Дмитрий Щербинин - Ворон

• Название: Ворон
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись у берегов Андуина-великого, и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

— Да ты насмехалась надо мной все это время! Ты дрессировала меня, как какого-то зверя! Ты просто развлекалась со мной — да, да — тебе некуда было девать время, и ты, теша себя страхом, сидела с таким уродцем, как я! Небось рассказывала потом подружкам, а?!

И в это время дева вышла, на эту освещенную солнцем лужайку. Она еще издали заговорила Сильнэму своим мягким, нежным голосом:

— А я то думала, куда ты побежал?.. Ах, прости ты меня пожалуйста… Милый, милый — мне так тебя жалко. — и тут из прекрасных очей ее выступили слезы.

Она было сделала к нему шаг, хотела обнять, поплакать, обласкать нежными словами, но он отступил, и прохрипел:

— Не подходи! Тебе должно быть тошно с такой отвратительной тварью, как я!

— Что ты говоришь такое? — на ее личике отобразилась боль. — Мне так больно за тебя, милый, милый мой брат!..

— Я ненавижу тебя! — тяжело дыша выкрикнул Сильнэм. — Конечно, ты жалеешь такого жалкого уродца, как я! Ведь, тебе еще хочется быть красивой и изнутри!

Сильнэм скрежетал клыками, глаза его все больше мутнели, и он уже почти ничего не видел; мысли путались — и ему уже казалось, что это она виновата во всей его боли. И вот он зашипел, совсем Ей незнакомым голосом:

— Сейчас я перегрызу тебе глотку, разорву все твое тело! Ведь, только из-за тела ты меня не можешь полюбить! Вот она — эльфийская благодетель!

И тогда Сильнэм бросился на деву, а она выставила перед собой тоненькие свои ручки, и так доверительно, так ласково на него посмотрела. А он, увидев этот спокойный свет — посчитав его новой насмешкой, пришел в еще большую ярость, и, в последнем рывке, налетел на нее, одним движением своих могучих лапищ переломил ей шею — она умерла сразу; и, в тоже мгновенье, ярость отхлынула от Сильнэма, он, даже успел подхватить ее тело, и уложить его в траву…

Недвижимый, простоял он над нею довольно долго… Но вот он услышал приближающиеся голоса, и понял, что сейчас все обнаружиться, что прощения ему не будет; и, ежели даже не казнят сразу, так отправят в темницу. И вот он склонился над нею, быстро поцеловал в холодный уже лоб, и бросился бежать.

Он бежал и на следующий день, и через неделю. Он хотел оказаться в таком месте, где никто, кроме безучастных птиц и зверей не взглянет на него. Он не видел, ни закатов, ни рассветов; все отходило в какой-то призрачной, мутной дымке назад, и он совсем не жалел измученное тело: «Изойдусь весь в беге — ну и пусть! Зачем я существую?! И сам боль испытываю, и всем боль причиняю!..»

И он достиг в леса, которые поднимались с востока от Серых гор. Слишком светлыми, многогласыми казались ему эти леса — он с каждым годом уходил все дальше и дальше на север. Годами, столетьями не слышал он ничьей речи, ни видел ничьего лица — и, если ему издали послышаться чей-нибудь голос, так он со всех сил бежал от такого места…

Наконец, зашел он в холодные еловые дебри, почти безжизненные, древние, все пронизанные мраком, не знающие ни весенних трелей, ни яркого солнца — все время там были тоскливые ноябрьские сумерки, все время с отчаяньем скрипели черные стволы; а их плотные кроны закрывали ненавистное ему небо.

В одиночестве, он много раз сходил с ума… А то вспомнятся, вдруг, то древнее, счастливое время, когда были только звезды, да он со своей возлюбленной — и такая эта мука была — вспоминать все это, такая жажда эту любовь вновь обрести, что он выцарапал свои глаза…

Теперь он слышал голоса, мрачных духов этого леса — они его своему темному волшебству. В конце-концов он обрел и зрение, хотя видел совсем иначе, чем живущие. Он научился беззвучно передвигаться, он узнал многие темные тайны этого древнего леса, а деревья требовали для себя жертв, ибо им хотелось разлить в своих недрах теплую кровь. Сильнэль, выходил на охоту, приносил орков, да и любых чудищ, которых мог поймать в окрестностях. Если ему доводилось поймать эльфа или человека, то и он и их нес…

Мелькают года, десятилетия, проходят сотни лет; а он, зачарованный этим лесом, все существует, приносит жертвы. И как выход из отчаянья, вспоминаются ему в редкие минуты просветленья последние строки, той песни, которая подарилу ему возлюбленная, там, за тьмую веков:

Настанет день — умрет заря,
И не взойдет уж Солнце,
Тогда, средь звезд, одна горя,
Найду к тебе оконце…

Тогда, тогда среди миров,
Ждет всех освобожденье,
И лишь тогда найдем свой кров,
Сольется наше пенье…

* * *

Эллиор не оставался безучастным, он протянул навстречу страдальцу руки — его голос, подрагивающий от волнения, точно струна у гитары, шептал:

— Милый брат, поверь, никто не держит на тебя зла. Мы рады будем, если ты вернешься! Мы излечим тебя!

Тут Сильнэль усмехнулся и молвил:

— Что ж, ты думаешь, сейчас и побегу? Я чужд, вашему счастью, так же чужд я и вашему горю. Сегодня, рассказываю свою историю, я непозволительно расчувствовался. А теперь спрашиваю: Я, проведший века во мраке, в размышлениях, наедине с собою; что ж — вы, быть может, думаете Я теперь хоть сколько то похож на вас?..

— Да. В глубине ты прежний Сильнэль. Это выступило из твоего рассказа.

— Ну так знай, что мрачный лес, мне ближе, чем ваши королевства… Пойми: мне не к чему ваше счастья — что оно? Зачем? У меня есть мечта — я иду через столетья, и, когда не станет этого мира: «… тогда найдем свой кров, сольется наше пенье»… Ну — довольно. Ты, кажется, забыл о своих спутниках. А между прочим, у костра много чего интересного произошло.

— Да, конечно же — я бегу! — воскликнул Эллиор. — Но неужели…

— Незабывай: впереди вас не ждет ни света, ни радости.

— Что бы нас не ждало впереди — мы примем это. Ну, прощай, до встречи — тревога горит в моем сердце!

Он довольно быстро нашел их стоянку, так-как Мьер подкинул побольше дров, и громко переговаривался с Фалко.

А когда он вернулся и положил ее рядом с пламенем, то Мьер, вглядываясь в его лицо, говорил:

— Друг мой! Я не узнаю тебя! Ты такой бледный, в твоих глазах боль — я никогда тебя таким не видел, разве что после гибели Глони. Кажется, будто бездна страданий открылась тебе в чаще…

— Да — так и было. — устало вздохнул Эллиор.

Мьер с тревогой огляделся:

— Это незванный гость? Ты нагнал его?.. И что же?

— Да — это связанно с ним; однако, не стоит его опасаться. Его боль — внутри него, и он мне раскрыл, какую-то долю ее. Но он не тронет нас. Нет — сейчас я ничего не стану рассказывать. Надо хоть немного отдохнуть…

* * *

Девочка очнулась на следующее утро, как-раз в то мгновенье, когда повалил первый снег. Сидели они под густой еловой ветвью, которая закрывала их ночью от дождя. Ветка эта спускалась вниз, и за ней открывалось шагов в пять свободное пространство: одно из немногих в этом лесу, к которому пробивался свет небесный. И вот, только открыла она глаза, так и увидела эти самые-самые первые снежинки — они вынырнули из-за этой еловой ветви, и теперь плавно опускались к холодной, покрытой корнями земле. Воздух был темный, и никаких ярких цветов вокруг не было; даже и угли в кострище имели какой-то приглушенный, блеклый оттенок. На углях стоял котелок, в котором что-то варилось, выпускало едва приметный дымок, а вот запах был яркий, аппетитный: тут у нее даже в желудке заурчало.

Однако, всякие мысли об еде тут же пропали, как только вспомнила она о вчерашнем. «А вдруг обманули меня?! Вдруг, все это затем только, чтобы утешить?! Что если я…» — даже и додумать было страшно; и она принялась оглядываться: ее пробуждение заметили — что-то говорил Эллиор, приветливо улыбался Хэм — нет, нет — все это ничего теперь не значило. «Где же он? Где же Сикус?!..»

Нигде его не было видно, она побледнела, часто задышала, чуствовала, как рванулось в груди маленькое сердечко: «Неужели же…? Неужели же…?» — все забилось в этом страшном вопросе. Она, едва сдерживая слезы, со все возрастающим ужасом оглядывалась, ожидала, что сейчас вот увидит недавно насыпанных холмик над могилой.

Но вот девочка вскрикнула от радости, и бросилась навстречу — к их стоянке возвращался великан Мьер, а рядом с ним — маленький, щупленький Сикус. Сикус увидев, что она бежит ему навстречу широко улыбнулся. Его голос был добродушным, хоть и усталым, хоть и довольно натянутым:

— Вижу, вижу, что ты меня, все-таки, простила…

Тут он присел на корточки, так, что его вытянутое, худющее лицо, оказалось как-раз вровень с ее личиком. Он протянул к ней свои обтянутые кожей руки, и скривив свой огромный рот в подобие улыбки, продолжал:

— Маленькая, да ты еще страдала из-за меня. Ну — не беспокойся, на груди у меня только царапинка была, да и та уже зажила… Будем же друзьями! Ну, что же ты стоишь?.. Подойди, дай я поцелую тебя, и ты поцелуешь меня — и будем мы отныне друзьями… Что же ты?..