Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

• Название: В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
• Автор: Свен Андерс Хедин
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91678-037-6

Свен Андерс Хедин (Гедин) (1865–1952) — знаменитый шведский путешественник, географ, журналист, писатель, график, общественный деятель, самый известный швед, о чьем существовании забыли после Второй мировой войны. Совершил ряд выдающихся экспедиций в Тибет, Китай и Среднюю Азию, первым описал многие исторические памятники и ландшафты, устранил на карте мира десятки «белых пятен» и вообще был первым европейцем в этих местах. Среди исследователей Азии его имя стоит рядом с именем Николая Пржевальского.

Книга рассказывает о полном опасностей и приключений путешествии Свена Хедина в 1893–1897 гг. по Памиру, Тибетскому нагорью и среднеазиатским пустыням.

---

Слева от ледяного покрова отделяется небольшой отрог из светлого, чистого льда, втиснутый узким клином между стеной скалы и главным потоком. В ледяных массах слышится треск и грохот, камни и глыбы с шумом проваливаются в трещины. Повсюду слышится журчание струек; верхний слой льда порист и хрупок, — все говорит, что и этот ледник находится в периоде живейшей деятельности.

Спускаясь с горы, мы видели двух больших серых волков, кинувшихся бежать по моренам. Волки здесь обычное явление и иногда режут молодых яков. Бек Тогда-бай умно поэтому сделал, приставив к своим стадам стаю злых собак. Этот почтенный старик доставил нам маленькую походную юрту и другие необходимые вещи для двухдневной экспедиции на Мустаг-ату, на которую мы намеревались взойти 11 августа.

Ранним утром, когда мы снова готовились взять великана приступом, Мустаг-ата была еще окутана ночным туманом; минимальный термометр показывал — 4,8°. Погода выдалась замечательно благоприятная: на небе не было ни единого облачка, и слабый ветерок скоро улегся совсем. Нам предстояло подняться на высоту приблизительно 6000 метров, ночевать там, а на следующий день продолжать подъем и достигнуть возможно большей высоты. Поэтому мы брали с собой маленькую юрту, четыре больших связки терескена для топлива, шесты, веревки, топоры, тулупы и продовольствие; все это было навьючено на девять сильных яков.

Я решил как можно меньше утомлять себя, чтобы сберечь свои силы к следующему дню, когда предстоял настоящий подъем с легким багажом и всего с тремя людьми. Поэтому я с самого начала стал изображать собой как бы вьюк на моем яке: один из киргизов, верхом или пешком, все время тащил его вперед за веревку, продетую в ноздри, а другой понукал его сзади палкой всякий раз, как животное находило мои стремления слишком высокими и останавливалось, чтобы поразмыслить — к чему, собственно, ведет это вечное карабканье.

Таким образом, я не тратил сил даже на понуканье яка, что вообще довольно-таки утомительно. Наш маленький караван медленно, упорно подымался вверх, делая сотни извилин по склону горы вдоль левого бока ледника Чал-тумак; склон этот был не слишком крут. Яки пыхтели и сопели, высунув свои синие языки.

Это был тот же самый покрытый щебнем кряж, по которому мы шли 9 августа, и на том месте, где мы тогда остановились, мы сделали теперь первый роздых. Сейчас к югу от этого места ледяной покров образует выступ с крутыми боками; у подножия его обрушившиеся куски льда смерзлись в длинную ледяную глыбу. В час дня мы достигли приблизительно 5200 метров высоты. Снег был рыхлый, мокрый, таявший на солнце, так что почва местами была сыра.

Наконец голый кряж сузился в настоящий клин, уходивший под ледяной покров. Последний не обрывается здесь круто, и самый край его настолько тонок, что мы без труда взобрались на него и двинулись по льду, запорошенному снегом. Яки сначала скользили и спотыкались, но скоро верхний снеговой покров стал настолько толст, что они шли по нему так же твердо и ровно, как недавно по щебню.

Вдруг, справа, с другой стороны ледника Чал-тумак, послышался оглушительный грохот. Это оторвалась от нависшего здесь края ледяного покрова глыба и покатилась вниз. Громадная голубоватая ледяная глыба разбилась о выступ скалы в мелкий белый порошок и, как мукой, обсыпала поверхность ледника. В воздухе долго стоял гул, словно после удара близкого грома; эхо повторяло его на сотни голосов между отвесными стенами скал, пока наконец не замерли последние отголоски и не наступила обычная тишина. Но легкая ледяная игольчатая пыль долго еще носилась в воздухе.

Нам представился прекрасный случай наблюдать за деятельностью этого маленького ледника. Тяжелый ледяной покров сползает с краев скал, раскалывается по трещинам, и мощные глыбы время от времени рушатся вниз, чтобы, как мы сейчас видели, превратиться в ледяную пыль и посыпать поверхность главного ледяного потока, на котором, таким образом, возникает ледник-паразит.

Перед нами и над нами расстилалась пустынная, ослепительно белая ледяная поверхность. Мы знали, что ледяная кора нас сдержит, но все-таки было жутко вступать в эту неведомую, никогда не знавшую человеческих следов область, где, может быть, ожидало нас много опасностей, свойственных этому царству льда.

Скоро мы наткнулись на систему поперечных трещин; ширина их большей частью, однако, не превышала одного фута. Иной раз мы давали крюку, чтобы обойти их, — обыкновенно они суживались клином в обе стороны, иногда же переходили через них по снежным мостам, а иногда яки прямо переступали через них. Киргизы настаивали, чтобы мы шли по следам коз; мы так и сделали; часто снежные мосты выдерживали, но часто также снег, выдержавший легких, быстроногих коз, проваливался под тяжелой ступней яка.

Ледяной покров был весь в буграх и холмах, образуя волнистую поверхность. Мы то и дело то спускались, то подымались, и вот как раз когда мы находились на сравнительно плоской макушке одного такого холма, як Моллы Ислама, которого последний вел во главе каравана, вдруг упал и провалился. Из-под снега торчали только правая задняя нога, рога и связка терескена.

Як провалился в совершенно занесенную сверху снегом трещину в метр ширины и висел над зияющей пропастью, сопя и жалобно мыча; полная неподвижность его показывала, что он вполне сознавал опасность своего положения, так как, шевельнись он только, он бы ушел совсем в суживавшуюся книзу трещину.

Произошла долгая остановка. С величайшими предосторожностями киргизы обмотали вокруг рогов и туловища яка веревки, привязали их к остальным якам, затем люди ухватились за веревки и принялись тянуть изо всех сил; едва-едва удалось вытащить тяжелое животное. Немного дальше повторилось то же самое с той лишь разницей, что яку удалось вовремя удержаться и выкарабкаться самому. Затем провалился один из киргизов и повис над трещиной на руках. Тут уж мы сочли за лучшее остановиться и произвести предварительно рекогносцировку по этому изрезанному предательскими трещинами льду.

Оказалось, что вся макушка холма, на которой мы находились, была покрыта целой сетью трещин, идущих по всем направлениям и преграждающим нам путь на все стороны. Хуже всего было то, что мы открыли трещину в 3–4 м шириной и 6 м глубиной; на дне ее были нагромождены большие сугробы снега. Мы осторожно заглянули в глубь трещины и увидали, что она идет в обе стороны, подобно громадному рву, на севере достигает ложа ледника Чал-тумака, а на востоке подошвы одного из высочайших ледяных выступов. Перейти через нее или обойти ее было невозможно. Мы остановились и стали держать совет.

День клонился к вечеру, и я еще раз должен был решиться отступить. Пытаться совершить на другой день от этого места подъем на Мустаг-ату было очевидно невозможно без особых вспомогательных снарядов, а их-то у нас и не имелось. Над нами высилась высочайшая из вершин горной группы, по крутым склонам которой сползал фирн, частью чтобы образовать общее поле, питающее ледники, частью чтоб нагромоздиться на уступах и неровностях настоящими торосами, стенами, башнями и кубами прозрачного льда. Пробраться через этот хаос не было, как казалось, никакой возможности.

Таким образом, на этот раз мы достигли только 5820 метров абсолютной высоты, тем не менее восхождение наше дало важные результаты для картографии. Отсюда нам были превосходно видны высшие пояса, округленный купол горы и ледяной покров, который трудно разглядеть снизу; отсюда мы могли проследить отношения этого ледяного покрова к ледникам. Последние, являющиеся на самом деле колоссальными ледяными потоками, кажутся с этих высот ничтожными белыми полосками.

Воскресенье 12 августа мы посвятили отдыху. Я, по обыкновению, прочел утром главу из Евангелия, а затем штудировал «Ледниковедение» Гейма. Погода мало располагала к экскурсиям; в воздухе стоял туман, дул сильный ветер, и гора была окутана густыми облаками. Всех своих людей я отпустил в гости к беку Тогда-баю. Дома оставались только я с Джолдашем, наслаждаясь нашим мирным отдыхом, который кажется еще слаще, когда за дверями юрты воет буря и ветер свистит между глыбами морен. Среди этих пустынных ледников, где один день в общем был похож на другой, я никогда, однако, не страдал от одиночества.

Да и некогда было думать об этом; я был занят по горло, и единственное, что мучило меня, была мысль, что лето быстро уходит и что я едва ли успею выполнить всю намеченную программу. Дни казались мне слишком короткими

Встав поутру и одевшись, я прежде всего проверял метеорологические приборы, а Ислам-бай в это время приготовлял поднос с утренним завтраком, который обыкновенно состоял все из одних и тех же изысканных блюд: шашлыка, рисового пудинга и хлеба; последний мы или доставали у киргизов, или пекли сами. Шашлык мне вскоре до того надоел, что мне глядеть на него было тошно, и я питался одним рисом да хлебом. Таким меню предстояло мне довольствоваться еще два с половиной года, вплоть до того, как я добрался до Пекина.