. Так где же он? — снова обратился он к дочери — на этот раз, чтоб ввести в курс дела гостя и поскорей от него избавиться.

— Кто б самой сказал! — взорвалась злая красавица Люба: будто отец в первый раз спрашивал ее об этом. — Уехал в Тонкин торговать комбикормом — и ни слуху ни духу! В борделях, небось, завис! Чего только там не предлагают! Никакого воображения не хватит…

Стыдливый Яков потупился здесь с ироническим видом, а правоверный отец возроптал и вступился за отсутствующего зятя:

— Погоди. Почему так сразу?.. И зачем это посторонним? — выговорил он ей, после чего снова недоверчиво покосился на не думавшего уходить гостя. — Особенно из Армии спасения.

— Пусть его и спасает — ему больше всех это надо. — Яркая и чувственная Люба обратила наконец внимание на терпеливо сидевшего в кресле и ждущего денег посетителя: будто отец именно этого от нее и добивался. — Что он — про шанхайские бордели не слышал? — прибавила она — в надежде на то, что гость и в самом деле не новичок в таких делах: время делало свое дело и курчавый, рослый, с сильными руками, несомненно еврейского происхождения, молодой человек успел ей понравиться. — Я вам заплачу, — прибавила она Якову. — Если этот подонок не явится…

Не известно, чем бы все кончилось, если бы их общее ожидание не было прервано появлением китайчонка-письмоноши, принесшего, как в спектакле, письмо от пропавшего зятя. Поляков взял конверт и мельком на него глянул.

— Это от него. Хоть что-то. Самого, видно, не скоро увидим. Дай ему что-нибудь, — сказал он дочери, поскольку число желающих разбогатеть увеличилось за счет разносчика писем, ждущего своей доли счастья.

— Это я сначала посмотрю, что он пишет! — отрезала она, не думая ни в чем уступать мужу, взяла письмо, проглядела его сначала молча, потом стала читать вслух, с особым удовольствием выделяя оскорбительные для себя места и грубости: будто приводила доказательства в ходе бракоразводного процесса. Отец сунул монету мальчишке, велел ему удалиться, а Люба продолжила чтение:

— «Моя несравненная и неоценимая, — с явным сарказмом писал ей муж. — Я задерживаюсь — но не потому, что залег, как ты испорченными мозгами своими решила, в кантонских борделях: мне нечего делать в этих пристанищах для слабоумных, я слишком берегу наши общие с тобой деньги — а потому, что не смог продать комбикорм, который застрял на складах и начинает в эту жару тухнуть. Я прихожу к выводу, что китайцам можно всучить только то, чего они в глаза не видели и о чем не имеют ни малейшего представления: трактора, комбайны, полотенцесушилки, почтовые ящики — а там, где им кажется, что они что-то знают, тут их не переучишь. Комбикорма им не нужны и даром. Хорошо наткнулся на немецкую сельскохозяйственную колонию: эти сразу за него ухватились и закупили все что есть и что привезу еще, — лишь бы не они доставляли: этим чем меньше хлопот, тем лучше. И денег у них куры не клюют — платят по высшей планке. Теперь надо только выбраться отсюда: это от Тонкина верст сто, но не знаю, в каком направлении, — надо ждать их машины, потому что другого сообщения нет и не предвидится. Это письмецо согласился взять с собой и отправить по почте местный летчик — у них и аэродром свой есть, но меня и на него-то не пустили, не то что на борт их кукурузника. Вообще вид у них у всех здесь такой, будто свиньями они занимаются для маскировки, а что у них на уме, одному Богу известно. Впрочем, зачем я все это тебе рассказываю?..»

— Действительно, зачем? — переспросил озадаченный Поляков и поглядел на Якова, потом, вопросительно, на дочку. — Это нас с тобой не касается…

— Просто зубы заговаривает! — завела свою песню несгибаемая, непреклонная Люба, которую не так просто было заморочить и склонить на свою сторону. — Не знает, как себя выгородить. Послушайте дальше! — И продолжила с особенным чувством: — «Я бы, дура ты этакая, все это по телефону тебе из Тонкина сказал, но ты ведь слова не даешь сказать, затыкаешь мне рот дрянью, о которой и говорить на людях неудобно — не то что кричать на всю улицу: чтоб тебя переоорать и до твоего уха дорваться. Если б ты знала, как мне все это надоело. Ездить по Китаю, продавать — кому сказать только — немцам корма для китайских хряков: вавилонское столпотворение, а не жизнь — не знаешь, какому Богу молиться. Хотелось бы уехать с тобой в какую-нибудь уютненькую Голландию и жить там и никого не видеть — кроме голландцев — или кто там еще живет, в этой Голландии?..»