Александр Грибоедов - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Александр Грибоедов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1988

Настоящее издание включает в себя все художественные (дошедшие до нас) произведения Грибоедова (в том числе наброски и планы их), его публицистику, путевые дневники и все его письма, известные к настоящему времени; в особый раздел вошли произведения, грибоедовское авторство которых весьма вероятно. Таким образом, за пределами издания остались только маргиналии и заметки Грибоедова по поводу прочитанных книг и его деловые бумаги и записки.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Принципиальным в комедии становится завет-пророчество Чацкого:

Чтоб умный, бодрый наш народ
Хотя б по языку нас не считал за немцев!

Здесь важно, что умными в пьесе Грибоедова названы всерьез лишь Чацкий – и народ. И «Горе уму» (так первоначально называлась комедия) обжигает не только героя. Народ за рамками сюжета «Горя от ума», но в оценке явлений жизни Грибоедов исходит из народных представлений.

«Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его», – замечал Грибоедов.

Годы создания «Горя от ума» были временем глубоких раздумий писателя о назначении искусства, о трагической судьбе поэта. В стихотворениях «Давид», «Юность вещего», «Телешовой», в «Отрывке из Гете» намечена та же тема, которая будет раскрыта в духовных исканиях Чацкого. Земной, не чуждый светской суеты, он легко уязвим, но в своих откровениях, истину которых не может заглушить ропот глупцов, он возвышается над суетой дня, вершит суд будущего. Близкий к Грибоедову В. Ф. Одоевский указывал, что автор изображает в Чацком человека, к которому можно отнести стих поэта «Не терпит сердце немоты»[27]. Комментарий к этому стиху Кюхельбекера отчетливо раскрывает, каким представлялся в грибоедовском кругу «высший смысл» его комедии: «…стих, которым бы должны руководствоваться все пишущие. Говори в печати, перед лицом стольких тебе незнакомых, только тогда, когда твое сердце не терпит немоты, и ты облагородишь звание писателя, твое авторство уже не будет ремеслом, твои слова, ознаменованные вдохновением, будут живы, увлекательны, истинны»[28].

Вполне очевидно. Грибоедов был гениальным рассказчиком, что мы почти не ощущаем в его произведениях, так как это естественное дарование он не считал еще искусством, а потому почти не доверял свои свободные импровизации перу и бумаге. В письме к Кюхельбекеру он даже как-то обмолвился: «…у меня дарование вроде мельничного колеса; и коли дать ему волю, так оно вздор замелет».

Кажется, лишь однажды он дал себе волю: представив, по собственному признанию, «в суетном наряде» то, что должно было, по сокровенной мысли, стать «сценической поэмой». Так было создано «Горе от ума».

К сожалению, собеседники почти не донесли до нас устных рассказов Грибоедова. Вероятно, потому, что записывать их было затруднительно: в простом пересказе, не воодушевленные живой и пылкой мыслью писателя, они многое теряли.

Поэтому стоит решиться на одну длинную цитату – из романа Булгарина, в котором была потревожена тень Грибоедова. Потревожена втуне, так как булгаринский А. С. Световидов ходулен и неинтересен, кроме одного размышления вслух, которое кажется записанным сразу же, чуть ли не стенографически:

«Женщина умная, с твердым характером есть олицетворение нравственной силы, которою управляется человечество. Греческая мифология есть не что иное, как философия природы (Naturphilosophie) в лицах, роман нравственного мира. Греческая мифология объяснила эту великую истину! Представляя физическую власть над землею мужчинам, мифология подчиняет нравственный мир женщинам. Венера, то есть красота, Минерва, то есть мудрость, Юнона, или женская твердость и постоянство, – господствуют на Олимпе. Музы тоже женщины. Древние поэты, перед начатием своего труда, при носили жертву Грациям, и оттого творения их восхищают род человеческий в течение веков! Кто никогда не любил, кто не подчинялся влиянию женщин, тот не произвел и не произведет ничего великого, потому что сам мал душою. Исполин нашего века, Наполеон, до тех пор был счастлив, пока очарование Иозефины действовало на него. Это народное предание, может быть, не согласное с историей, но я люблю народные предания, потому что они основываются всегда на нравственной истине, а история весьма часто разведена на лжи, на догадках и предположениях мудрецов, которым мир представляется вверх ногами, чрез стекло их испорченности или кабинетной недогадливости… У женщин, братец, есть особое чувство, которое французы называют такт (tact). Этого слова нельзя перевесть не только буквально, но даже перифразой ни на один язык. Немцы перевели его: Gefühlssinn – это почти то же, что мысль или разум чувствований. Этот перевод кажется мне довольно близок к смыслу подлинника. Такт есть то же, что гений или дух Сократа: внутренний оракул. Следуя внушению этого оракула, женщина редко ошибается, но оракул этот действует только в сердце, которое любит. Мать, сестра, жена, любовница видят в будущем и постигают внутренним чувством лучше, нежели мужчина чувствованием, что полезно, что вредно для сына, брата, мужа, любовника. Азиатцы до тех пор останутся варварами, невеждами, а следственно, и бессильными в политическом мире, пока не признают власти женщин и не подчинятся их нравственной силе. Петр Великий начал с того, что растворил терема. Те между нами, которые не признают этой нравственной власти и силы женщин, – те же азиатцы, те же варвары!»[35]

Грибоедов был, как известно, прекрасным музыкантом-импровизатором, и кто из его близких приятелей не слушал, как часами он играл на фортепьяно? Записанными оказались лишь два вальса Грибоедова, остальное, как говорится, кануло в вечность. Но так ли бесследно кануло? Существует предание, что в некоторых романсах Алябьева сохранились грибоедовские темы. Есть и вполне определенное свидетельство на этот счет: в 1828 году, в Петербурге, Грибоедов наиграл М. И. Глинке мелодию грузинской песни, которая композитором была положена в основу его романса; позже на эту музыку Пушкин сочинил стихи «Не пой, красавица, при мне…». В поэтической практике Пушкина это был беспрецедентный случай. Прослышав в конце 1823 года, что Вяземский сочиняет с Грибоедовым водевиль на музыку Верстовского, Пушкин заметит укоризненно: «Что тебе пришло в голову писать оперу и подчинить поэта музыканту? Чин чина почитай. Я бы и для Россини не пошевелился»[36]. Спустя пять лет он нарушил правило. Для юного Глинки? Скорее все же для Грибоедова.

Если музыкальные импровизации Грибоедова, несмотря на их сиюминутную мимолетность, все же остались в истории русской культуры, неужели его вдохновенные беседы пропали без следа? Невозможно поверить в это. Не воплощенные в литературную форму, они будили ответную мысль. Александр и Владимир Одоевские, Бестужевы и Рылеев, Кюхельбекер и Пушкин – разве их творчество не стало в чем-то богаче, соприкоснувшись с грибоедовским гением?

Об этом нужно помнить, говоря о литературной судьбе Грибоедова, до конца не свершившейся, но отнюдь не исчерпанной все же его «Горем от ума».

И еще об одном застаревшем недоразумении необходимо сказать под конец.

В июне 1828 года, во время последнего свидания с Бегичевым, отправляясь в свою последнюю поездку на Восток, Грибоедов оставил другу пухлую пачку черновых бумаг, которые тот потом тщательно переплел, а позже передал Черновую тетрадь Грибоедова почитателю и дальнему родственнику драматурга, Д. А. Смирнову. Последний успел напечатать (к сожалению, с пропусками) эти бумаги в 1859 году, в журнале «Русское слово». Впоследствии тетрадь погибла при пожаре имения Смирнова.

Трудно переоценить значение этих материалов для творческой биографии Грибоедова, ставших нам известными из публикации. Здесь черновики стихов и драматических сцен, планы произведений, путевые записки, исторические заметки Грибоедова, о которых частично упоминалось выше. Не будь всего этого, наши знания о его творчестве были бы значительно беднее. Все это так.

Вместе с тем наброски, сохранившиеся в Черновой, кажутся зачастую бледным подобием опубликованных произведений Грибоедова. Это-то и создает впечатление, что в конце своего творческого пути драматург писал «хуже», чем в начале.

Нельзя вполне доверять такому впечатлению. Нужно помнить, что у Бегичева писателем – за исключением «Путевых заметок», которые и адресованы другу, – оставлены бумаги именно черновые, которые ему уже были не нужны. Вовсе не потому, что он решительно расставался с поэзией, которую любил «без памяти, страстно». Все необходимое, более обработанное, может быть, даже и кое-что завершенное он захватил с собой.

После разгрома российского посольства в Тегеране 30 января 1829 года юной вдове Грибоедова возвратили и личные вещи, и даже книги покойного. Ни одной бумаги из его архива возвращено не было. Этот факт, между прочим, наглядней всего свидетельствует, что фанатичная толпа, возбужденная призывами к «священной войне» с гяурами, выполнила в чьих-то руках роль слепого орудия. Кто-то ведь собрал до листка все бумаги русского полномочного министра в Персии? Где они, эти бумаги? Уничтожены ли они позже, после внимательного просмотра, или же хранятся до сих пор в каком-то секретном архиве? Дипломатические депеши и инструкции сейчас уже не столь интересны, хотя и имеют, конечно, определенное историческое значение. Но где авторский экземпляр гениального «Горя от ума», с которым едва ли расставался Грибоедов? Где трагедия «Грузинская ночь»? Где тетрадь с последними путевыми письмами к Бегичеву, которые, по обусловленной еще в 1818 году договоренности со своим другом, не переставал никогда набрасывать Грибоедов, предвкушая новую встречу с ним, когда, заглядывая в свой конспект, он собирался вновь рассказать о том, что пережил и перечувствовал на чужбине? Где письма Нины, писавшей мужу чуть ли не ежедневно? А может быть, и другие произведения автора «Горя от ума», нам доселе неведомые?