Анелюс Маркявичюс - Призраки подземелья

• Название: Призраки подземелья
• Автор: Анелюс Маркявичюс
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детские остросюжетные
• Год: 1963

С главным героем этой повести — Ро́масом Же́йбой ты, читатель, знаком по первой повести литовского писателя Ане́люса Маркя́вичуса «Выстрел в лесу», которую в 1960 году выпустил Детгиз.

Таков уж, видимо, этот Ромас Жейба, что с ним и его верными друзьями случаются необыкновенные приключения. Вот и теперь, в этой книге, друзья сталкиваются с «призраками» — таинственными незнакомцами, ищут клад, замурованный иезуитом отцом Ха́устом в стене древнего собора. В руки ребят попадает старинная рукопись. Она рассказывает о событиях четырехсотлетней давности, о жестоких и коварных иезуитах, боровшихся в Литве с «еретиками и безбожниками», о драгоценностях, которые…

Впрочем, прочти эту книгу, и ты вместе с Ромасом Жейбой узнаешь историю старинной рукописи.

Напиши нам, какие книги ты любишь читать, понравилась ли тебе эта повесть.

Наш адрес: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

---

Может быть, зайти к этому Пуртокасу под каким-нибудь предлогом — проверить радио, электропроводку или дымоход? Но что толку: одного в комнате не оставят, да еще, чего доброго, потребуют удостоверение. А может, поговорить с ним начистоту? Попросить, чтобы вернул? Чепуха, тут же выставит за дверь. Ворваться силой и забрать документ? Чепуха, чепуха. Ведь Ромас наверняка расскажет о сегодняшнем происшествии, и все они будут вдвое осторожнее.

Оставалась единственная возможность — ксендз Кряуна! Придя к этому решению, приятели немедля отправились к дому настоятеля.

На костельном дворе Зенонас велел Клапасу подождать, но тот уперся и требовал, чтобы они шли вместе. Хватит действовать у него за спиной. В конце концов, это его рукопись.

Увидев, что Зенонас не один, Кряуна поморщился.

— Мой компаньон, — представил Зенонас.

— Скромный фотограф, — проворно кивнул Клапас. — Фотографирую быстро и дешево, при отличном качестве. Гарантия на сто лет. Дети, внуки, правнуки смогут любоваться снимками почтенных отцов, дедов и прадедов.

— У меня нет ни детей, ни внуков, — сухо произнес настоятель.

— Да, да, конечно, — спохватился Клапас, испугавшись, что ксендз принял его слова как насмешку над безбрачием священников. — Но если кому-нибудь понадобится… При храме всегда бывает случай: свадьба, крестины. А бывает, человек еще хочет себя увековечить и после того, как отдал душу господу богу, — так уж не забудьте. Все будут исполнены в наилучшем виде! — Клапас ловко выхватил из кармана пиджака самодельную визитную карточку и положил на тумбочку.

— Это все, что вы хотели сказать? — спросил ксендз.

Зенонас начал рассказывать о сегодняшних событиях, но как-то нескладно. Он никогда не умел хорошо говорить. Вмешался Клапас и тут же завладел разговором. Когда речь зашла о неведомом Пуртокасе, ксендз, нахмурив брови, стал расхаживать по комнате, бормоча:

— Пуртокас… Пуртокас… Пуртокас… Что-то я слыхал!

— Нас тут же узнают, нужно, чтобы вы пошли. Может быть, удастся как-нибудь, — молил Клапас. — Надо пойти сегодня же, потом будет поздно.

— Легко сказать «пойти», почтеннейший, — ксендз ткнул в грудь Клапаса белым костлявым пальцем. — Легко сказать «пойти». Это крепкий орешек, крепкий!

— Мы понимаем…

— Ничего вы не понимаете!

Ксендз еще немного постоял молча, потом подошел к столу.

— Ладно. Я попытаюсь, попытаюсь! Но не обещаю. Это крепкий орешек. Не обещаю! Зайдите на всякий случай завтра.

Когда они ушли, Кряуна велел Розалии кликнуть пономаря.

Горбун вошел и встал у двери.

— Взгляни-ка, что там за птица такая Пуртокас. — ксендз назвал адрес. — Что-то я слыхал о нем. А что, не припомню.

Пономарь достал было из-за пазухи свою всеобъемлющую книгу и уже послюнявил палец, но потом спрятал ее обратно.

— Настоятель! Да ведь это же его, Пуртокаса, жена приходила. Помните — такая круглолицая, плакала и страшные вещи рассказывала. На смертном одре лежит и бранится, не приведи господи, а о святом причастии и слышать не хочет… — Пономарь даже перешел на шепот.

— А, этот безбожник-учитель! — воскликнул ксендз. — Этот!.. Помню. А больше она не приходила? Может быть, он уже помер и погребен без нашего ведома и без причастия?

— Ну уж где там! — махнул рукой пономарь. — Такая богобоязненная женщина. Пришла бы…

Отпустив пономаря, Кряуна некоторое время стоял в задумчивости: «Пуртокас, Пуртокас. Придется пойти к нему. Может быть, и удастся что-нибудь разузнать об этой рукописи».

Приоткрыв дверь гостиной, настоятель громко крикнул:

— Розалия, мирское платье, да побыстрей!

Без звука проскользнула в комнату Розалия, неся черный костюм и жесткий белый воротник.

— Уходите, настоятель?

— Ухожу, Розалия, ухожу!

— А ужин?

— Потом ужин, потом, Розалия. А сейчас оставь меня.

Розалия тихо вышла. Ксендз быстро сменил сутану на пиджак, надел белую полотняную шляпу, взял украшенную резьбой трость с серебряным набалдашником. Теперь он, пожалуй, ничем не отличался своей внешностью от других людей, вышедших в этот теплый летний вечер погулять. Обычный старик, каких тысячи.

Ксендз Кряуна был один из тех священнослужителей, которые требовали от верующих в первую очередь послушания и абсолютной преданности церкви. Ты можешь быть грешен, можешь погрязнуть в пороках, но если ты преклоняешься перед церковью, веришь в милосердие божие, — все тебе будет отпущено. Это стало главной заповедью Кряуны еще в те годы, когда он был профессором духовной семинарии. Правда, перейдя в пастыри, Кряуна убедился, что не так-то просто разобраться, насколько предан вере тот или иной человек из его паствы и верит ли он вообще. Многие из тех, кто исправно посещал костел и ходил к исповеди, дома были настоящими безбожниками. А кроме того, Кряуна заметил, что многие люди очень уж легко отказываются от веры, от церкви — от всего, что, казалось, вросло в душу, без чего и жить невозможно. Когда-то он думал, что и литовская деревня, и город насквозь религиозны. Верующие — твердокаменны, и их веры хватит на долгие столетия. Но жизнь опровергала эти надежды. И все-таки Кряуна не отказался от своих взглядов, а может быть, уже и не мог отказаться. Кровь закипала у него в жилах, когда он слышал безбожные речи, сомнения в каком-нибудь из догматов вероучения[18]. То, что в руки этого безбожника Пуртокаса попала рукопись, особенно взволновало ксендза.

Очутившись перед дверью Пуртокасов, он решительно нажал кнопку звонка рядом с табличкой. Дверь быстро приоткрылась. Женщина с круглым лицом изумленно смотрела на ксендза, забыв, что гостя прежде всего следует пригласить в дом.

— Не узнаешь, дочь моя? — спросил Кряуна и, приоткрыв дверь пошире, переступил порог.

— Отец настоятель! Пожалуйста, входите! — смущенно отступила хозяйка в сторону, пропуская ксендза.

— Пришел навестить больного. Как он? Надеюсь, в добром здравии? — остановился ксендз.

Женщина прикрыла дверь.

— Слава богу, выкарабкался из этой болезни, ходит уже.

— Ну видишь, сказал я, что поправится, ему и лучше, — заметил ксендз. — Недаром столько молитв во здравие его вознесено было. Все в руце божьей. Так где же он, веди!

— С ним самим хотите повидаться? — Женщина испуганно смотрела на пастыря: кто знает, как подействует этот визит на больного.

Она медленно шла по коридорчику, потом через комнату, притихшая, сосредоточенная. Перед матерчатой шторой, заменяющей дверь, она нерешительно остановилась.

— Каспарас, у нас гость. Настоятель наш пришел.

Пуртокас, сидевший на диване и рассматривавший старые литографии, быстро обернулся и, увидев идущего к нему ксендза в мирском платье, встал и сухо поклонился.

— Добрый вечер, — сказал ксендз, впервые в жизни почему-то не восславив в приветствии господа. — Простите, почтеннейший, что помешал, и, ради бога, садитесь, садитесь, не утомляйтесь… Вы же после болезни, — добавил он тем вкрадчиво-покровительственным тоном, который сразу дает духовным особам некое превосходство над мирянами.

Пуртокас почувствовал это, и его охватила досада. Слишком многое повидал в жизни учитель, чтобы верить в то, что ксендз явился к нему лишь из человеколюбия. Не хватало еще, чтобы эти черные вороны повадились ходить сюда и выражать свое сочувствие. Но так или иначе, это был гость, поэтому он сдержанно спросил:

— Чем я могу быть полезен ксендзу? — Но тут же, не выдержав, насмешливо добавил: — За десятиной[19] к жене обращайтесь, я такими делами не занимаюсь.

— О нет, что вы! — не поняв или не захотев, понять иронии, махнул палкой ксендз. — Я зашел навестить вас. Это наш долг, ибо сказано: «Возлюби ближнего своего, яко самого себя».

— Ближних следует любить, — согласился учитель. — Но мне сдается, что мы с вами довольно далеки друг от друга.

— И тем не менее мы — творения одного господа! — возразил ксендз.

— Сомневаюсь, будет ли господу прок от дряхлой души старого атеиста, — усмехнулся учитель. — А менять убеждения мне поздновато.

— Горе грешнику! — многозначительно погрозил палкой ксендз. — Я говорю, горе грешнику, вечные муки ада ждут неверующего, ибо он не увидит лика божьего и не изведает милосердия его.

— Придется обойтись без милосердия божьего, — насмешливо улыбнулся учитель. — Удивительно все-таки примитивная у вас система пропаганды. Кого не удается заманить пирогом, того кнутом загоняют. Неужели вы не видите, что, пока человек был темным, пирог и кнут хорошо служили, а теперь не действуют. Скоро придет время, когда церковь исчезнет с лица земли…

— Что, церковь исчезнет?! — ксендз едва не разразился потоком слов, совершенно неприличных для духовной особы.

— Да, исчезнет! — подтвердил учитель.