Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

Квартира была богатой, просторной, нарядной и мало того что радовала взгляд, но еще и точно попадала в цель — соответствовала роли богатой канадки, которую она должна была здесь сыграть и которая (она предчувствовала это) должна была иметь успех и найти отклик в здешнем обществе: донья Инесса прозрачно намекнула ей на это. Теперь можно было заняться рацией. Ее надо было собрать конечно же самой — без обращения к специалистам. Приемное устройство легко переделывалось из радиоприемника, который она купила в соседнем магазине, но для передатчика нужны были особые, только для этой цели используемые лампы и силовой трансформатор. Его можно было заказать в мастерской, но для этого надо было указать адрес, который оставался в книгах заведения, — она решила рискнуть, но сделать это, пока жила в Амбассадор Палас. Для покупки ламп оставлять адрес было не нужно. Удивленный продавец спросил только, зачем они ей, богатой канадке, — она сказала, что ее просили об этом дома и чтоб она купила их именно в его магазине, который понравился ее родственнику при его последнем посещении Португалии. Как ни глупа лесть, она всегда действует безотказно: продавец посмеялся наивности ее родича, но гордость за предприятие взяла верх, и он продал ей лампы с особенно приятным чувством и, наверно, дома еще и рассказал жене о своей заокеанской известности. Ободренная успехом, она узнала адрес мастерской и пошла покупать силовой трансформатор. Здесь на хозяина произвела впечатление гостиница, в которой она остановилась: так же, как на донью Инессу, только еще больше — он продал трансформатор, не спрашивая, зачем он ей: предположив, наверно, что это очередной каприз обитателей роскошных апартаментов.

Больше она не рисковала: остальное доделала сама — намотала катушки, собрала контуры, даже смастерила ключ для морзянки. Можно было работать. Ночью она вышла в эфир, связалась с рацией Разведупра, работавшей на испанской территории, передала, с помощью чудом сохранившейся у нее бульварной книжицы, которую она так и не прочла, хотя обещала это таможеннику, — что остановилась в Лиссабоне и ждет случая перебраться в Испанию.

13

Утром можно было переезжать в новую квартиру, где Рене провела ночь, налаживая рацию, но она вернулась в гостиницу и дождалась здесь гостьи. Нинель оказалась живой, красивой, исполненной внутреннего благородства, словно сошедшей с фамильной портретной галереи девушкой двадцати пяти лет, нисколько не кичившейся аристократическим происхождением, равно как и не стеснявшейся нынешней бедности ее семейства: истинные аристократы воспринимают перемены, происходящие с ними, как от них не зависящие: знатность сама по себе, а судьба — неотвратимая к ней поправка, с которой приходится считаться и мириться.

— Вы Марта Саншайн? Я Нинель Мендоса, — и глянув особым образом, дала понять, что знает о ней достаточно, чтобы избежать лишних разговоров. — Какой номер красивый! Я никогда в таком не была! Дорогой, наверно? — и не дожидаясь очевидного ответа, спросила: — Как мы с вами говорить будем? Французский я знаю плохо, испанский лучше.

— А я наоборот. Но по-испански почти все понимаю.

— А я то же по-французски. Значит, я буду к вам обращаться по-испански, а вы ко мне по-французски.

— Идет. А потом начну учить португальский. Говорят, нетрудно после испанского. — В Рене жила лингвистическая жилка, и она любила блеснуть ею и похвастаться знаниями в этой обманчивой и ненадежной области.

— Может быть, и так, — с сомнением в голосе согласилась та, потом пояснила: — Мы не любим, когда так говорят. Знание испанского только мешает. Лучше начинать с португальского… — и оглянулась, запоминая обстановку. — Мебель, конечно, новая — хотя сделана под старую. Старой на все номера не хватит… — Затем лукаво спросила: — Донья Инесса сказала, что у вас личные неприятности и вы бы хотели у нас забыться?

— И для этого приехала поближе к жениху? Нет, конечно, я хотела разыскать его, но теперь раздумала.

— Почему?

— Походила по вашему городу — он такой же большой, как наш Квебек или Брюссель, откуда я приехала, — как его искать тут? Я не хочу быть назойливой. И так уже сделала больше, чем нужно. Пусть теперь сам меня ищет или наткнется вдруг на меня на улице. Это лучше, чем если я разыщу его в казарме — вот, мой дорогой, я у твоих ног, делай со мной что хочешь.

Нинель улыбнулась. Ей пришлось по душе это чисто женское сочетание поиска и убегания.

— Хотите предоставить дело случаю? А где он служит здесь?

— Если б я знала. Мне сказали по секрету, что у вас собирается «отряд ночных филинов», но об этом и спрашивать нельзя: можно вызвать подозрения.

— Я спрошу у брата. Он у меня военный: правда, не летчик. Может и не знать. Ну и шуба у тебя! Это ничего, что я на «ты» перешла? На испанском это проще, чем если б я говорила с тобой на португальском.

— На французском еще легче. Мы «вы» только совсем незнакомым господам говорим или очень уж почтенным. В Брюсселе купила. Свои в Канаде оставила: не думала, что на зиму здесь останусь.

— Соболь?

— Норка. Соболь у меня в Квебеке, а вторую покупать и мне не по карману. Не знаю только, придется ли носить здесь.

— Если на что-нибудь легкое, то и здесь пару раз надеть можно. Это у нас особый шик — накинуть шубу, когда идешь, например, в театр. Хорошо от ветра защищает. Ты у нас столоваться будешь?

— Да. Если позволите, конечно.

— Я сказала матери — она забеспокоилась: не знаю, говорит, угожу ли твоей богачке.

— Я совсем не богачка — у себя дома во всяком случае.

— А здесь ею станешь. Но это она напрасно: готовит она прекрасно. Прислуги нет — за всем сама смотрит. Ты здесь будешь жить?

— Нет, завтра перееду. На Авенида де Либертадо. Возле церкви святого Роха — знаешь?

— Знаю, конечно. Это недалеко от нас. В новых домах, наверно? Номера не помнишь?

— Тот, что с полицейским.

— Да что ты? — весело удивилась Нинель. — В одном подъезде с начальником лиссабонской полиции жить будешь. Для чего, думаешь, там полицейского поставили?..

Тут пришла очередь изумляться Рене: с неприятным осадком в душе и с довольно кислой физиономией — она подумала здесь про рацию и предстоящие ей бдения в ночном эфире. К счастью, радиоволны на слух не определялись, передаточный ключ она клала на толстый слой фланели, гасившей звуки, а в Лиссабоне, как ее уверили в Управлении, пеленгаторов не было: у Салазара не было для них денег. Но в Испании радисты уже разъезжали с кочевыми передатчиками по дорогам страны, отчего «почерк» их изменился, стал неровным, дрожал на ухабах. Франкистов обеспечили немцы. Они могли ссудить деньги и Лиссабону.

— Ничего страшного, — успокоила ее Нинель, поняв все по-своему. — Тебе даже не придется с ним здороваться. Он выходит через свою дверь в вестибюле и сразу садится в машину: не хочет, чтоб его знали в лицо.

— Чтоб не грохнули.

— Что такое «грохнули»? А, поняла: чтоб не съездили по физиономии. Но это их заботы — они нас мало касаются, верно? Приходи завтра. Мама уже меню на неделю составила. А я на уроки пойду: надо зарабатывать. Мама просила первый завтрак пропустить: не успеет приготовиться и перемыть посуду — начнем с завтрашнего обеда. Но потом надо будет ходить три раза в день — иначе она тебя заставит съесть в один присест и завтрак, и обед, и ужин: если загуляешь. Если предупредишь — другое дело… — и ушла, обертывая тонкое открытое смуглое лицо легким кружевным платком, спасавшим местных красавиц от здешних холодов не хуже канадской шубы.

Мать, донья Бланка, оказалась на вид столь же приятная женщина, что и ее дочь: обе статные и осанистые, но если Нинель с легкостью несла по миру свое стройное и подвижное тело, на котором поневоле задерживались общие взоры, то у матери оно утратило гибкость и причиняло ей неудобства: она то и дело бралась за поясницу. Особняк их, старый, темный снаружи и изнутри, был обставлен мебелью прежних веков, нуждавшейся в смене обивки и ремонте дерева, о чем хозяйка напомнила, едва гостья перешла порог дома.

— Осторожней — не заденьте этот комод и на стул не садитесь: развалиться может, — с мимолетным стыдом в глазах предупредила она Рене на своем языке, хотя та пока мало что понимала по-португальски и была на таком расстоянии и от стула и от комода, что никак не могла нарушить их целости. — Никак не можем починить, — повинилась хозяйка. — Ремонт стоит дорого, проще купить новую мебель, но не хочется: к этой привыкли, да и дети не позволяют: как-никак, наши деды на них сидели. Дед Нинель и Хорхе был грандом.

Из всего сказанного ею Рене поняла только это и для поддержания разговора пошутила на испанском:

— Это не он сломал стул? Великие люди обычно неуклюжи, — но этого не поняла уже донья Бланка: ее познания в испанском были ограничены, а понимать шутки на чужом языке, как известно, всего труднее. Беседа их непременно зашла бы в тупик, если бы к ним из своей комнаты на втором этаже не спустилась Нинель, ставшая посредником и переводчиком в их переговорах.