Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста

• Название: Исповедь сталиниста
• Автор: Иван Стаднюк
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Ха! - Граник насмешливо взглянул на меня. - Старые одесские хохмы: "подъевреиваю трамвай", "подъевреиваю поезд", "поджидаю еврея".

- Слушай, давай прекратим эту тему, - предложил я. - А то получается так, будто честных людей заставляют оправдываться в том, что они не воры!

- Согласен! Но назови мне еще хоть одно слово, в котором бы звучало сочетание букв "ж-и-д". Мне просто интересно.

- Жидкость!.. Лоллобриджида!.. Андре Жид!..

- Кошмар! - засмеялся Граник. - Можешь диссертацию писать.

- Зачем диссертацию? Поэму о нашей с тобой поездке в Кордышивку! И назову ее, по примеру "Энеиды" Котляревского, "Евреида"! Ты и мой дядька Иван будете главными персонажами поэмы, - меня охватил задор.

- Годится! Потом фильм сварганим. "Евреида" - отличное название!

- Уже есть готовые эпизоды для этого фильма. Трагикомические! - И я с подробностями рассказал Гранику, как в 1949 году в Кордышивку приезжал из Москвы один полковник с задачей опровергнуть мое украинское происхождение и документально подтвердить, что по национальности я еврей. А тогда за сокрытие "биографических данных" следовало увольнение из армии.

Выслушав мой рассказ, Анатолий Михайлович задумался, глядя себе под ноги; мы медленно шли по пустынной улице села.

- А им что, не хватало для доказательства хотя бы твоего "Максима Перепелицы"? - мрачно спросил он.

- При чем здесь "Максим"? - не понял я.

- При том, что такую повесть мог написать только украинец. Меня, как режиссера, и привлекли в ней национальный характер героя и колорит жизни украинского села.

Настал черед задуматься мне. Поразмыслив, я сказал:

- Во-первых, в сорок девятом "Максима Перепелицы" у меня еще не было. Во-вторых, я же написал его по-русски, чуток прибегая к украинизмам. Но ведь искусство - продукт общечеловеческий!

- Ерунда! - Граник взмахнул рукой. - Еще Бальзак говорил, что искусство есть одежда нации. А общечеловеческое в искусстве пробивается только сквозь национальную форму... Ты, например, мог бы поставить себя на место Шолом-Алейхема и написать нечто подобное его повести "Тевье-молочник"?

- С классиками не соревнуюсь, - отшутился я. - Однако мысль твою понял и с ней согласен... Но постараюсь когда-нибудь написать рассказ, как я учился один день в хедере, - и тут же пожалел о сказанном.

- Не может быть! Расскажи! - потребовал Граник.

Но рассказывать почему-то не хотелось; испытывал неловкость оттого, что наши разговоры заклинились на "еврейской теме".

Однако Граник настаивал, и я, труня над собой, все-таки поведал ему забавную, незамысловатую ситуацию, в которую попал в 1932 году после окончания четвертого класса сельской школы.

...Когда начался в Кордышивке голод, отец, удравший из села от очередной моей мачехи в Киев и работавший там дворником, а потом лифтером, вызвал меня к себе. Не могу вспомнить, как я, одиннадцатилетний мальчуган, добрался до Киева. Из Киева батька отправил меня на пассажирском пароходе "Надежда Крупская" в Чернигов к брату Якову, инструктору обкома партии. Брат и его жена Мария Ивановна временно жили в ремонтировавшемся двухэтажном доме на углу улиц Ленина и Шильмана. Подходил сентябрь, и меня надо было определять в школу. А ближайшая находилась рядом, на улице Ленина, против редакции областной газеты "Большевик". Брат и отнес туда заявление и свидетельство об окончании мной четырехлетки.

И вот наступил первый день занятий. Прихожу в школу, нахожу дверь с табличкой "5-й", переступаю порог класса, сажусь за скамейку на свободное место, с гордостью раскрываю новенький, какого у меня никогда до этого не было, ранец, купленный Яковом. Вокруг - горластые мальчишки и девчонки, разговаривающие между собой на непонятном мне языке. "Городская мова (язык), - решил я для себя. - Научусь и я балакать по-городскому! - Во в Кордышивке удивятся!"

Зашел молодой учитель. Класс утих. Учитель раскрыл журнал и начал перекличку. Вскоре прозвучала и моя фамилия. Я проворно поднялся и бойко сказал: "Я!" Учитель что-то спросил у меня.

- Я вас не разумию, бо ще не навчився размовляты городською мовою. Але скоро навчусь!{7} - ответил я.

Учитель опять обратился ко мне с каким-то вопросом. Я пожимал плечами, удивляясь его непонятливости. А класс взорвался дружным хохотом. Все мальчишки и девчонки повернули ко мне лица и безудержно смеялись.

Учитель подошел ко мне, взял за руку и повел из класса, повесив мне на плечо мой ранец.

Вошли мы с ним в учительскую. Там сидело несколько педагогов - мужчин и женщин. Учитель им что-то объяснил, и они тоже начали хохотать. Ко мне подошла женщина в очках и по-украински сказала:

- Иди, хлопчик, домой и скажи брату, что он записал тебя в еврейскую школу. Пусть придет к нам и заберет твои документы...

Весь мой рассказ Граник сопровождал хохотом. А когда я умолк, он с непонятной мне тогда удрученностью промолвил:

- Да, были еврейские школы, театры, издательства, а теперь остался только пятый пункт в анкетах...

Я не знал, что такое "пятый пункт", и отмолчался.

* * *

Наступила самая ответственная пора: надо было садиться за написание первого в своей жизни киносценария. Фильм уже значился в планах студии. Анатолий Михайлович предложил мне, поскольку было лето, забрать из Москвы семью и поехать под Ленинград в писательский Дом творчества "Комарово". Хлопоты о покупке путевок он взял на себя, хотя я уже был полноправным членом Союза.

Незадолго до отъезда в Ленинград в Симферополе вышла в свет первая моя "солидная" книга - сборник повестей и рассказов "Сердце солдата". В нем был напечатан и "Максим Перепелица". Из Крымиздата мне прислали несколько пачек книг, и я захватил с собой с десяток сборников.

Комарово явилось загадочной "планетой", населенной интересными людьми. Познавал их при помощи Граника - в столовой, в библиотеке, на прогулочных дорожках территории Дома творчества. Анатолий Михайлович нашептывал звучные фамилии и пояснял: этот - самый крупный специалист по Гоголю, а тот - по Шекспиру; этот - крупнейший переводчик с английского, а тот - с французского... Знаменитые литературоведы, критики, лингвисты, редакторы, издатели...

- А где же прозаики, поэты, драматурги? - спросил я однажды у Граника.

- Из прозаиков - ты пока единственный; можешь гордиться и дарить критикам свое "Сердце солдата", - с легкой насмешкой ответил Анатолий Михайлович. - Какой же из солдата драматург - еще посмотрим. Но для начала познакомлю тебя с настоящим драматургом.

Наша с Граником пикировка происходила у крыльца домика, в котором я поселился с семьей. Мимо нас проходил по гравийной дорожке коренастый мужчина. Граник учтиво поклонился ему и представил меня:

- Подполковник Стаднюк, начинающий киносценарист. - А мне сказал: Это - Евгений Львович Шварц. Знакомьтесь.

Тут с крыльца скатились мои дети: десятилетняя Галя и шестилетний Юра.

- Откуда вы, младое племя? - поразился Евгений Львович. - Будущие литераторы?!

В его удивлении был резон: в Дом творчества "Комарово" не принимали писателей с детьми. Для меня сделали исключение по ходатайству известного мастера кино, автора трилогии о Максиме кинорежиссера Григория Михайловича Козинцева, который согласился взять на себя роль художественного руководителя постановки фильма "Максим Перепелица". Его просьбу поддержали Александр Прокофьев и Вера Кетлинская, возглавлявшие Ленинградскую писательскую организацию.

А Граник тем временем с пристрастием расспрашивал Галю и Юру, смотрели ли они фильмы "Первоклассница", "Золушка" (называл еще какие-то):

- А ведь это дядя Женя Шварц их создатель! Смотрите на него, запоминайте!.. Когда-то мемуары будете писать.

Галя тут же пересказала Шварцу эпизоды из названных фильмов, Юра по малолетству "солидно" отмолчался. А я смотрел на Евгения Шварца с недоверием, зная склонность Граника к веселым и не всегда безобидным шуткам-розыгрышам.

В дверях террасы стояла моя жена Тоня, прислушиваясь к нашему разговору, и когда Евгений Шварц ушел, она сказала:

- Евгению Шварцу можно поклониться даже за одни сказки, написанные по мотивам датчанина Андерсена. Мне запомнились "Голый король", "Тень"...

- Ну, вот! Еще один специалист по чужому творчеству! - с насмешкой ответил я, полагая, что Анатолий Михайлович все-таки разыграл меня. Трудно ли сочинять сказки на отработанные мотивы?! Что получится, если я начну перелицовывать на свой лад романы Андерсена-Нексе?

Граник посмотрел на меня с ужасом, а Тоня с присущей ей застенчивостью стала увещевать меня:

- Ваня, ты, наверное, спутал Андерсена-Нексе с Гансом Христианом Андерсеном! Оба датчане!

- Ну и дьявол с ними! Ничего я не спутал! Помните, у Маяковского:

Мудреватые Кудрейки,

Кудреватые Митрейки,

Кто их к черту разберет?!

Я и предположить не мог, что со временем известный поэт и прекрасный человек Анатолий Кудрейко станет моим коллегой по работе в журнале "Огонек".