Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

В Таллинне она увидела на улицах фашистов со свастиками на рукавах — таких же, как в Германии в тридцать третьем. То же было в Копенгагене. «Фашизм, — говорила она себе, — идет по Европе, заражая ее не только своим духом, но и сыпью, своими внешними проявлениями». Ее сомнения и душевная боль, вызванные «чистками» в России, понемногу улетучивались и пропадали по мере удаления от границы. В Копенгагене, на последней явке, ей дали британский паспорт на имя уроженки Канады Марты Саншайн. Канадское происхождение должно было объяснить и узаконить ее французский, а английское подданство (Канада была тогда британским доминионом) придать ей больше веса и облегчить прохождение через границы: к этому паспорту относились с особенной почтительностью. В нем были визы в Брюссель и в Лиссабон: хоть тут о ней позаботились, но это не облегчало ее задачи — ей предстояло объяснить, куда и зачем она едет, и если с Брюсселем все было ясно: он был по дороге на родину — то в Лиссабон, несмотря на визы, ее бы так просто не пустили: это была известная промежуточная посадка, трамплин для прыжка в воюющую Испанию, куда сейчас стремились слишком многие…

В Брюсселе она докупила гардероб: то, что дали ей в Москве, ее лично удовлетворяло, но не годилось для роли, которую ей предстояло играть, — богатой канадки, разочаровавшейся в любви и в жизни и ищущей на стороне развлечений и утешения. Прежде всего она приобрела шубу: что за канадка без шубы — да и женщина в шубе производит иное впечатление, нежели в пальто, пусть самом модном, — так было, во всяком случае, в то время. Купила она также сумочки, прочие аксессуары верхнего платья, хорошее белье — обо всем этом офицер, ее готовивший, не подумал, хотя это была женщина. Вещи были куплены — что дальше? Как въехать в Португалию — даже при наличии визы в паспорте? Пытаться сделать это в одиночку без прикрытия, означало совершить туристическую прогулку за счет Советского государства и вернуться ни с чем: ее бы впустили, но на границе она бы неминуемо попала в поле зрения португальской охранки, тоже фашистской и нацеленной на вылавливание одиночек, пытающихся прорваться в Испанию, чтоб воевать там на стороне правительства. Нужны были связи, чтобы объяснить въезд в Португалию родственными отношениями, торговлей, коммивояжерством или другим, но где взять их? Компартия Португалии скрывалась в глубоком подполье и не могла ей помочь, да она и не имела права обращаться к ней: Коминтерн скрывал свое участие в испанской войне — никто из русских, например, не участвовал в ней под своим истинным именем, все брали испанские фамилии.

К счастью, мировые секты не исчерпываются коммунистической и фашистской и в истории человечества бывали интернационалы помимо этих. Против универмага, в котором она докупала свои туалеты, располагался женский католический монастырь. Она не вступила в него и не постриглась — нет, но вспомнила, что родилась в католической Франции и в лоне этой церкви крестилась и причащалась, и решила прибегнуть к ее помощи (да простится ей это свыше: не она одна взывала к Богу не только из любви к нему, но и в поисках выхода из трудного положения).

Она обратилась к настоятельнице монастыря и представилась девушкой из хорошей семьи (это, собственно, явствовало из ее шубы, но она лишний раз об этом напомнила: к грешницам из хорошего общества почему-то относятся лучше и делают им больше скидок и поблажек, чем девушкам из простых семей, — такова природа человеческая). Она, мол, направляется в Лиссабон, но хотела бы задержать свой отъезд на две-три недели и быть это время полезной церкви: это поможет ей забыть кой-какие душевные раны, которые лучше всего лечатся служением Господу. Это было правильно: нельзя начинать с просьб — надо сначала их отработать. Настоятельницу звали Флоранс — француженка с севера страны, где живут более строгие и внешне чопорные люди, но душа у них бывает жарче и живей, чем у жителей средней Франции. Мать Флоранс не стала ни о чем ее спрашивать, но направила к матери Луизе, ведавшей столовой, которую монастырь держал для продавщиц соседнего универмага: видимо потому, что те подвергались особым искушениям на работе — как со стороны клиентов, так и предлагаемой им роскоши — и нуждались в первоочередной заботе и попечении. Две недели Рене засучив рукава мыла посуду и разносила обеды, не требуя ничего взамен и лишь скромно подсаживаясь к продавщицам: разделить с ними трапезу. Она не искала общества матери Луизы, обсуждала с ней лишь число едоков и их посадку за столами, но та поглядывала на нее день ото дня все благосклоннее. По-видимому, она рассказала о Рене своей начальнице, или, скорее, та потребовала от нее отчета по прошествии некоторого времени: обе были любопытны, как это бывает свойственно пожилым дамам, отдавшим себя служению Богу и ближнему. Мать Флоранс вызвала к себе Рене для более обстоятельного знакомства, мать Луиза, разумеется, при сем присутствовала.

— Мы все эти дни наблюдали за тобой, Марта, и составили о тебе хорошее впечатление, — сказала мать Флоранс, глядя на голову Рене, которая в этот момент прикладывалась к ее ручке. Разговор происходил в кабинете настоятельницы: здесь было много резного черного дерева, столь же дорогих, пожелтевших от времени, кружев цвета слоновой кости и гравюр на стенах, изображавших отцов церкви; над креслом настоятельницы висел большой поясной портрет святой, основательницы монастыря, его патронессы и попечительницы. Мать Луиза сидела у окна поодаль и, пока говорила начальница, помалкивала. Она построжела и даже посуровела по сравнению с обычным своим видом — зато мать Флоранс, приступившая к Рене с расспросами, была само гостеприимство и доброжелательность.

— Мы бы хотели тебе помочь, если у тебя есть такая нужда… — Сердце у Рене екнуло, но она не подала виду, а задумалась над своими нуждами. — А наверно, она у тебя есть, — уверенно сказала мать Флоранс, — раз ты пришла к нам и взялась работать на кухне, — и пресекла величественным жестом лицемерные разуверения в обратном, которые появились уже на устах грешницы. Рене, подчиняясь правилам человеческого общежития, действительно намеревалась произнести вслух что-то подобное, но, увидев предостерегающее мановение руки, сообразила, что разоблачение ей даже на пользу, и примолкла. — Мы тебе поможем, — пообещала ей та, — но прежде хотели бы кое-что о тебе узнать и выяснить — чтоб не попасть впросак со своими благодеяниями. «Не мечите бисера» — так ведь сказано в Писании? Церковь велика и щедра в своих делах, но и она не любит тратиться попусту. — В продолжение всей этой вводной части она изучала и щупала взглядом Рене снизу доверху, но особенно сосредотачивалось на лице, желая прочесть в нем столь дорогое всякому церковнику чистосердечное признание в грехах и терпеливое ожидание своей участи. — Тебя крестили в Канаде?

Рене встрепенулась: ход и обстановка разговора напомнили ей задушевные беседы в других стенах и обстоятельствах.

— Нет, — чуть помешкав, отвечала она, снова вспомнив, что лучший способ врать — это говорить правду. — Я крестилась под Абвилем, на побережье, возле Ё и Дьеппа. В одной из тамошних церквей.

— Кто крестил тебя?

— Отец Жозеф. Его все очень любили.

— Высокий и красивый? — без стеснения спросила мать Флоранс: ее годы позволяли ей такую откровенность. — Я его знала. Я бывала в ваших местах. Знаешь, где он сейчас?

— Нет. Мы уехали в Канаду, когда мне пяти лет не было.

— Отец был англичанин?

— Канадец. Служил в это время.

— Моряк, наверно?

— Наблюдатель летного полка. Я даже не знаю, что это такое.

— Я тоже, — успокоила ее мать Флоранс, проникаясь между тем доверием к ней именно вследствие ее неосведомленности. — Так вот отец Жозеф сейчас в Китае… — Пришла очередь удивляться Рене — она поглядела вопросительно на собеседницу. — Поехал миссионерствовать и исчез — мы о нем уже начали беспокоиться.

— Там вроде тревожно? — спросила Рене. — Я в газетах читала.

— Тревожней не бывает. Война… — и глянула значительно, затем ободрила ее: — Видишь, у нас с тобой и общие знакомые нашлись. А конфирмация была в Канаде?

— Да. Мы живем под Квебеком. — Рене приготовилась рассказывать свою историю, сопровождая ее пересказом рисунков, которые она изучала в библиотеке Управления, но мать Флоранс отмахнулась от всего этого:

— Бог с ним. В Канаде я не была и никогда уже не буду. Знаю только, что там французский язык уродуют. А ты говоришь вроде правильно.

— Мама со мной только по-французски и говорила. И потом, я два года в Париже училась, все снова вспомнила.

— Да. Родной язык не потеряешь. Другой не выучишь, а свой не забудешь. А что это за великие грехи перед Господом, о которых ты в прошлый раз говорила? Ну-ка говори. Представь себе, что ты на исповеди.