Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

• Название: Она (Новая японская проза)
• Автор: Каору Такамура
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-164-4

...Сейчас в Японии разворачивается настоящей ренессанс «женской» культуры, так долго пребывавшей в подавленном состоянии. Литература как самое чуткое из искусств первой отразило эту тенденцию. Свидетельство тому — наша антология в целом и данный том в особенности.

«Женский» сборник прежде всего поражает стилистическим и жанровым разнообразием, вы не найдете здесь двух сходных текстов, а это верный признак динамичного и разновекторного развития всего литературного направления в целом.

В томе «Она» вы обнаружите:

Традиционные женские откровения о том, что мужчины — сволочи и что понять их невозможно (Анна Огино);

Экшн с пальбой и захватом заложников (Миюки Миябэ);

Социально-психологическую драму о «маленьком человеке» (Каору Такамура);

Лирическую новеллу о смерти и вечной жизни (Ёко Огава);

Добрый рассказ о мире детстве (Эми Ямада);

Безжалостный рассказ о мире детства (Ю Мири);

Веселый римейк сказки про Мэри Поппинс (Ёко Тавада);

Философскую притчу в истинно японском духе с истинно японским названием (Киёко Мурата);

Дань времени: бездумную, нерефлексирующую и почти бессюжетную молодежную прозу (Банана Ёсимото);

Японскую вариацию магического реализма (Ёрико Сёно);

Легкий сюр (Хироми Каваками);

Тяжелый «технокомикс», он же кибергротеск (Марико Охара).

(из предисловия)

---

— Спасибо, что так здорово его выскоблил.

Женщины в таких ситуациях всегда быстрее соображают.

— Я проснулся, — сказал он, сердясь на себя за недогадливость, и добавил с улыбкой: — Хорошо бы ты чай приготовила, только не в кружке.

— Сам приготовь!

— Так, значит… Ладно, тогда лучше сок. Будешь?

— Угу.

Юити достал из холодильника грейпфруты и принялся готовить сок на двоих. Под немилосердный вой соковыжималки на полночной кухне я опустила лапшу в кипящую воду.

Конечно, что-то во всем этом было странное, но и вполне привычное, обыденное. Чудесное и естественное разом.

Как бы то ни было, мои ощущения невозможно облечь в слова, и я затаю их в глубине сердца. Впереди еще так много времени. Сегодняшний вечер — один в бесконечной череде таких же вечеров, ночей, утр — вполне может оказаться сном.

— Трудно быть женщиной, — неожиданно заявила Эрико однажды вечером.

Я глянула на нее поверх журнала, который просматривала, и переспросила:

— Разве?

Красавица Эрико, перед тем как отправиться в свой бар, поливала растения на окне.

— Знаешь, у тебя все впереди, и мне хочется кое-что тебе сказать. Пока растила Юити, поняла, как много в жизни разных горестей и тягот. Если женщина хочет твердо стоять на ногах, она должна кого-нибудь вырастить. Ребенка, растение, на худой конец. Только это дает ей ощущение собственных возможностей. В этом — начало всего.

Она излагала свою жизненную философию, словно напевала любимую мелодию.

— Да, со многим в жизни трудно справиться, — сказала я, тронутая ее откровенностью.

— Но тот, кто не впадал в отчаяние, кто через трудности не познал в себе самом нечто такое, от чего ни при каких обстоятельствах нельзя отступиться, тот не ведает подлинного счастья. Вот я счастлива!

Дрогнули волосы, рассыпавшиеся по ее плечам.

— День за днем тебя гложет мысль: напастей в этом мире — что воды в океане, а путь наверх неимоверно крут и опасен; даже любовь не всегда выручит.

В зыбком свете закатного солнца ее тонкие изящные руки продолжали поливать цветы на окне, и прозрачные струи воды расцветали крохотными радугами.

— Думаю, я понимаю вас.

— Ты честная девочка, Микагэ, и мне это по душе. Уверена, что бабушка, которая тебя воспитала, тоже была замечательным человеком.

— Бабушкой я горжусь! — улыбнулась я.

— Тебе повезло, — она смеялась, стоя за моей спиной.

«Когда-нибудь отсюда придется съехать», — подумала я, снова принявшись за журнал. Думать об этом было так тяжко, что на душе тошно делалось, но иного выхода нет.

Когда-нибудь, живя порознь, будем ли мы по-доброму вспоминать этот дом? А может, мне доведется стоять на этой самой кухне? Но пока я здесь, и здесь женщина, сильная духом, и ее сын с мягкой улыбкой, Вот все, что имеет смысл.

Еще много чего случится, покуда я повзрослею, не раз придется мне тонуть, погружаться почти до дна, и выплывать, и терзаться. Но меня не победить и не сломить.

Мне опять снится кухня.

Их будет много в моей жизни — реальных и воображаемых кухонь. Повсюду — дома или в путешествиях — их будет много; окажусь ли я где-нибудь с компанией, одна или вдвоем — они обязательно будут со мной, мои кухни. Я знаю.

Kitchen by Banana Yoshimoto

Copyright © 1998 by Banana Yoshimoto

© E. Дьяконова, перевод на русский язык, 2001

Ёрико Сёно Поминальное двухсотлетие

Когда в нашем отчем доме отмечается двухсотлетие со дня смерти одного из предков, на поминальную службу являются ожившие друзья и родственники усопшего. Возможно, у других подобная церемония протекает как-то иначе, но мне с детских лет казалось, что у всех происходит нечто похожее. На поминальной службе граница между живыми и мертвыми стирается, прошедшие годы словно бы смешиваются и сбиваются в единый ком. Разумеется, такое возможно исключительно в двухсотую годовщину со дня смерти; как бы пышно ни отмечали, скажем, девяностолетие, ничего подобного никогда не случается. Потому-то с раннего детства я твердо верила в воскрешение мертвых именно в двухвековой юбилей, Хотя, понятное дело, такие даты отмечаются нечасто, моя детская вера все крепла, покуда не превратилась в полную и совершенную убежденность,

Так, в один прекрасный день, когда я училась во втором классе средней школы, от старинных наших соседей пришло уведомление о поминальной церемонии в связи с двухсотлетием со дня смерти их предка. Вернее, поначалу мы узнали о грядущем событии, так сказать, окольным путем. Дело в том, что в наших краях издавна было заведено, чтобы буддийский священнослужитель, приглашенный совершать поминальный обряд, переоблачался в парадное платье у соседей; у них-то (го есть у нас) и полагалось из вежливости — даром, что близко — письменно испросить разрешения.

— Вот бы поглядеть на людей эпохи Мэйдзи, когда они воскреснут! — сказала я как бы между прочим, на что моя мать, почему-то перейдя на шепот, ответила:

— У соседей ничего такого не произойдет! — из чего я мигом заключила, что тем самым мне дали понять: предмет обсуждению не подлежит; впрочем, в глубине души я и сама это чувствовала. Не то чтобы родители хотели скрыть нечто постыдное, нет. Вряд ли опасались они и чьей-то зависти. Просто избегали неприятных объяснений.

С той поры, как я осознала важность поминок по почившему двести лет назад предку, в душе моей поселилась мысль об особой избранности нашей семьи; у других все было совсем иначе. Более того: похоже, наш дом и род само существование свое длили исключительно ради отправления юбилейных поминальных служб; впрочем, «дом», «род», «существование» — избитые слова, мало что в данном случае значащие, но суть, кажется, была мною уловлена верно.

Такое семейное предназначение вызывало во мне резкий протест. Лет десять тому назад я покинула родные края и переселилась в Токио; уже два года, как родственные контакты совершенно прекратились; хотелось бы вовсе истребить в сердце самое память о доме. Но не тут-то было.

На извещении о поминальной церемонии по случаю двухсотлетия со дня очередной кончины, как обычно, красовался фамильный герб; черный ворон, пронзающий клювом золотое солнце, — и пришло оно в ярко-красном конверте. И тотчас я забыла обо всем.

Пусть дом для меня мало что значил, но рассказы о былом, которым я с детства внимала, сделали свое дело; захотелось взглянуть на все своими глазами. Ведь этот обычай складывался веками. Через двести лет после смерти поминали только выдающихся представителей рода, совершивших нечто примечательное, а такие люди рождались редко, может, раз в сто лет, так что и собиралась семья не чаще раза в век. Глава рода вынужден был серьезно тратиться на поминки. Имение приходило в упадок, наследственное состояние расстраивалось, недалеко было и до полного разорения.

Желание поехать зрело во мне исподволь. Требовался жертвенный подарок, а деньги можно было снять только со срочного банковского счета, потеряв проценты. Но меня призывал долг, и деньги из банка я таки взяла.

Как ни странно, родной дом на этот раз не вызывал во мне привычного отторжения, зато, явившись на ностальгическую встречу покойников, я могла избавить себя от душевных мук и чувства вины, Впрочем, не думаю, чтобы я особенно обольщалась насчет этих поминок, скорее подпала под действие каких-то колдовских чар.

Удивительная поминальная служба: всех участников буквально переполняет радость. Собственно, такова главная особенность двухсотой годовщины со дня смерти. Едва появляются воскресшие покойники, как и вовсе воцаряется хаос. Тут уже не до строгого соблюдения обычаев, как на нормальных поминальных службах, здесь все попросту, без церемоний. Зато — вопреки всем законам и установлениям — все сознательно стремятся достичь чувства полной внутренней свободы. Так что насельникам главного родового гнезда ничего не остается, как потворствовать разным безобразиям, подчас с риском для собственной жизни. Поджог или, к примеру, убийство — не самоцель, важно всех осчастливить, выломавшись из обыденности.

Исконные обряды той местности, где находилась наша родовая усадьба, сами по себе отличаются яркостью, даже буйством красок, какой-то чрезмерностью во всем. Но поминки по двести лет как преставившемуся предку — это нечто далеко выходящее за любые рамки. По мнению стариков, они напоминают древнее паломничество к священным храмам Исэ.

Случалось, говорят, что разрушали до основания дома, полностью забывали различия между женщинами и мужчинами. Но мы ни о чем подобном и помыслить не могли, свято соблюдая закон подчинения младших старшим. Да, в обычное время ни меня, ни моих братьев и сестер и близко к главному родовому дому не подпускали, разве вот теперь доведется.