Луи Альтюссер - За Маркса

• Название: За Маркса
• Автор: Луи Альтюссер
• Издательство: «Праксис»
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: 5-901574-59-1

Книга Луи Альтюссера «За Маркса» — важнейший текст западного марксизма после Второй мировой войны, выдержавший с момента своей первой публикации пятнадцать переизданий. Он произвел революцию в прочтении классических работ Маркса, заложив основы нового понимания философии, политики, истории. Книга содержит разработку базовых понятий, составивших фундамент так называемого «структуралистского» или «недиалектического» марксизма.

---

Разумеется, все это полезно и необходимо, но, повторю еще раз, «За Маркса» — это не документ. Это книга, по двум веским причинам, о которых я бы хотел кратко напомнить.

Во — первых, «За Маркса» была написана, в сильном смысле этого слова. Она остается одним из наиболее ярких проявлений философского стиля Альтюссера. Сегодня, благодаря публикации многочисленных архивных материалов, одни из которых производят впечатление преждевременных, другие — слишком запоздалых, мы знаем, что поиски этого стиля продолжались довольно долго, в мечтаниях и пробах пера подростка, воспитанного на классиках, пребывающего в духовных исканиях и жадного до полемики, затем — в сочинениях молодого мастера академического текста; позднее, за исключением нескольких проблесков, он был потерян в теоретически — активистских попытках соперничества с систематическими изложениями «диалектического и исторического материализма» на их собственной территории, и в автобиографической апологии — обвинительной речи — исповеди, написанной для какого — то фиктивного трибунала (я беру на себя полную ответственность за сказанное). Но в «За Маркса» — как, впрочем, уже и в чудесном «Монтескье: политика и история», а также в «книге» «Макиавелли и мы» (поскольку это действительно книга. Мы были удивлены и тронуты, когда обнаружили этот текст в его письменном столе, где он хранился так, как будто был написан только для него самого и для поддержания чести «теории»), — этот стиль проявляется с наибольшей силой и выразительностью, которые поражали его первых читателей.

Это стиль, говорящий о строгости и науке и благодаря своей риторической и понятийной экономии приобретающий средства, которых они требуют, но в то же время являющийся чрезвычайно страстным: стиль, вся живая страсть которого, питающаяся из не поддающихся расшифровке источников, перешла в своеобразный лиризм абстракции (подобно тому как Альтюссер в свое время говорил о Кремонини не как об «абстрактном художнике», но как о «художнике абстрактного»). Стиль, в котором заявляет о себе «сила следствий» («Амьенская лекция»), который многим обязан Паскалю и Руссо, Пеги и Сартру (да — да), Марксу и Ницше, но который является абсолютно индивидуальным, так сказать, лично — публичным. И который вновь доказывает, что не бывает философии — какой бы она ни была, аргументативной или рефлексивной, афористической или доказательной, — без изобретения письма посредством понятия, «за» которое она выступает, и для него.

Во — вторых, «За Маркса» не выдвигает никакого собственного учения, — напротив, эта книга стремится «служить» уже данному учению, учению Маркса. Но это учение обладает странной особенностью: оно не существует, по крайней мере в форме систематического изложения (поскольку теории «диалектического материализма», разумеется, представляют собой всего лишь карикатуру на него). Поэтому, разъясняет Альтюссер, открывая его в «теоретических» и «практических трудах марксизма» за формой набросков и применений, «выводов без посылок» или ответов на вопросы, которые не были сформулированы как таковые, следует в то же время произвести его в подлинном смысле слова.

Это значит, что следует назвать, артикулировать понятия и высказать тезисы (в действительности, конечно же, являющиеся гипотезами), из которых оно состоит. Именно это и делал Альтюссер в «За Маркса», порождая при этом поразительную констелляцию понятийных инструментов и тем самым идя на риск (за это его не раз подвергали и, несомненно, еще будут подвергать критике) заставить Маркса говорить больше, чем он действительно сказал, или даже говорить нечто совсем иное. Но в то же время открывая возможность экспортирования понятий и вопросов, берущих начало в мысли Маркса, во все поле эпистемологии, политики и метафизики.

В своем предисловии («Сегодня», И, с. 49) Альтюссер связывает гипотезы, на которые опирается его прочтение Маркса, с двумя главными теоретическими понятиями: с понятием «проблематики» (которое, как он говорит, было заимствовано у его умершего в 1963 году друга Жака Мартина, которому посвящена эта книга), и с понятием «эпистемологического разрыва» (которое, как он говорит, было заимствовано у его учителя Гастона Башляра). Вплоть до сегодняшнего дня эти два понятия — вместе с проблемами интерпретации, которые они ставят, — представляют собой своего рода опознавательный знак «альтюссерианства» или, скорее, того следа, который оно оставило в эпистемологическом дискурсе. Но хотя они и являются существенными для замысла «За Маркса», они, разумеется, не исчерпывают его теоретическое содержание. Осознавая все опасности упрощения, связанные с таким изложением, в котором следует не обсуждать, но лишь указывать на то, что является материалом для дискуссии, я предлагаю выделить три констелляции взаимосвязанных понятий и вопросов.

Одна из них организована вокруг «эпистемологического разрыва». К ней относятся понятия теоретической практики, научности и проблематики (которая, возможно, не прямо связана с Problemstellung Хайдеггера и которую было бы интересно сравнить с «проблематизацией» Делеза и Фуко), помысленной как систематическое единство, но не самих идей или понятий, а их материальной возможности.

Это момент, который вызвал наиболее оживленные дискуссии, в полной мере раскрывающие аффекты, связанные с идеей науки, но также и скрывающиеся в ней трудности. Ограничусь всего двумя наблюдениями. В то время как Альтюссер, даже когда он подвергает себя самокритике, принимающей различные формы (в особенности в связи с вопросом о том, следует ли рассматривать «диалектический материализм» или «теорию теоретических практик» в качестве научного или философского дискурса), отказывается отбросить идею, что теория Маркса (как она представлена в «Капитале») содержит с себе ядро научности stricto sensu, концепция этой научности еще не является фиксированной. Точнее говоря, она развивается по ходу дела: от идеи «возврата к реальному» (по ту сторону от идеологических иллюзий) к более спинозистской идее «теоретического присвоения», которое в то же время должно быть «наукой об идеологии», которой оно противостоит, и о ее собственной власти как иллюзии.

Исходя из этого, можно (и, несомненно, должно) спросить себя, действительно ли «За Маркса» и следующие за этой книгой эссе «импортируют» в марксистскую дискуссию уже существующую модель научности (что может вызвать обвинение в позитивизме), или, скорее (во всяком случае, одновременно), стремятся обновить понятие «науки», исходя из той своеобразной (в одно и то же время конфликтной и строгой) практики познания, которую представляет собой исторический материализм (и, несомненно, также психоанализ). Тогда уже не «наука» позволила бы нам понять, что такое разрыв, но, скорее, сама очевидность разрыва, совершенного Марксом (как критики непосредственности и эмпиризма во всех его формах, как сенсуалистических, т. е. юмовских, так и спекулятивных, т. е. гегельянских) побудила бы нас вновь задать вопрос о том, чем должна быть наука. Иными словами, она побудила бы нас поставить под вопрос эффекты знания и истины, которые она вызывает, но отнюдь не обязательно выражает в понятии.

Вторая констелляция, разработанная в этой книге, организована вокруг понятия структуры. Разумеется, оно тоже отсылает к идее систематического единства или «тотальности», которая, однако, дана только в своих эффектах, совершенно имманентно или как «отсутствующая», в строгом смысле слова «неотделимая» от них «причина» (Альтюссер позднее сравнит ее с присутствием субстанции Спинозы в своих модусах). Важным в данной связи — поскольку речь идет о Марксе и о типе причинности, который он и марксисты после него (в особенности Ленин в своих аналитических исследованиях конъюнктуры, «конкретных ситуаций») стремились открыть в истории — является то, что множественность, с которой мы имеем дело, есть множественность практик. Структурировать ансамбль практик значит сделать постижимым тот способ, которым они воздействуют друг на друга. Альтюссер говорит нам, что они делают это исключительно в модусе сущностной и нередуцируемой сверхдетерминации, за пределами которой никакая «редукция сложности» никогда не позволит обнаружить простоту линеарного детерминизма. Напротив, чем с большей силой утверждается «детерминация в конечном счете» со стороны одной из них (которую Маркс отождествляет со способом производства и эксплуатации труда), тем с большей силой проявляется необходимость гетерогенной «доминанты» и, как следствие, умножение препятствий реализации «чистой» экономической тенденции — тех самых препятствий, которые в ином смысле составляют весь материал классовой борьбы, этого единственного подлинного «движущего принципа истории».

Оставляя в стороне все схоластические дебаты вокруг вопроса о «структурализме», отметим, что такая концепция структуры негативно определяет себя с помощью двойного отрицания как «индивидуалистических», так и «органицистских» или «холистских» методологий, которые ведут друг с другом спор в эпистемологии гуманитарных наук. Поэтому она, по крайней мере формально, готова дать философское выражение той теории социального как комбинации изначально трансиндивидуальных «отношений», которую постоянно разрабатывал Маркс, после того как в «Тезисах о Фейербахе» он признал ее необходимость как ответа на классические формы идеализма и материализма[1]. Ее дополнением является чрезвычайно интересный набросок критики антропологической категории «сознания» в терминах структуры очуждения или диссоциации форм субъективного времени, который предстает перед нами в эссе ««Пикколо», Бертолоцци и Брехт (Заметки о материалистическом театре)», являющемся подлинным геометрическим и теоретическим центром всей книги (которое, однако, фигурирует здесь как некое «похищенное письмо», — в том смысле, что никто не читает его как таковое, быть может, по той причине, что речь в нем идет об эстетике и о театре).