Зинаида Гиппиус - Том 3. Алый меч

• Название: Том 3. Алый меч
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00450-6

В третьем томе Собрания сочинений классика Серебряного века и русского зарубежья Зинаиды Гиппиус (1869–1945) впервые в полном составе публикуются сборники художественной прозы: «Третья книга рассказов» (1902), «Алый меч» (1906), «Черное по белому» (1908), а также ее «Собрание стихов. Книга вторая. 1903–1909» (1910).

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Беляев не двинулся с места. Надо было ждать, он ждал и смотрел.

Большая тесная толпа мужиков в чистеньких армяках оттеснила его, сразу наполнив церковный подъезд и заняв весь тротуар. Были и женщины, с укутанными детьми на руках и с узелками. Толпа напирала на церковные двери.

– Вы куда? – спросил сторож.

Высокий, пожилой и степенный мужик, русобородый, ответил за всех.

– А в церкву. Мы нездешние.

– К плащанице, что ль?

– Зачем. Мы к плащанице вчерась прикладались. Мы к утрени. Потому здесь, сказывали нам, опосля-то и не попасть. А мы привыкши, чтобы пение слышать. Нездешние мы, голубчик, переселенцы.

Сторож рассердился.

– К утрени! День белый, а они к утрени. Это не показано. Вон вас какое место, найдете спозаранку, так потом никому не пробраться. Ступайте-ка с Богом. Не время.

Мужик удивился.

– Не время! Мы ништо, мы обождем. Нам бы только в церкву.

– Да церковь-то у нас маленькая! Как бы вроде домовая. Господа больше бывают. Идите в собор, там паперть есть, на паперти подождете.

– Мы нездешние, – упрямо и степенно повторил высокий мужик. – Мы этих делов не знаем, где соборне, где как. Ты уж, служивый, пропусти нас в церкву-то.

– Да коли не время! – закричал сторож. – Экий народ несуразный, времени не знает.

Толпа, казалось, еще увеличилась. Слышны были женские голоса, ребенок заплакал.

К дверям подошел какой-то молодой человек, в коричневой рясе, может быть, дьякон, а может быть, и священник.

Федор Анатольевич слышал плач детей, голос сторожа, все повторяющий: «Не время», смотрел вдаль, к решетке канала, и не знал, какое минуло время. И он увидел, как узкая темная фигура Люси отделилась от решетки, как за ней двинулся Алексей Иванович и как оба они стали приближаться, вместе, и смотрели теперь в его сторону.

Подошедший человек в рясе сказал сторожу:

– Пропусти. Церковь приходская. Пусть идут. Высокий мужик перекрестился, медленно и широко.

– Слава Тебе, Господи! Сподобил Господь. Храм Божий. Храму Божьему всяк час – время.

Толпа сразу потянулась в открывшиеся двери. Когда вошел последний – дверь хлопнула.

Ни одного шага навстречу не сделал Федор Анатольевич. Ни о чем не спросил он, когда Алеша и Люся подошли к нему. Он только сказал:

– Зайдемте в церковь, – и они все тотчас же двинулись к дверям, которые сторож открыл перед ними.

В церкви тепло, темно, низкие своды, белые колонны, пахнет воском и нежной влажностью. Толпа переселенцев уже заняла почти весь притвор, женщины с детьми сидели на полу, у стен. Посередине, между колоннами, стоял на возвышении гроб с телом Христа – Плащаница.

Люся, ее брат и Алеша поклонились, поднялись на ступени и поочередно поцеловали темный холст Плащаницы.

А потом, в молчании, не сговариваясь, поцеловали все трое друг друга.

Высокий, русобородый мужик, стоявший впереди, обернулся и поглядел на них..

– Что ты? – ласково сказал ему Беляев.

– Да вот, гляжу, что христосуетесь, – деловито, вполголоса, промолвил мужик. – А ведь Христос-то воскрес еще не пели.

Ему ответила Люся и улыбнулась.

– Мы в путь нынче едем. Ночь в пути будем: как Христос Воскрес станут петь – не услышим. Нам теперь Воскрес Христос.

Мужик посмотрел-посмотрел на нее – и одобрительно кивнул головой.

– Ну… ин так, – сказал он и неторопливо вытер губы рукавом. – Христос Воскрес, коли так.

Люся ответила: «Воистину», и они трижды поцеловались. За нею похристосовались также и брат, и Алеша. Остальным они поклонились. Женщины вставали перед Люсей и кланялись.

Потом они трое взялись за руки и вышли из церкви. Солнце ослепило их.

Небесные слова*

I Вверх

О небесах всегда говорили много пустяков. Поэты описывали их приятный вид, астрономы занимались вычислениями, – каждая звезда у них под номером; обыкновенные люди глядят на небо, когда боятся, что пойдет дождь, а все вообще убеждены, что между человеческими делами и небом очень мало связи. Люди религиозные, впрочем, этого не скажут; но они смотрят на небо, как на задернутую голубую занавеску, которая сама по себе не важна, а только скрывает от них важное и с ними имеющее связь.

О небесах, как о задернутой занавеске, не буду говорить. Небо для меня живо, точно живое человеческое лицо; и оно всегда со мною, принимая самое близкое участие во всех моих мыслях и делах. Лицо неба понятнее лица земли: люди землю почти никогда не видят истинною, нагою, а больше измененною же собственными руками; да и как иначе? Небеса же чисты и очень широки, а потому и выразительны.

Я расскажу несколько отрывочных случаев из моей жизни, и будет ясно, что небеса живут с нами, говорят с нами, только мы редко слушаем их слова.

Поэты в особенности невыносимы. У них аллегорические небеса, а я вовсе не хочу аллегорических небес. Поэт описывает грозу долго, подробно, только для того, чтобы прибавить: «В душе моей часто бывают такие же грозы…». Или говорят о солнце и сравнивают его с «солнцем любви». Доктора склонны думать, что грозы влияют на человеческий организм, на внешнего человека, самым понятным образом. И все это не то.

Мы заняты своими делами, мы в нерешительности, в сомнении, – и небо с нами, улыбается, хмурится, советует, объясняет, утешает, подсмеивается – нужно только понимать его слова.

Выучиться нетрудно при внимании; особенно, если имеешь некоторые способности и склонность смотреть вверх. Я знал одну старушку, которая во всех затруднительных случаях прибегала… даже не к Библии и не к Евангелию, а к часослову. Небо гораздо шире часослова, а притом эта книга всегда раскрыта на нужном месте.

II Крыса

Я долго жил, совершенно не обращая внимания на небеса, – долго, должно быть, лет до десяти. Злился, когда с крыш текла вода, и прыгал козлом по саду, когда на песке лежали солнечные пятна, – а наверх как-то вовсе не глядел. Мы жили в деревне, в Малороссии, воспитывали меня свободно – вернее, вовсе не воспитывали, – я вечно был один, и очень был зол, упрям и туп.

Как-то раз, в воскресенье, после завтрака, я пошел к старому амбару ловить крысу, которую я там раньше заприметил. Старый амбар на задворках был единственным местом, куда мне запрещали ходить, а потому я вечно торчал у амбара.

Сегодня же это было особенно преступно, так как утром меня водили к обедне и надели мне голубую шелковую рубашку, которую, я знал, я непременно испорчу за амбаром. Рубашка, впрочем, мне нравилась, и я ее немного жалел, но делать было нечего.

У заброшенного амбара, серого с колонками, росла густая трава, почти в мой рост, кругом теснились строения, было очень уединенно, никто сюда не заходил. Я сел на корточки перед заранее намеченной дырой, под перекошенной галереей амбара, – вынул кусок измятого сыра, который стащил за столом, положил у дыры и стал ждать. Оружия у меня никакого не было, и я не знаю, как мог я надеяться поймать крысу и на что она мне, вообще, была нужна, – однако ждал и надеялся.

Я так долго ждал, что когда крыса пришла, – я совершенно обезумел и бросился на нее. Она с быстротой молнии помчалась наверх, на галерею. Я, кажется, вопя, – за ней, на гнилые доски, и ухватился за поперечную палку перил. Палка тотчас же переломилась, и я упал навзничь с порядочной высоты. Но падение только ошеломило меня, потому что я упал затылком на густую траву. Вместо крысы я держал в руках серый обломок перила. Тонкие зеленые нити колебались около меня, а прямо надо мною, только очень высоко, был кусок неба, голубой, как шелк моей рубашки. Я знал, что это – небо, но в первый раз как следует посмотрел на него, подумал о нем – и оно мне понравилось. Оно было, пожалуй, еще голубее моей рубашки и стояло надо мной так, как будто ничего не случилось. Однако оно видело, что я полетел, и мне стало стыдно. Но лежать и смотреть вверх все-таки было приятно, и я не двигался.

Главное, мне нравилось, что небо такое просторное и ничем не загромождено. Если б крыса там бегала, ей некуда было бы спрятаться, и я бы ее непременно поймал. А здесь выдумали эти амбары да норы… Хорошо тоже, что пустынно. И небо, хотя видело мое поражение, оставалось серьезным и не очень меня осуждало, так что я перестал стыдиться, и оно мне еще больше понравилось. Я взглянул на рубашку. Она порвалась на рукаве и казалась очень тусклой перед небом. Я полежал еще, потом бодро встал, оправился и опять взглянул наверх. Ну не поймал крысу, ну изорвал рубашку, а вот зато у меня теперь есть небо. Оно видело все – и ничего, осталось как было. Это хорошо, что оно теперь у меня есть.

Зачем оно мне нужно – я не знал; что мне с ним делать – тоже не знал, да, впрочем, я не знал, что делать и с крысой, которую хотел поймать. Но у меня было такое довольство, точно ко всем старым игрушкам, которые нисколько не надоели, – мне неожиданно подарили новую. У меня был амбар, сад, крысы, трава, я сам – словом, все, что внизу, – а теперь я открыл, что и вверху есть тоже хорошее, и оно тоже мое. Хотел бы я видеть, кто мог у меня отнять небо!