Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

• Название: Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Классическая проза

---

Но в это время капля горячей смолы упала на палец Гавроша и вернула его к действительности.

— Ах, черт! Вот и фитиль догорает! — воскликнул он. — Угораздило же меня жечь его столько времени! Я не могу расходовать на свое освещение больше одного су в месяц. Когда ложишься, надо тушить огонь и спать. Мы не из тех, кто может читать в постели романы господина Поль де Кока*. Кроме того, свет может пройти наружу сквозь щели наших главных ворот, и его могут заметить фараошки.

— Да и в солому может попасть искра и сжечь весь наш дом, — несмело заметил старший из гостей Гавроша, один только и решавшийся беседовать с ним.

— Никакой дурак не говорит «сжечь дом» — надо сказать «пустить красного петуха», — поправил Гаврош своего собеседника.

Потом, прислушавшись к бушевавшей на дворе грозе, к громовым раскатам и к ливню, с шумом падавшему на спину слона, во внутренности которого они лежали, он сказал:

— Ишь ведь как хлещет! Люблю слушать, как злится дождь. Старый водовоз совсем напрасно теряет столько товара: мы не взмокнем здесь, уж будьте покойны!.. Вот он и злится. Ну, да пускай его!

Только Гаврош успел выразить свое презрение к силам природы в чисто рационалистическом вкусе начала XIX столетия, как сверкнула такая молния, что часть ее ослепительного отблеска проникла сквозь не совсем плотно загороженную щель в брюхе слона, и вслед за тем грянул оглушительный удар грома. Маленькие гости Гавроша вскрикнули от ужаса и вскочили с такой живостью, что чуть не повалили всего сооружения над постелью. Гаврош повернул к ним свое смелое лицо и смешал свой хохот с раскатами грома.

— Тише, ребята! — сказал он. — Этак вы у меня тут все разрушите… Вот так славный удар! Это не то, что дурища-молния, которой даже и не слыхать… И в театре Амбигю получше делают грозу.

Он поправил сдвинувшуюся немного проволочную сеть, тихонько толкнул ребятишек на постель и, заставив их снова лечь, сказал:

— Если Боженька запалил свой фонарик, то я осмеливаюсь потушить свой. Спите, человечки! Нехорошо не спать по ночам. От этого из пасти будет вонять, или, как это говорится в большом свете: «изо рта будет нехорошо пахнуть». Завертывайтесь хорошенько в одеяло… Ну, закрылись?

— Да, — прошептал старший, — мне очень хорошо. Словно под головой пух.

Дети крепко прижались друг к другу. Гаврош расправил под ними сбитую циновку, еще раз подоткнул везде попону, снова велел им спать и задул фитиль.

Только что он успел сам хорошенько улечься, как проволочный шатер стал трястись под влиянием чего-то странного. Слышалось глухое трение вроде когтей и зубов о проволоку, издававшую резкие металлические звуки. При этом что-то пищало на разные голоса.

Младший мальчик, услыхав возле себя эту непонятную возню и задрожав от ужаса, толкнул локтем старшего, который уже спал по приказу Гавроша. Тогда ребенок, не помня себя от страха, осмелился обратиться к Гаврошу робким шепотом, боясь даже громко дохнуть.

— Сударь!

— Чего тебе? — отозвался гамен, начинавший уже дремать.

— Что это такое?

— Крысы, — спокойно ответил Гаврош, укладывая поудобнее голову.

Действительно, это были крысы, кишмя кишевшие в остове слона и изображавшие те самые живые черные пятна, о которых мы говорили выше. Пока горел огонь, крысы держались в почтительном отдалении, но как только в этой яме, населенной ими бог весть когда, снова воцарилась обычная темнота, они, почуяв то, что славный сказочник Перро называл «свежим мясом», толпами набросились на шалаш, с таким искусством устроенный Гаврошем, вскарабкались на верхушку и с ожесточением принялись грызть проволоку, надеясь прорвать ее своими острыми зубами и таким образом забраться во внутренность шалаша.

Между тем меньший мальчик все еще не спал.

— Сударь! — снова окликнул он Гавроша.

— Ну что еще, карапуз?

— Что такое крысы?

— Крысы — это мыши.

Такое объяснение немного успокоило ребенка. Он видел уже белых мышек и не боялся их. Тем не менее он через минуту снова возвысил свой голосок:

— Сударь!

— Ну?

— А почему у нас нет кошки?

— У меня была кошка, но ее съели.

Это второе объяснение уничтожило благотворное действие первого, и мальчуган снова начал тревожиться. Между ним и Гаврошем снова возобновился следующий разговор:

— Сударь!

— Ну еще что?

— Кого это съели?

— Кошку.

— А кто же съел ее?

— Крысы.

— Мыши?

— Да, крысы.

Пораженный тем, что находится в обществе мышей, которые съедают кошек, ребенок продолжал:

— Сударь, а нас не съедят эти мыши?

— Наверное, они бы не прочь, — отвечал Гаврош, но, видя, что ребенок совсем замер от ужаса, прибавил: — Не бойся, цыпленок! Мыши не могут пробраться к нам. Да и потом ведь я здесь. На вот, возьми мою руку. Молчи и спи.

С этими словами он протянул свою руку ребенку, который прижался к ней и успокоился. Мужество и сила таинственным способом передаются от одного к другому.

Звук голосов испугал и отогнал крыс. На время вокруг шалаша водворилась полная тишина. Но через несколько минут крысы снова вернулись и с еще большим ожесточением принялись за решетку. К счастью, мальчики уже крепко спали и ничего не слышали.

Часы шли за часами. Мрак окутывал огромную площадь Бастилии. Холодный, настоящий зимний ветер, смешанный с дождем, бушевал как в степи. Патрули осматривали ворота, аллеи, огороженные места, темные закоулки и в поисках ночных бродяг молча проходили мимо слона. Застыв в своей неподвижной позе, с широко открытыми глазами чудище казалось погруженным в раздумье о том добром деле, которое оно совершило, приютив от непогоды и от людей сладко теперь спавших в нем детей.

Чтобы понять то, о чем сейчас будет речь, следует знать, что в описываемую эпоху гауптвахта Бастилии помещалась на другом конце площади, откуда не могло быть замечено часовыми ничего, что происходило около слона.

В исходе того часа, который непосредственно предшествует рассвету, из улицы Сент-Антуан торопливо вышел на площадь Бастилии какой-то человек. Осмотревшись вокруг, он бегом направился через площадь к Июльской колонне, обогнул ее и проскользнул сквозь палисадник под брюхо слона. Если бы свет озарил этого человека, то можно было бы заметить, что он весь промок, проведя, очевидно, всю ночь под дождем. Добравшись до слона, он испустил странный крик, который мог бы быть вполне воспроизведен разве только попугаем. Он два раза повторил этот крик, о котором следующее сочетание букв может дать приблизительное понятие: «Кири-кикиу!»

На вторичный крик из брюха слона отозвался молодой, ясный и веселый голос:

— Здесь!

Вслед за тем доска, закрывавшая отверстие в слоне, отодвинулась, и из-за нее показался мальчик, который, проворно скользнув вдоль ноги слона, спрыгнул с ее нижней оконечности на землю. Мальчик этот был Гаврош, а вызывавший его — Монпарнас.

Должно быть, крик Монпарнаса был условным и означал: «Здесь ли ты, Гаврош?»

Услышав этот крик сквозь сон, гамен тотчас же вскочил, выполз из своего алькова, раздвинув немного сеть, затем снова тщательно задвинул и закрепил ее, после этого он открыл люк и спустился вниз.

Монпарнас и Гаврош сразу узнали друг друга в ночной темноте. Монпарнас ограничился словами:

— Ты нам нужен. Иди, помоги нам немного.

Гамен не потребовал других объяснений.

— Иду, — сказал он.

Они направились к улице Сент-Антуан, из которой появился Монпарнас, проворно пробираясь между повозками крестьян, в свою очередь спешивших пораньше попасть на рынок.

Крестьяне, лежавшие на своих повозках посреди различных овощей и плотно закутанные с головы до ног от проливного дождя в плащи, даже не взглянули на этих странных прохожих.

III. Перипетии бегства

Вот что происходило в эту самую ночь в тюрьме Форс.

Бабэ, Брюжон, Гельмер и Тенардье договорились бежать, несмотря на то, что последний находился в одиночной камере. Бабэ уже успел скрыться днем, как мы уже узнали из слов Монпарнаса. Монпарнас должен был помочь бегству остальных. Брюжон воспользовался своим месячным пребыванием в карцере для того, чтобы, во-первых, сплести веревку, а во-вторых, спокойно обдумать план побега. В былое время карцеры, в которых наказываемый предоставлялся самому себе, состояли из четырех каменных стен, каменного потолка, вымощенного каменными плитами пола, защищенного решеткою окошечка, и двери, обитой железом. Вся обстановка этих помещений состояла из походной койки, и они назывались тюремными кельями. Ныне же, когда нашли, что подобные карцеры не соответствуют идее гуманности, эти помещения состоят из железной двери, решетчатого окошечка, каменного пола, каменного потолка и четырех каменных стен, они снабжены походной койкой и называются камерами для наказуемых. Около полудня туда заглядывает свет. Неудобство этих камер состоит в том, что заключенные в них предоставлены своим мыслям, вместо того чтобы быть занятыми работой.