Александр Лавров - Русские символисты: этюды и разыскания

• Название: Русские символисты: этюды и разыскания
• Автор: Александр Лавров
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Филология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-93006-053-9

В книгу известного литературоведа вошли работы разных лет, посвященные истории русского символизма. Среди героев книги — З. Н. Гиппиус, В. Я. Брюсов, М. А. Волошин, Вяч. Иванов, И. Коневской, Эллис, С. М. Соловьев и многие другие.

---

ВИКТОР ГОФМАН: МЕЖДУ МОСКВОЙ И ПЕТЕРБУРГОМ

В одном из парижских рассказов Нины Берберовой («Мыслящий тростник», 1958) мимоходом припоминаются «страдания давно забытого автора строк про реку, которая образовала свой самый выпуклый изгиб, и который покончил с собой здесь, еще до „той“ войны <…>»[1257].

Этот давно забытый автор — Виктор Гофман, поэт, начинавший в кругу московских символистов на заре XX в.; строки «про реку» — из его, пожалуй, самого известного стихотворения «Летний бал» (1905), являющего собой характернейший образец поэтического творчества Гофмана в целом:

Был тихий вечер, вечер бала,
Был летний бал меж темных лип,
Там, где река образовала
Свой самый выпуклый изгиб.

Где наклонившиеся ивы
К ней тесно подступили вплоть,
Где показалось нам — красиво
Так много флагов приколоть.

Был тихий вальс, был вальс певучий,
И много лиц, и много встреч.
Округло-нежны были тучи,
Как очертанья женских плеч.

Река казалась изваяньем
Иль отражением небес,
Едва живым воспоминаньем
Его ликующих чудес.

Был алый блеск на склонах тучи,
Переходящий в золотой.
Был вальс, призывный и певучий,
Светло овеянный мечтой.

Был тихий вальс меж лип старинных
И много встреч и много лиц.
И близость чьих-то длинных, длинных
Красиво загнутых ресниц[1258].

«Поэтом вальса» назвал Гофмана Юлий Айхенвальд[1259], набрасывая его литературный «силуэт»; кружение, повторение одних и тех же слов и словосочетаний — отличительная примета его лирики, на редкость мелодичной, проникнутой «интимной, порою фетовской музыкой», юношески наивной и в то же время дышащей «невыразимой прелестью»: «…в любовь, казалось бы, такую элементарную и васильковую, Гофман вносит, однако, всю утонченность современной души, и те примитивы, которые он нам предлагает, на самом деле созданы очень осложненной и одухотворенной организацией, юношей-аристократом. Походят многие его стихотворения на хрупкий человеческий фарфор. В их простоте — изящество; в них искренность не мешает изысканности»[1260]. Подлинность дарования Гофмана, изящество и музыкальность его стихов признавали многие критики, отмечавшие, однако, и узость, ограниченность их поэтического кругозора. Краткую, но в целом точную характеристику Виктора Гофмана дал один из его младших современников: «поэт очень красивых, но не очень глубоких стихов»[1261].

Виктор (Виктор-Бальтазар-Эмиль) Викторович Гофман родился в 1884 г. в Москве и провел в ней детские и юношеские годы[1262]. В. Ходасевич, друг поэта с гимназических лет, свидетельствует: «Отец Виктора Викторовича, по профессии мебельный фабрикант и декоратор, был человек с изрядным достатком. Детство будущего поэта протекало в мирной, культурной семье, не чуждой интересов художественных. Он был первенцем, его баловали, лелеяли, старались, чтоб детские дни его проходили поистине безмятежно»[1263]. Поступив в 1895 г. в одно из московских реальных училищ, в 1897 г. он перешел в 3-ю Московскую гимназию, которую и закончил с золотой медалью в 1903 г. Гимназия принадлежала к числу лучших в Москве, славилась замечательными преподавателями, среди которых были, по словам того же Ходасевича, «П. А. Виноградов, большой любитель поэзии; В. И. Шенрок, известный знаток Гоголя; М. Д. Языков, сам писавший стихи и любезно относившийся к литературным опытам гимназистов; Т. И. Ланге, человек широчайшей эрудиции, на родине у себя, в Дании, — известный поэт и критик»[1264]. Писать стихи Гофман начал в ранние гимназические годы, тогда же определились его влечения к философии, литературе, а также литературно-издательской деятельности (сохранился номер «издававшегося» им в 1901 г. в школьной тетради «литературного и научного журнала» «Заря», весь текст которого написан его рукой[1265]). В 1901–1903 гг. Гофман-гимназист опубликовал целый ряд стихотворений в массовых изданиях — в журналах «Семья», «Искры», «Дело и Отдых», «Детское Чтение», «Муравей», в газетах «Русское Слово» и «Русский Листок». Товарищ его юношеских лет утверждает, что, «еще будучи гимназистом, — он сумел достигнуть довольно крупной популярности»[1266], — однако едва ли тогда эта известность простиралась за пределы ближайшего окружения, личных знакомых начинающего поэта.

Осенью 1903 г. Гофман поступил на юридический факультет Московского университета, который закончил в 1908 г. (удостоен диплома 2-й степени 17 февраля 1909 г.)[1267]. За год до поступления в университет, еще гимназистом, он вошел в круг московских символистов, сотрудников издательства «Скорпион». И первым своим выступлением перед символистской читательской аудиторией Гофман заявил, что он — всего лишь верный адепт и ученик уже определившихся к тому времени «мэтров» поэтической школы — Бальмонта и Брюсова. В подборке начинающего автора «Три стихотворения», напечатанной в 1903 г. в альманахе «Северные Цветы», два стихотворения посвящены этим «мэтрам» и представляют собой образцы откровенно панегирического творчества; преклонение свое перед обоими поэтами Гофман заключает в величальные риторические формулы — настолько схожие между собой, что оба послания допустимо воспринимать как единый параллельный текст, своего рода амебейную композицию:

1. К. Бальмонту

Блеснувши сказочным убором
Своих пленительных стихов,
Летишь ты вольным метеором
В мир несменяющихся снов!
<………………………………>
Певучей негой их лелеем,
Я в чутком сердце их таю —
И перед вольным чародеем
Склоняю голову свою!

2. Валерию Брюсову

Могучий, властный, величавый,
Еще непонятый мудрец,
Тебе в веках нетленной славы
Готов сверкающий венец…
<……………………………….>
Твои предчувствия и думы,
Постигнув, в сердце я таю,
И пред тобой, мудрец угрюмый,
Склоняю голову свою![1268]

Почти одновременно с опубликованием этих стихов Андрей Белый отмечал, что «„новое“ искусство разливается вширь, стучится в двери» и что «образовалась целая порода молодых людей и девиц, которых газетные репортеры уже окрестили позорным, но их мнению, прозвищем „подбрюсков“, „брюссенят“, „брюссиков“…»[1269]. Разумеется, юный Гофман воспринимался тогда как характернейший представитель этой «породы». Жил он в Москве в непосредственном соседстве с Брюсовым, на Цветном бульваре, но впервые обратился к нему письмом, к которому приложил образцы своих стихотворений[1270]. Вслед за этим состоялось и личное знакомство. В дневниковых записях Брюсова, относящихся к осени 1902 г., фиксируются частые визиты к нему Гофмана — одного из «поклонников», а в записи за февраль — март 1903 г. именем Гофмана открывается перечень лиц, характеризуемых как «целая гурьба юношей, жаждущих славы, юных декадентов»[1271]. В позднейшем очерке «Мои воспоминания о Викторе Гофмане» (1917) Брюсов признается, что был наиболее близок с начинающим поэтом именно тогда, в 1902–1904 гг., еще до появления его первой книги стихов: «Я его знакомил со своими друзьями: с К. Д. Бальмонтом, с которым у Гофмана в душе и в стихах было всего больше сродства, с немецким поэтом Георгом Бахманом, с которым его роднила любовь к немецкой поэзии, с кружком „Скорпиона“, т. е. с С. А. Поляковым и др., с несколькими частными знакомыми мне домами <…> Одно время Гофман так много времени проводил со мной, что его, в нашем кружке, прозвали моим „ликтором“: мы часто приходили вдвоем, часто вдвоем гуляли по улицам, случалось — вдвоем проводили и ночи». «Что меня особенно влекло к Гофману?» — вопрошает Брюсов и находит ответ на этот вопрос, указывая на свою самую сильную литературную привязанность той поры: «…в нем было духовное сродство с Бальмонтом, но в эту эпоху и в моей душе была еще жива „бальмонтовская стихия“ <…> Для меня Гофман был „маленьким Бальмонтом“ <…> Была в Гофмане та же, как у К. Д. Бальмонта, непосредственность, стихийность, способность полно отдаваться данному мгновению, забывая о всех прошлых и не думая обо всех будущих, и умение полно использовать мгновенье и исчерпать его до дна»[1272]. Иными словами — в личности и юношеских поэтических опытах Гофмана Брюсов обнаружил все необходимые и достаточные компоненты того, что сам он воспринимал тогда как квинтэссенцию символистского панэстетического мироощущения.

Вхождение Гофмана в круг «скорпионовцев» и «грифовцев» (в «Альманахе книгоиздательства „Гриф“» в 1903 г. также были опубликованы два его стихотворения под рубрикой «Из книги о русалках») сразу же выделило его из числа сверстников, тяготевших к литературе. В очерке «Виктор Гофман. К двадцатипятилетию со дня смерти» его гимназический однокашник Владислав Ходасевич вспоминает: «1902–1903 годы. Я смотрю на Гофмана снизу вверх. Мало того, что он старше меня и его стихи много лучше. Он уже печатается в журналах, знаком с Бальмонтом, бывает у Брюсова. <…> О таких вещах я еще даже и не мечтаю…»[1273]В дружеском стихотворном послании к Гофману Брюсов позволил себе своего рода царственный жест — поставил юного поэта в один ряд с Бальмонтом и собой: