Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

• Название: Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Классическая проза

---

— Следовательно, у вас есть положение? Есть состояние? Сколько вы зарабатываете своим адвокатским ремеслом?

— Ничего, — отвечал Мариус с какой-то дикой твердостью и решимостью.

— Ничего? Значит, у вас нет ничего, кроме тех тысячи двухсот ливров, которые я вам даю?

Мариус молчал. Жильнорман продолжал:

— Понимаю: вы женитесь на богатой?

— Она так же богата, как я сам.

— Как! Вы берете бесприданницу?

— Да.

— Может быть, имеются надежды впереди?

— Не думаю.

— Значит, она совсем нищая…. Кто же ее отец?

— Не знаю.

— А как ее зовут?

— Мадемуазель Фошлеван.

— Фош… как дальше-то?

— Фо-шле-ван.

— Фьють! — свистнул старик.

— Сударь!.. — начал было Мариус.

Старик перебил его тоном человека, беседующего с самим собою:

— Как это все красиво: двадцать один год, положения никакого, тысяча двести ливров ежегодного дохода, так что госпоже баронессе Понмерси придется самой ходить на рынок покупать на два су зелени в суп.

— Сударь, — снова начал Мариус, смущенный исчезновением последней надежды, — умоляю вас… заклинаю всем святым, именем неба… молю у ног ваших, позвольте мне жениться на ней!

Старик рассмеялся резким, зловещим смехом, прерываемым кашлем, и сказал:

— Как это трогательно, ха-ха-ха!.. Воображаю, как вы говорили себе: «Черт возьми, придется пойти к этому старому безмозглому болвану. Ничего не поделаешь! Эх, жаль, что мне нет еще двадцати пяти лет: я показал бы ему тогда, как он мне нужен! Мне тогда не было бы необходимости спрашиваться у него… Впрочем, все равно! Пойду и скажу ему: вот что, старый дурак, ты должен быть счастлив, что видишь меня. Ну, а я, так и быть, скажу тебе, что хочу жениться на девице без рода и племени. У меня нет сапог, у нее нет рубашки, — поэтому мы вполне пара. Я хочу послать к черту свою карьеру, свою будущность, свою молодость, свою жизнь, хочу броситься в бездну нищеты, навязав себе на шею женщину, чтобы глубже уйти на дно. Таково мое желание, такова моя воля, и ты должен согласиться на это. И это старое ископаемое, конечно, не осмелится не согласиться». Ступай, мой милый, куда хочешь, бросайся скорее в пропасть, куда тебя так неудержимо влечет, женись на своей госпоже Пуслеван, Куплеван или как там ее?.. Нет, сударь, моего согласия на это никогда не будет! Слышите: никогда!

Последнее «никогда» Жильнорман крикнул так пронзительно, что у Мариуса зазвенело в ушах.

— Отец!.. — снова взмолился молодой человек.

— Сказано — никогда! — еще раз повторил старик.

Мариус почувствовал, как у него исчез из сердца последний луч надежды. Он тихими шагами направился к двери. С низко опущенной головой, бледный, дрожащий, он скорее походил на человека умирающего, чем на собирающегося покинуть место, где не получил того, чего ожидал. Жильнорман следил за ним глазами и в ту минуту, когда внук хотел выйти в отворенную уже им дверь, бросился к нему с той живостью, которая свойственна пылким и избалованным старикам, схватил его за ворот, с силой втащил обратно в комнату, толкнул в кресло и тихо сказал:

— Расскажи мне все, как следует.

Вырвавшееся у Мариуса слово «отец» произвело в душе Жильнормана внезапный переворот, после того как он повторил свое «никогда».

Мариус растерянно смотрел на него. Подвижное лицо Жильнормана теперь не выражало ничего, кроме грубого, но беспредельного добродушия. Предок уступил место деду.

— Рассказывай же, выкладывай мне подробно, что это у тебя завелись за шашни, — продолжал он, — не стесняйся, рассказывай без утайки… Ах, молодые люди, молодые люди, какие вы, однако, глупцы!

— Отец… — снова начал Мариус и запнулся. Все лицо старика озарилось лучами счастья.

— Ну, ну! — поощрял он внука. — Зови меня почаще отцом. Тогда мы скорее споемся.

В его грубости было теперь столько доброты, нежности, чисто отцовского чувства, что Мариус, опьяненный этим быстрым переходом от отчаяния к надежде, некоторое время не мог прийти в себя.

Так как он теперь сидел возле стола, то свет выдал все убожество его одежды. Старик смотрел на это убожество с изумлением и жалостью.

— Хорошо, отец, — сказал, наконец, Мариус.

— Так ты и в самом деле сидишь совсем без денег? — сказал старик. — ты выглядишь каким-то жуликом.

Он порылся в ящике стола, достал кошелек и положил перед внуком:

— Вот тут сотня луидоров. Купи себе по крайней мере хоть шляпу

— Отец, милый отец, — смелее заговорил Мариус, — если бы вы знали, как я ее люблю! Вы и представить себе не можете… Я увидел ее в первый раз в Люксембургском саду, куда она ходила гулять. Вначале я не обращал на нее внимания, а потом, сам не знаю как, полюбил ее. О, как я страдал, когда почувствовал себя влюбленным!.. Теперь я вижу ее каждый день… Ее отец ничего не знает о наших свиданиях… Представьте себе: они собираются уезжать… Мы видимся у нее в саду по вечерам… Отец хочет увезти ее в Англию. Вот я и сказал себе: «Пойду к дедушке и расскажу ему все». Я с ума сойду, умру, захвораю, брошусь в воду… Я непременно должен жениться на ней, иначе сойду с ума… Она живет в саду, обнесенном решеткой, на улице Плюмэ. Это около Дома Инвалидов.

Продолжая сиять, старик уселся рядом с Мариусом. Слушая молодого человека, упиваясь звуками его голоса, Жильнорман в то же время наслаждался понюшками табака. При словах «улица Плюмэ» он, вместо того чтобы вложить табак в нос, просыпал его себе на колени.

— Улица Плюмэ?.. — повторил он. — Ты говоришь — улица Плюмэ? Вот как!.. Там, кажется, находятся казармы? Да, да, именно там… Твой двоюродный братец Теодюль говорил мне… Знаешь, этот улан, офицер… Девчонка, говорят, ничего… Так она живет на улице Плюмэ?.. Прежде она называлась улицей Бломэ… Да, да, теперь я начинаю припоминать… Я уже не раз слышал об этой девице за решеткой на улице Плюмэ. Постоянно прогуливается по саду… Настоящая Памела… У тебя вкус недурен… Говорят, она хорошенькая… Говоря между нами, мне сдается, что этот долговязый уланишка немножко ухаживал за нею… Не знаю только, до чего у них там дошло. Впрочем, это все равно! Да ему не совсем можно и верить… хвастается, должно быть… Мариус, мне нравится, когда такой молодой человек, как ты, бывает влюблен. Так и должно быть в твои годы. Несравненно лучше быть влюбленным, чем быть якобинцем. Будь влюблен не только в одну женщину, а хоть в двадцать одновременно, не влюбляйся только в господина Робеспьера… Что касается меня, то я должен отдать себе справедливость: из рядов санкюлотов я всегда признавал только женщин. Красивая женщина всегда останется красивой, к какому бы сословию она ни принадлежала. Об этом не может быть и речи… Так эта девица принимает тебя у себя в саду тайком от отца? Это — тоже в порядке вещей. У меня самого немало было таких историй. Я довольно опытен в этих делах… А знаешь, как нужно держать себя в таких случаях? Во-первых, не следует входить в азарт, во-вторых, не нужно впадать в трагизм, в-третьих, не бросаться очертя голову к мэру с его шарфом, чтобы поскорее назваться мужем своей возлюбленной. Таким путем даже умный человек разыгрывает из себя дурака. Нужно быть благоразумнее. Наслаждайтесь жизнью, смертные, но не женитесь раньше времени! Молодые люди должны приходить к дедушке, который обыкновенно бывает очень добр и у которого всегда могут найтись в ящике старого стола несколько сверточков с золотом, и сказать ему: «Дедушка, вот в чем дело», — и дедушка скажет: «В этом нет ничего удивительного. Молодое молодится, а старое старится. Я был молод, и ты состаришься. Что я сейчас сделаю для тебя, то и ты со временем сделаешь для своего внука. Вот, получай двести пистолей. Повеселись немножко! Наслаждайся, пока молод!» Вот как должны делаться эти дела. В этих случаях обыкновенно обходятся без женитьбы и чувствуют себя отлично. Ты меня понял?

Мариус сидел точно окаменевший и, не будучи в силах выговорить ни слова, только отрицательно покачал головой.

Старик расхохотался, потом лукаво прищурился, хлопнул внука рукой по колену, заглянул ему в лицо с таинственным и сияющим видом и, пожимая плечами, нежно проговорил:

— Глупенький, да ты возьми ее себе в любовницы.

Мариус побледнел. До сих пор он действительно ничего не понял из того, что ему наговорил дед. Все это словоизвержение — относительно улицы Бломэ, Памелы, казарм, уланского офицера — промелькнуло мимо ушей Мариуса подобно какой-то фантасмагории. Конечно, все это не могло относиться к Козетте — этой непорочной лилии. Старик, по всей вероятности, болтал о ком-то другом, так себе, зря. Молодой человек понял только заключительные слова деда: «Возьми ее себе в любовницы». Эти слова были смертельным оскорблением любимой девушки: они не только застряли у него в мозгу, но и пронзили ему сердце, как ножом.

Мариус вдруг встал, поднял упавшую на пол шляпу и твердым уверенным шагом снова направился к двери. Дойдя до нее, он обернулся, низко поклонился деду, затем гордо поднял голову и сказал: