Луи Альтюссер - За Маркса

• Название: За Маркса
• Автор: Луи Альтюссер
• Издательство: «Праксис»
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: 5-901574-59-1

Книга Луи Альтюссера «За Маркса» — важнейший текст западного марксизма после Второй мировой войны, выдержавший с момента своей первой публикации пятнадцать переизданий. Он произвел революцию в прочтении классических работ Маркса, заложив основы нового понимания философии, политики, истории. Книга содержит разработку базовых понятий, составивших фундамент так называемого «структуралистского» или «недиалектического» марксизма.

---

Я намеренно привлекаю внимание к этому «возвращению назад». Дело в том, что очень многие, используя формулы «снятия», заимствованные у Гегеля, Фейербаха и т. д., часто предлагают своеобразную фигуру непрерывного развития, во всяком случае развития, чьи прерывности следовало бы мыслить (в соответствии с моделью гегелевской диалектики, «Aufhebung») в пределах одного и того же элемента непрерывности, опорой которого является сама длительность истории (Маркса и его эпохи); в то время как критика этого идеологического элемента предполагает возвращение к подлинным объектам, (логически и исторически) предшествующим той идеологии, которая их отражает и скрывает.

Позвольте мне проиллюстрировать эту формулу возвращения назад двумя примерами. Первый касается самих авторов, субстанцию которых «переварил» Гегель, в том числе английских экономистов и французских философов и политических деятелей, а также исторических событий, смысл которых он проинтерпретировал, в первую очередь Французской революции. Когда в 1843 г. Маркс принимается за чтение английских экономистов, когда он занимается изучением Макиавелли, Монтескье, Руссо, Дидро и т. д., когда он изучает конкретную историю Французской революции[30], то он делает это не только для того, чтобы вернуться к источникам, которые читал Гегель, и подтвердить выводы Гегеля их источниками: напротив, он делает это для того, чтобы открыть реальность объектов, которыми овладел Гегель, чтобы придать им смысл своей собственной идеологии. В весьма значительной степени возвращение Маркса к теоретическим (французским и английским) продуктам XVIII века — это подлинное возвращение к позиции по сю сторону от Гегеля, к самим объектам в их реальности. «Снятие» Гегеля — это совсем не «Aufhebung» в гегелевском смысле слова, т. е. выражение истины того, что содержится во взглядах Гегеля; это отнюдь не снятие и превосхождение заблуждения в движении к истине, напротив, это снятие и превосхождение иллюзии в движении к реальности, точнее говоря, это даже не «снятие и превосхождение» иллюзии в движении к реальности, но разрушение иллюзии и возвращение назад, от разрушенной иллюзии к реальности; поэтому термин «снятие» лишается всякого смысла[31]. Маркс никогда не отказывался от этого имевшего для него решающее значение опыта непосредственного открытия реальности в трудах тех, кто переживал ее непосредственно и мыслил с наименьшим искажением: английских экономистов (они были сильны в политической экономии, ведь в их стране была экономика!), а также французских философов и политических деятелей (они были сильны в политике, ведь в их стране была политика!) XVIII столетия. Кроме того, он демонстрирует удивительную чувствительность, заметную, к примеру, в его критике французского утилитаризма, который в его глазах не обладает привилегией непосредственного опыта[32], чувствительность к идеологическому «остранению», порождаемому этим отсутствием: французские утилитаристы создают «философскую» теорию экономического отношения утилизации и эксплуатации, действительный механизм которого описывают английские экономисты, обнаруживающие его действие в самой английской реальности. Как мне кажется, проблема отношений между Гегелем и Марксом будет неразрешимой, если не принимать всерьез этот сдвиг точки зрения и не принимать в расчет, что это возвращение назад утвердило Маркса в той области, на той почве, которые уже не были областью и почвой Гегеля. И как раз исходя из этой «смены стихии» следует ставить вопрос о смысле Марксовых заимствований у Гегеля, о роли гегелевского наследия в трудах Маркса, в особенности, о роли диалектики[33].

Второй пример. Когда младогегельянцы вели дискуссии, используя понятия Гегеля, приспособленные ими к их собственным потребностям, они всегда ставили перед философией Гегеля вопросы, возникавшие перед ними из — за отставания истории современной им Германии, которую они сравнивали с Францией и Англией. Поражение, нанесенное Германии наполеоновскими войсками, в действительности не устранило исторического разрыва между ней и ведущими государствами Западной Европы. Немецкие интеллектуалы 1830–х гг. смотрели на Францию и Англию как на страны свободы и разума, в особенности после Июльской революции и принятия Англией Закона о выборах 1832 г. Таким образом, они опять — таки мыслили, а не переживали то, что другие осуществляли на деле. Но поскольку мыслили они об этом в стихии философии, то французская конституция и английский закон становились для них царством Разума, и именно от Разума они прежде всего ожидали осуществления либеральной революции в Германии[34]. Когда поражение 1840 года раскрыло им глаза на бессилие чистого (немецкого) Разума, они стали искать опору за его пределами; и именно в это время в их построениях появляется одна невероятно наивная и даже трогательная тема, само присутствие которой является свидетельством их отставания и их иллюзий, причем свидетельством, остающимся в пределах этих иллюзий: теперь они думают, что будущее принадлежит мистическому союзу Франции и Германии, союзу французского политического инстинкта и немецкой теории[35]. Таким образом, их ум занимают реальности, восприятие которых уже опосредовано их собственной идеологической схемой, их собственной проблематикой, которые уже искажены ею[36]. И когда в 1843 г., разочарованный неудачей своей попытки донести до немецкого народа уроки Разума и Свободы, Маркс наконец — то решает покинуть Германию и уезжает во Францию, он все еще отправляется на поиски мифа подобно тому как несколько лет тому назад на поиски их собственного мифа Франции отправлялось большинство студентов колониальных или зависимых стран[37]. И тогда происходит фундаментальное открытие: открытие того, что Франция и Англия не соответствуют своему мифу, открытие французской и английской реальности, лжи чистой политики, открытие борьбы классов, капитализма во плоти и крови и организованного пролетариата. Благодаря единственному в своем роде разделению труда Маркс открывает реальность Франции, а Энгельс — реальность Англии. И в этом случае мы тоже должны говорить о возвращении назад (а не о «снятии»), т. е. о возвращении от мифа к реальности, о действительном опыте, который разрывает покров иллюзии, во власти которой находились Маркс и Энгельс, о факте их собственного начала.

Но это возвращение назад, от идеологии к реальности, начинало совпадать с открытием радикально новой реальности, следов которой Маркс и Энгельс не находили ни в одном из текстов «немецкой философии». Маркс открыл во Франции организованный рабочий класс, в то время как Энгельс открыл в Англии развитой капитализм и борьбу классов, которая развивалась по своим собственным законам, обходясь без философии и философов[38].

Именно это двойное открытие сыграло решающую роль в интеллектуальной эволюции молодого Маркса: открытие реальности по сю сторону идеологии, о которой эта идеология говорила и которую она искажала, и открытие новой реальности по ту сторону современной идеологии, которой эта идеология не знала. Маркс стал Марксом, помыслив эту двойную реальность с помощью строгой теории, сменив стихию, — и помыслив единство и реальность этой новой стихии. Разумеется, эти открытия были неотделимы от целостного личного опыта Маркса, от немецкой истории, в которой он принимал непосредственное участие. Поскольку в Германии все же кое — что происходило. Было бы неверно думать, что там только прислушивались к отдаленному эху событий, происходивших за границей. Сама мысль о том, что все происходит за пределами Германии, и ничего — в ней самой, была иллюзией, порожденной отчаянием и нетерпением, поскольку, как нам самим хорошо известно, даже история, которая не удается, замедляет свой ход или повторяется, — это все же история. Весь теоретический и практический опыт, о котором я говорил, был заключен в экспериментальном постепенном открытии самой немецкой реальности. Разочарование 1840 г., которое обратило в ничто всю теоретическую систему младогегельянских надежд, когда Фридрих Вильгельм IV, этот псевдо — «либерал», превратился в деспота, — поражение Революции посредством Разума, к которой стремилась «Рейнская Газета», преследования, которым подвергся Маркс, и его изгнание, предательство со стороны тех элементов немецкой буржуазии, которые вначале его поддерживали, — все это на деле показало Марксу то, что скрывала в себе эта всем известная «немецкая нищета», это «филистерство», обличаемое моральным негодованием, как и само это моральное негодование: оно показало ему конкретную историческую ситуацию, не имевшую ничего общего с недоразумением или недостаточным пониманием, застывшие и жестокие отношения между классами, рефлексы эксплуатации и страха, которые обладали в немецкой буржуазии гораздо большей силой, чем все доказательства Разума. Именно тогда все обрушилось, и Маркс наконец — то обнаружил реальность той идеологической непрозрачности, которая делала его слепым; именно тогда он был вынужден прекратить проецировать на реальность жизни за рубежом немецкие мифы и признать, что эти мифы бессмысленны и неприменимы не только к зарубежью, но и к самой Германии, которая лелеяла в них свое собственное рабство, и что нужно проделать прямо противоположную операцию, спроецировав на Германию свет опыта, приобретенного за рубежом, чтобы увидеть ее в ясном свете дня.