Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

• Название: Тридцатая любовь Марины
• Автор: Владимир Сорокин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-93381-003-7

---

А вокруг громоздились убогие дома, убогие витрины с равнодушием предлагали убогие вещи, по убогим улицам ездили убогие машины. И под всем под этим, под высотными сталинскими зданиями, под кукольным Кремлем, под современными билдингами лежали спрессованные кости миллионов замученных, убиенных страшной машиной ГУЛАГа…

Марина плакала, молилась исступленно, но страшная ж:изнь текла своим убогим размеренным чередом.

Здесь принципиально ничего не менялось, реальное время, казалось, давно окостенело или было просто отменено декретом, а стрелки Спасской башни крутились просто так, как пустая заводная игрушка.

Но страшнее всего были сами люди, – изжеванные, измочаленные ежедневным злом, нищетой, беготней. Они, как и блочные дома, постепенно становились в глазах Марины одинаковыми.

Отправляясь утром на работу в набитом, надсадно пыхтящем автобусе, она всматривалась в лица молчащих, не совсем проснувшихся людей и не находила среди них человека, способного удивить судьбой, лицом, поведением. Все они были знакомы и узнаваемы, как гнутая ручка двери или раздробленные плитки на полу казенного туалета.

Не успевали они открывать свои рты, как Марина уже знала, что будет сказано и как. Речь их была ужасной, – косноязычие, мат, канцеляризмы, блатной жаргон свились в ней в тугой копошащийся клубок:

– Девушк. а как вас звать?

– Я извиняюсь конешно, вы не в балете работаете?

– Вы не меня ждете?

– Натурально, у меня щас свободный график. Сходим в киношку?

– У вас глаза необычайной красоты. Красота глаз на высоком уровне.

– А я, между прочим, тут как бы неподалеку живу…

Она морщилась, вспоминая тысячи подобных приставаний в метро, в автобусе, на улице.

Ей было жалко их, жалко себя. Почему она родилась в это время? За что?!

Но это была греховная мысль, и Марина гнала ее, понимая, что кому-то надо жить и в это время. Жить: верить, любить, надеяться.

Она верила, любила. И надеялась.

Надежда эта давно уже воплотилась в сокровенную грезу, предельная кинематографичность которой заставляла Марину в момент погружения забывать окружающий мир.

Она видела Внуковский аэродром, заполненный морем пьяных от свободы и счастья людей: заокеанский лайнер приземляется вдали, с ревом бежит по бетонной полосе, выруливает, прорастая сквозь марево утреннего тумана мощными очертаниями. Он еще не успевает остановиться, а людское море уже течет к нему, снося все преграды.

Марина бежит, бежит, бежит, крича и размахивая руками и все вокруг бегут и кричат, бегут и кричат.

И вот бело-голубая громадина «Боинга» окружена ревущим людским морем. Открывается овальная дверь и в темном проеме показывается ЛИЦО. Широколобое, с узкими, обрамленными шкиперской бородкой щеками, маленьким, напряженно сжатым ртом и неистово голубыми глазами. И в них, в этих мудрых, мужественных глазах великого человека, отдавшего всего себя служению России, стоят слезы.

ОН выходит из проема на верхнюю площадку подкатившегося трапа, выходит в том самом тулупчике, прижимая к груди мешочек с горстью земли русской.

Людское море оживает, вскипает безумными валами, Марину несет к трапу, она оказывается у подножья, она видит ЕГО совсем близко. А ОН, там наверху, залитый лучами восходящего солнца, поднимает тяжелую руку и размашисто медленно крестится, знаменуя Первый День Свободы.

И все вокруг крестятся, целуются, размазывая слезы.

И Марина тоже крестится и плачет, крестится и плачет.

И Солнце Свободы встает, затопляя все своим светом…

– Да открыто, входите! – приглушенно донеслось из-за двери, Марина коробкой толкнула ее.

Дверь распахнулась. Марина вошла в узкий и короткий коридорчик, тесно заваленный и заставленный.

– Ау… – негромко позвала она, морщась от режущей руку коробки.

Послышалось нарастающее шарканье разношенных тапочек, Люся вошла в коридор:

– Маринка! Привет…

– Привет… держи быстро, а то руки отваливаются…

– Что это? – Люся приподняла коробку и, пошарив ладонью по обоям, щелкнула выключателем, – Ух-ты упаковано как сурово…

– Это вам.

– А что это? Диссида?

– Да нет. Распакуй, узнаешь…

– Да ты раздевайся, проходи… Мить, Маринка пришла!

– Слышу, слышу, – худощавый, коротко подстриженный Митя заглянул в коридор, – Привет.

– Привет, Мить, – Марина повесила плащ на один из огромных корабельных гвоздей, поправила свитер и пошла за исчезнувшими хозяевами.

В проходной комнате никого не было – Люся на кухне распутывала цековские узлы на коробке, Митя чем-то щелкал в своей комнатенке.

Марина осмотрелась, потирая онемевшую руку.

Эта комната, увешанная картинами, книжными полками, фотографиями и репродукциями, всегда вызывала у нее желание потянуться до хруста, закурить и блаженно рухнуть на протертый тысячами задниц диван.

Как много всего было в этой комнате, под матерчатым, полинявшим от табачного дыма абажюром.

Марина вдохнула и знакомый невыветривающийся запах табака качнул память, оживляя яркие слайды минувшего: немногословный Володя Буковский ввинчивает в пепельницу сигарету, просит Делонэ почитать новые стихи… строгий молчаливый Рабин неторопливыми движениями распаковывает свою картину, на которой корчится желто-коричневый барак со слепыми окошками… бодрый, подтянутый Рой Медведев что-то быстро говорит, сдержанно жестикулируя… улыбчивый круглолицый Войнович читает «Иванькиаду», прерываясь, чтобы дать угаснуть очередному взрыву смеха… американская корреспондентка поднимает увесистый «Никон», нацелив выпуклый глаз объектива на оживленно беседующих Сахарова и Митю… весело поблескивающий очками Эткинд стремительно целует руку вошедшей Чуковской – высокой, седовласой, осанистой…

– Маринк… откуда роскошь такая? Где ты? Иди сюда! – крикнула из кухни Люся.

Марина прошла к ней.

Удивленно глядя на нее, Люся держала в руках батон колбасы и банку с икрой:

– Не понимаю…

– Поймешь, когда съешь, – усмехнулась Марина, перешагивая через пушистого кота, – Это вам к Пасхе.

– От кого?

– От ЦК КПСС.

– Ну, серьезно?

– Да не все ли равно, от кого? От меня!

– Роскошь какая… спасибо… а сколько я должна, Мариш?

– Чашку чая. И пожрать чего-нибудь…

– Нет. ну как же… Митя! Митька! Марин, но я заплачу, у нас шас есть…

– Ладно, заткнись.

Митя вошел в кухню, приветливо улыбнулся Марине:

– Ты просто девушка из Голливуда. Что это?

– Жратва.

– Кому?

– Вам.

– От кого?

– От сочувствующих диссидентскому движению в СССР.

Засмеявшись, он взял банку:

– Так. Судак в томатном соусе. Невероятно.

Марина вытянула из лежащей на столе пачки сигарету, закурила:

– В лагере не так кормили?

– Почти так. По праздникам рябчиков давали с икрою паюсной и с кувшином шабли.

– Ну вот. Набирайся сил. Для будущих классовых битв.

– Спасибо. Мы наш, мы новый мир построим… Люсь, отрежь попробовать.

– Сейчас я всем нарежу, подожди… – мотнула головой Люся. убирая продукты в пузатый облупленный «ЗИЛ».

– За такую снедь, Мариночка, я тебе презентую одну книжонку, – Митя положил руку на ее плечо, – Пошли.

В его комнатенке было тесней, чем в коридоре,– бумаги, книги, пачки фотографий теснились на грубых дощатых полках, лежали грудами на столе и кровати. На стуле беззвучно мотал бобины роскошный японский магнитофон.

– Ух ты, чудо какое. Я раньше не видела у тебя…

– А раньше и не было, – равнодушно отозвался Митя, – Неделю всего.

– Привезли?

– Ага. Жалко загонять, но придется…

– Мани, мани?

– Да. Сейчас как никогда нужны…

Бобина кончилась и, похлестывая кончиком пленки, остановилась.

– Так. Где-то здесь… – Митя. словно слепой, провел рукой по книжным корешкам, – Ага. Вот она…

Вытащив новенькую книжку, он передал Марине:

– На. Читай и радуйся.

– Спасибо, Митенька, – улыбнулась она, рассматривая обложку с темной фотографией какого-то старика и белым крупным шрифтом: МЕЖДУ СОБАКОЙ И ВОЛКОМ.

– Ты «Школу для дураков» читала?

– Ага. Ты же мне и давал, еще до посадки.

– Хорошая книжка?

– Ничего.

– Он мне нравится. Не знаю почему, но нравится. Хотя Гроссман, конечно, ближе.

Митя ласково посмотрел ей в глаза.

Улыбнувшись, она отвела взгляд:

– Ты как-то изменился…

– А ты вот не меняешься. Все такая же нимфа.

– Нимфетка?

– Ну, из нимфеток ты выросла.

Минуту они простояли, рассматривая друг друга.

– Чааай пииить! Ребяяята! – прокричала на кухне Люся.

Вскоре они уже сидели за квадратным кухонным столиком, покрытым все той же старой-престарой клеенкой, начисто утратившей свой рисунок.

Марина отхлебнула обжигающий чай из большой глиняной кружки и провела пальцем по клеенке.

За этим столом в свое время пересидели, выпив сотни литров крепкого Люсиного чая, почти все известные правозащитники, диссиденты, писатели и художники.