Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

• Название: Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Классическая проза

---

И он протянул Жоли свой стакан, в который тот ему налил вина. Грантэр опорожнил стакан и продолжал:

— Бренн*, взявший Рим, — орел, банкир, овладевающий девушкой, — тоже орел. Есть только одна действительность — выпивка! Каковы бы ни были ваши убеждения, — стоите ли вы за петуха тощего, как кантон Ури, или за петуха жирного, как кантон Гларус, — все равно — пейте! Вы говорите мне о бульваре, о шествии и тому подобном вздоре. Впрочем, я критикую, но никого не оскорбляю. Мир таков, каков он есть. Я говорю это без всякого злого намерения, а так, для очистки совести… Прими, о провидение, уверение в моем полном уважении!.. Но, клянусь всеми богами Олимпа, я вовсе не создан быть парижанином, чтобы вечно перелетать рикошетом, как мяч между двумя ракетками, от лагеря бездельников к лагерю буянов. Я создан, чтобы быть турком и целые дни любоваться, как восточные плясуньи исполняют бесподобные египетские танцы, сладострастные, как мечты целомудренного человека, или босеронским крестьянином, или венецианским вельможей, окруженным прелестными доннами, или мелким немецким князьком, поставляющим германской конфедерации полпехотинца и на досуге занимающимся просушкою своих холстинных панталон на своем заборе, то есть на своей границе. Вот для каких судеб я рожден! Я сказал, что мог бы быть турком, и не отказываюсь от этого. Я не понимаю, почему это принято так дурно относиться к туркам. У Магомета немало хорошего. Свидетельствую свое уважение изобретателю сералей с одалисками рая и с гуриями! Не будем осуждать магометанство — единственную религию, принявшую в свой культ женщину легкого поведения. Пью за это! Да, наша земля — великая глупость… чисто дом для умалишенных! Разве не сумасшедшие те, которые собираются драться и разбивать друг другу морды в этот чудный летний месяц, вместо того чтобы под руку с певицей отправиться в поле упиваться ароматом свежескошенной травы? Право, чересчур уж дурят люди!.. Я сейчас видел у старьевщика старый разбитый фонарь, и он навел меня на мысль, что пора бы просветить человечество. Ну, вот я опять начинаю хандрить. Впрочем, это не удивительно при данных обстоятельствах… Не шутка проглотить за раз испорченную устрицу и глупую революцию! О, до чего безобразен этот наш старый мир! В нем только и умеют мошенничать, надувать друг друга, резаться, продаваться и кривляться…

Здесь припадок красноречия у Грантэра сменился вполне заслуженным припадком кашля.

— Кстати о революции, — прогнусил Жоли. — Мариус, очевидно, не на шутку влюблен.

— В кого, не знаешь? — спросил Легль.

— Не знаю.

— Верно?

— Говорю тебе — не знаю.

— Воображаю, какого свойства любовные похождения Мариуса! — воскликнул Грантэр. — Мариус, этот воплощенный туман, наверное, нашел себе какое-нибудь воплощенное облачко. Мариус из породы поэтов, то есть сумасшедших… Святое безумие Аполлона! Любопытную парочку влюбленных должен представлять Мариус со своей Марией, Мэри, Мариеттой или Марионой. Представляю себе, как они плавают в экстазе, забывая о поцелуях. Целомудрствуют на земле, утопая в блаженстве в бесконечном. Это — души, сгорающие страстью на звездном ложе.

Грантэр принялся за вторую бутылку, которая, быть может, вдохновила бы его на вторую речь, как вдруг в четырехугольном отверстии люка показалось новое лицо. Это был мальчик лет около десяти, очень маленький ростом, желтый, худой, оборванный, с лицом, смахивающим на морду животного, с живыми глазами, косматой гривой волос, весь вымокший под ливнем, но с довольным видом.

Очевидно, не зная никого из трех присутствующих, мальчик, окинув их всех проницательным взглядом, смело, без колебания, обратился к Леглю из Mo:

— Не вы ли господин Боссюэт? — спросил он.

— Да, это мое прозвище, — ответил Легль. — Что тебе нужно от меня?

— Да вот какой-то высокий белокурый господин остановил меня на бульваре и спросил: «Знаешь тетушку Гюшлу?» — «Еще бы не знать! Это, мол, старикова вдова, что живет в улице Шанврери». — «Ну вот, говорит, ступай туда, отыщи там господина Боссюэта и скажи ему от меня: Абецеды!» — «И больше ничего?» — спросил я. «Больше ничего». Наверное, ему хочется подурачить вас, не правда ли?.. Он дал мне десять су.

— Жоли, дай мне десять су, — сказал Легль. — Грантэр, и ты одолжи мне столько же.

Получилось двадцать су. Легль отдал их мальчику.

— Благодарю, господин, — пискнул маленький посол.

— Как тебя зовут? — спросил Легль.

— Навэ. Я приятель Гавроша.

— Оставайся с нами, — предложил Легль.

— Кстати, позавтракаешь, — добавил Грантэр.

— Не могу, — ответил мальчик, — я занят в шествии, я кричу: «Долой Полиньяка!» Благодарю вас. До свидания!

И, шаркнув ногой в знак особого почтения, мальчуган поспешно ушел.

— Чистокровный гамен! — снова заговорил Грантэр. — Есть много разновидностей гаменов. Гамен в нотариальной конторе называется попрыгунчиком, гамен кухонный — поваренком, гамен в булочной — подмастерьем, гамен-лакей — грумом, гамен-матрос — юнгой, гамен-солдат — кадетом, гамен-живописец — мазилкой, гамен в лавке — мальчиком на побегушках, гамен при дворе — пажом, гамен… Да что говорить, мало ли еще всяких гаменов…

Пока Грантэр перечислял разновидности гаменов, Легль вполголоса бормотал себе под нос:

— «Абецеды» — это значит похороны Ламарка…

— А «высокий белокурый господин», это — Анжолрас, извещающий тебя об этом, — добавил Жоли.

— Пойдем, что ли? — спросил Боссюэт.

— Дождь идет, — отвечал Жоли. — Я клялся идти в огонь, а не в воду, и вовсе не желаю простужаться.

— Я тоже остаюсь здесь, — заявил Грантэр, — потому что предпочитаю завтрак катафалку.

— И я тоже. Значит, мы все остаемся, — заметил Легль. — Так будем пить… Ведь можно пропустить похороны, не пропуская мятежа…

— О, что касается мятежа, то я в нем непременно буду участвовать! — вскричал гнусавый Жоли.

Легль потер руки и весело проговорил:

— Принялись-таки исправлять революцию 1830 года. Хорошее дело: она немного жала нам под мышками.

— Меня ваша революция нисколько не интересует, — сказал Грантэр. — Я не чувствую никакой ненависти к нынешнему правительству, которое представляется в виде короны, замаскированной ночным колпаком, и скипетра, к которому приделан дождевой зонт. Сегодня благодаря дурной погоде Луи-Филипп может утилизировать свое королевское достоинство с двух концов: скипетром защищаться от народа, а зонтом — от дождя…

В кабачке и без того всегда было темно, а тут густые тучи и совсем заволокли небо и не пропускали в единственное окошко ни одного проблеска света. Ни в кабачке, ни даже на улице возле него не было ни души: все ушли «смотреть на политику».

— Что теперь — полдень или полночь? — проговорил Боссюэт. — Ничего не видно… Жиблотта, подай огня! — крикнул он.

Захандривший Грантэр продолжал пить.

— Анжолрас пренебрегает мною, — бормотал он про себя. — Он говорит: «Жоли болен, а Грантэр пьян». Прислал мальчишку к Боссюэту. Приди он сам за мной, я бы пошел за ним. Тем хуже для него: я не пойду на его похороны.

Таким образом, Боссюэт, Жоли и Грантэр не тронулись с места. Часов около двух дня стол, за которым они сидели, был сплошь покрыт пустыми бутылками. Перед кутившими горели две свечи, одна в медном позеленевшем подсвечнике, а другая — в горлышке пустой бутылки. Грантэр вызвал в Жоли и Боссюэте жажду к вину, а Боссюэт и Жоли пробудили в Грантэре прежнюю веселость.

Сам Грантэр уже в полдень бросил вино, как слишком слабый источник для мечтаний. Вино для настоящих пьяниц имеет лишь второстепенное значение. В области пьянства тоже скрывается своего рода белая и черная магия. Грантэр в пьянстве искал средства для возбуждения грез. Мрачная бездна крайнего опьянения, зиявшая перед ним, не пугала, напротив, только привлекала его. Оставив бутылки с вином, он принялся за посудины с другими спиртными напитками, в которых именно и заключалась бездна. Не имея под рукой ни опия, ни гашиша и желая во что бы то ни стало затуманить свой мозг, он прибегнул к той страшной смеси водки, абсента и пива, которая производит такой ужасный эффект. Из паров этих трех напитков, — пива, абсента и водки — образуется свинец, угнетающий душу. Это — тройной мрак, в котором утопает небесная бабочка Психея, и рождаются в слегка сгущенных, наподобие перепончатых крыльев летучей мыши, парах, три безгласные фурии: Кошмар, Ночь и Смерть, витающие над уснувшей Психеей.

Грантэр еще не дошел до этого мрачного состояния, он был еще далек от него. Он пока находился в фазе шумной веселости, и его собутыльники только вторили ему. Все трое беспрестанно чокались. Эксцентричность мыслей и слов Грантэр подчеркивал соответствующими жестами. Сидя верхом на табурете, он, растрепанный, со съехавшим набок галстуком, ухарски опирался левым кулаком в колено и с поднятым в правой руке стаканом торжественно говорил, обращаясь к толстой Матлотте: