Маурицио Джованни - Боль

• Название: Боль
• Автор: Маурицио Джованни
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-0496

Неаполь, начало 30-х годов XX века. Луиджи-Альфредо Ричарди, комиссар мобильного отряда уголовной полиции округа Реджиа в Неаполе, известен удивительной способностью раскрывать самые безнадежные дела. Все поражаются его деловой хватке, и никто не знает о потрясающем даре комиссара. Ричарди чувствует боль умерших насильственной смертью, может прочесть последние мысли, услышать последние слова несчастных. Этой зимой он расследует громкое преступление, совершенное в Королевском театре, — убийство Арнальдо Вецци, величайшего тенора своего времени и любимца самого дуче. Певца находят мертвым в гримерной, с осколком разбитого зеркала, вонзившимся ему в горло. Ричарди осматривает место преступления, подмечает все детали и старается выстроить для себя картину преступления. Ему ясно, что убийство было непредумышленным. Однако пока у него нет ни одного подозреваемого.

Перевод: Ирина Петровская

---

— Доктор, заместитель начальника хотел бы, чтобы вы… если можете… зашли к нему на минуту.

— Не могу! Может быть, зайду на обратном пути. Я веду расследование, не теряя ни минуты, он сам так приказал. Передайте ему от меня привет.

И друзья ушли. Курьер застыл на месте, в прямом смысле — от холода, в переносном — от ужаса. Ему придется принять на себя гнев Гарцо.

Ричарди не хотел зря терять драгоценные часы, слишком хорошо знал, что раскрытие преступления — это игра на время, в которой вероятность успеха уменьшается с каждой минутой. Один старик-комиссар, с которым он когда-то работал, утверждал, что через сорок восемь часов после преступления убийцу уже невозможно найти, если только он сам не явится с повинной. А такое случалось лишь в тех редких случаях, когда голос совести превращался в оглушительный крик, от которого душа убийцы летела прямо в ад. Чаще, намного чаще желание избежать ада на земле, то есть наказания от людей, оказывалось сильнее этого голоса.

Ричарди вспомнил, как два года назад один ранее судимый мужчина, который был снова задержан за кражу, молчал, пока ему не объявили запрет на выезд из города. Тогда он вдруг выхватил пистолет у одного из полицейских, которые его конвоировали, и, не раздумывая, выстрелил себе в висок, убив одной пулей себя и второго конвоира, стоявшего с другой стороны.

Потом Ричарди много месяцев видел в углу двора призраки этих двоих. Арестованный вопил, что тюрьма — это ад и он туда не вернется, а полицейский звал жену и сына. У обоих в правом виске была большая дыра. Из выходного отверстия от пули вытекала смесь мозга и черной крови.

За стенами управления город кружился под мощными порывами ветра. Они были так сильны, что прохожие не могли пересечь открытое пространство и передвигались вдоль стен, а не через улицу или площадь. Тяжелые вагоны трамваев, казалось, раскачивались из стороны в сторону на рельсах под хлесткими порывами. Кучеры редко проезжавших карет сидели на облучках согнувшись и крепко сжимали в руках плеть. В воздухе пахло дровами из печей и лошадиным навозом. Эти запахи снова возникали при каждом порыве ветра. Деревья вдоль улиц трясли кронами, их сломанные ветки и большие зеленые листья то поднимались, то падали, как осенью, хотя до нее было еще далеко.

Ричарди и Майоне подходили к театру Сан-Карло. Как всегда, бригадир упорно шагал следом за комиссаром, а тот шел впереди без шляпы и смотрел вниз. Он думал о сюжетах опер, о которых узнал от священника. «Тебе так нравятся твои чувства в масках, падре? Что такого красивого есть в людях, которые убивают один другого ножом и при этом поют? Если бы мог, я показал бы тебе кое-что. Ты знаешь, сколько времени длится эхо от удара ножом? Нет ничего красивого в человеке, который на протяжении многих месяцев каждый день орет о своей ненависти, и при этом у него постоянно вылезает наружу кишка из дыры в животе».

Театр создавал совсем другое настроение, чем накануне. Свет погашен, в помещениях убрано. В роскошном вестибюле холодно и тихо. Молодой репортер, который сидел в маленьком кресле, закутавшись в толстое пальто, мгновенно вскочил с места, словно в нем распрямилась пружина.

— Здравствуйте! Вы комиссар Ричарди? Я Луизе из газеты «Маттино». Могу задать вам несколько вопросов?

— Нет. Но можете пройти в полицейское управление, и заместитель начальника управления Гарцо будет рад ответить вам.

— Но, по правде говоря, мой главный редактор, доктор Капрече, велел мне поговорить именно с вами — с тем, кто непосредственно ведет расследование.

— Молодой человек, прошу вас, не заставляйте меня терять время. У меня дела, поэтому я не буду отвечать на вопросы. Будьте добры не беспокоить меня.

Гримерная Вецци была точно такой же, как накануне вечером, за исключением того, что из нее убрали труп. Кровь успела впитаться и превратилась в темные пятна на ковре, диване и стенах. Ричарди посмотрел на призрак тенора, который по-прежнему стоял в углу и повторял свою партию со следами слез на щеках и вытянутой вперед рукой.

Комиссар стоял скрестив руки на груди, взгляд зеленых глаз был задумчивым, прядь волос упала на острый нос. Он спрашивал себя, что или кого тенор хотел остановить этой рукой. И почему потом он оказался сидящим в кресле, лицом в зеркале, с длинным осколком в артерии. Ричарди подошел к дивану и посмотрел на пальто. Допустим, его положили сюда после смерти тенора. Тогда кто и почему его принес? Убийца, которому удается уйти с места преступления, не возвращается туда сразу, если его что-то не вынуждает. А при таком скоплении народа кто мог свободно ходить возле гримерных?

Ричарди вздохнул и позвал Майоне. Пора знакомиться с человеком, который пел в углу и чья кровь потоком хлестала из шеи.

Секретарь Вецци явно пребывал в смятении и горе. Этот человек — его звали Стефано Басси — не мог даже подумать о том, как будет жить без своего маэстро.

— Вы не представляете себе, комиссар, не можете представить, чем маэстро был для меня. Я не могу поверить, что все это произошло на самом деле и так ужасно.

Его голос дрожал, он говорил бессвязно, ломая руки. Аккуратный, внешность приятная, худощав, изысканно одет. Басси всегда был образцом энергичного и деятельного человека. Но сейчас, лишившись того, кто служил ему ориентиром, он не знал, с чего начать.

Поправив на носу очки в золотой оправе, он заговорил снова:

— Я не разлучался с ним ни на минуту, но у него была проклятая привычка гримироваться и одеваться в одиночестве. Навязчивая идея, что-то вроде боязни сглаза. Он всегда говорил: «Моя фамилия Вецци — от слова «привычка», вот я и верен своим привычкам». Больше я никогда не услышу, как он смеется. И как он поет ангельским голосом, тоже не услышу. Не могу в это поверить.

— Где вы были вчера, когда на сцене шла «Сельская честь»? Когда вы видели его в последний раз?

— Я был в зрительном зале вместе с управляющим, это вы легко можете проверить. Все это время я оставался на своем месте. Впрочем, спектакль был недурной, особенно баритон, исполнявший партию Альфио. С маэстро мы поздоровались раньше, когда он шел в гримерную. Он всегда говорил, что никто не должен видеть его в театральном костюме за пределами сцены, это приносит беду. У него был… как бы лучше сказать… волевой характер. Вот именно — волевой! Ему нельзя было перечить. Он из тех, кто прямо идет своим путем, никуда не сворачивая. Он умел быть… суровым. Но для тех, кто умел угодить ему и исчезнуть в нужный момент, это был идеальный начальник.

— Исчезнуть? В нужный момент? В каком смысле?

— В том, что он часто просил, чтобы его оставили в покое и дали делать то, что он хочет. Он ведь был художником, вы понимаете? Великим художником, величайшим в своем искусстве. Сам дуче…

— …считал его лучшим из всех, гордостью нации. Я об этом знаю. А вчера? Вы обратили внимание, не был ли он в плохом настроении или не таким, как всегда?

— В плохом настроении? — Басси нервно усмехнулся. — Сразу видно, вы его не знали. Маэстро всегда пребывал в плохом настроении. Он считал, что весь мир стоит ниже его и недостоин находиться между ним и местом, куда он желает прийти. Он отгонял взмахом ладони, словно муху, любого, кто оказывался у него на пути. Так он поступил вчера вечером, когда шел в гримерную за час до начала «Чести». Он любил гримироваться один, не знаю почему. Может быть, он так расслаблялся. Но, по-моему, он считал, что ни один гример не достоин касаться руками его лица.

— Ну и человек! Вы долго работали на него?

— Полтора года. Я думаю, оказался самым стойким. Мой предшественник кончил тем, что попал в больницу со сломанным носом. Я лучше ладил с маэстро, потому что умею терпеть, отчасти благодаря своему характеру, отчасти по необходимости. К тому же маэстро прекрасно платил. Как я теперь буду жить?

— Вы не знаете, были или нет у него враги? Я имею в виду, мог ли кто-то желать его смерти ради своей пользы? Из-за денег, из-за женщин. Из-за чего угодно.

— Вы хотите знать, был ли кто-нибудь, с кем маэстро обошелся несправедливо или грубо? Да таких людей столько, что я бы мог перечислять их весь день! Но желать ему смерти… Поймите, комиссар, мир оперы — особый мир. Вокруг артистов кормится множество народу — импресарио, те, кто записывают пластинки, владельцы театров, люди вроде меня. И когда им встречается величайший артист, который может растрогать огромные толпы народа и у которого на каждом спектакле аншлаг… Поверьте мне, комиссар, тогда никто не хочет, чтобы он постарел, заболел, сошел с ума и уж тем более умер. Мы все его балуем и охотно сносим его капризы, иногда и пощечины.

— А вне вашей среды?

Басси снова поправил очки на носу.

— Ничто в жизни маэстро не проходило вне нашей среды. Такой великий человек, к тому же пользующийся огромным уважением, не может бывать в гостях ни у кого, кроме людей из нашей среды. За полтора года я ни разу не видел, чтобы он говорил с человеком, не имеющим отношения к опере.