Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

• Название: Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Классическая проза

---

Несколькими футами ниже окна Козетты к почерневшему от времени карнизу наружной стены дома прилепилось гнездо каменных стрижей. Верхушка этого гнезда выступала немного вперед за линию карниза, и благодаря этому сверху видна была вся внутренность этого маленького рая. В гнезде виднелась мать, которая, распустив свои крылья веером, прикрывала ими своих птенцов, отец летал около гнезда, улетал и потом сейчас же возвращался, неся в клюве корм и поцелуи. Восходящее солнце озаряло эту картину счастья, великий закон размножения исполнялся здесь весело и торжественно, и это мирное таинство совершалось при ярком сиянии утра. Козетта, волосы которой утопали в солнечных лучах, а думы — в грезах, освещенная внутренне любовью, а снаружи зарей, как бы машинально наклонилась вперед и, почти не смея признаться себе, что она думала в эту минуту о Мариусе, с глубоким волнением, которое вызывает в душе непорочной девушки вид гнезда, стала смотреть на птичек, на эту семью, на самца и на самку, на мать и на птенчиков.

XI. Ружейный выстрел, который не дает промаха и никого не убивает

Осаждающие продолжали стрелять. Ружейные залпы чередовались с картечью, не причиняя, впрочем, больших повреждений. Страдала только верхняя часть дома, занимаемого кабачком «Коринф»; окна на первом этаже и мансарды на крыше от действия пуль и картечи постепенно разрушались. Засевшие было там защитники баррикады должны были выйти оттуда. Но баррикада не отвечала. При каждом залпе Гаврош надувал щеку языком.

— Это хорошо, — сказал он, — что они рвут материю на тряпки, нам нужна корпия.

Курфейрак издевался по поводу неудачной стрельбы картечью и кричал пушке;

— Ты слишком много болтаешь, моя милая!

Во время сражения злословят точно так же, как и на балу. Упорное молчание баррикады, по всей вероятности, начинало беспокоить осаждающих и заставляло их бояться какой-нибудь неожиданной случайности, и они сознавали необходимость заглянуть за баррикаду и узнать, что делается за этой бесстрастной грудой булыжника, которая не отвечает на выстрелы. Осажденные вдруг увидели на крыше одного из соседних домов каску, блестевшую на солнце. Пожарный, прислонившись к высокой трубе, казалось, стоял там точно на часах. Его глаза были устремлены на баррикаду.

— Вот уж совсем нежелательный соглядатай, — заметил Анжолрас.

Жан Вальжан возвратил двустволку Анжолрасу, у него было и свое ружье.

Не говоря ни слова, он прицелился в пожарного, и секунду спустя сбитая с головы пулей каска с шумом упала на улицу. Испуганный солдат поспешил покинуть свой опасный пост.

На его месте появился новый зритель. Это был офицер. Жан Вальжан, успевший зарядить ружье, выстрелил в офицера, и его каска оказалась там же, где и каска солдата. Офицер не стал упорствовать и быстро скрылся. На этот раз предостережение было понято: на крыше уже никто не появлялся, очевидно, решили отказаться от мысли следить за тем, что делается на баррикаде.

— Почему вы не убили этого человека? — спросил Боссюэт.

Жан Вальжан ничего ему не ответил.

XII. Беспорядок сопутствует порядку

Боссюэт шепнул на ухо Комбферру:

— Он не ответил на мой вопрос.

— Это добряк, расточающий добро, как ружейные выстрелы.

Те, кто сохранил в памяти событие этого уже далекого времени, помнят также, что национальная гвардия предместья была очень смела в выступлениях против повстанцев. Особенно была она тверда и упорна в июньские дни 1832 года. Кабатчики, ставшие безработными, приобретали внезапно львиное мужество и шли на смерть, чтобы восстановить возможность видеть наполненными залы своих трактиров.

В те времена наряду с идейными рыцарями нередко можно было встретить и богатырей наживы. Прозаизм побуждений не лишал их действия некоторой доли храбрости. Падение курса денег заставляло и банкиров петь «Марсельезу». Лирически проливали кровь за целостность прилавка, со спартанской стойкостью защищали лавчонку, словно родину в миниатюре. По существу, все это было очень серьезно. Эти общественные силы вступили в борьбу в ожидании того дня, который принесет им благополучие.

Другим знамением времени было смешение анархии с «правительственностью» (варварский термин!). На защиту порядка выступали с нарушением дисциплины. Барабан беспрерывно бил тревогу по команде такого-то полковника национальной гвардии, такой-то капитан шел в огонь по вдохновению, такой-то национальный гвардеец от себя сражался за такую-то идею. В критические минуты люди меньше считаются с приказами командиров, чем со своими инстинктами.

Цивилизация, бывшая в ту пору скорее совокупностью интересов, чем связью идей, считала себя в опасности. Она испускала крики отчаяния. Каждый превращал себя в ее центр, защищал и охранял ее по-своему и на свой страх и риск, и всякий, кому не лень, брался за спасение общества.

Порою усердие хватало через край. Такая-то группа национальных гвардейцев, лишившись своего авторитетного начальства, избирала военный совет и, в пять минут закончив суд, выполняла приговор над каким-нибудь революционером. Подобная импровизация была причиной убийства Жана Прувера. Закон Линча жесток, и ни одна партия не может упрекать за него другую, так как американская республика применяет его так же, как и европейские монархии. Этот закон Линча усугубляется вдобавок недоразумениями и ошибками.

Однажды во время восстания молодой поэт Поль Эме Гарнье подвергся нападению солдат и спасся, только спрятавшись в подворотню дома № 6. Вслед ему кричали: «Вот еще один из этих сен-симонистов!» — и хотели убить его. У него действительно был в руках том «Мемуаров герцога Сен-Симона*». Один национальный гвардеец прочел только слово «Сен-Симон», и этого было вполне достаточно, чтобы крикнуть: «Смерть ему!»

6 июня 1832 года отряд национальных гвардейцев под командой Фаннико доставил себе удовольствие и тешил свою фантазию тем, что потерял на улице Шанврери каждого десятого. Это было подтверждено позднейшим следствием. Фаннико, энергичный и взбалмошный, не утерпел и открыл огонь ранее назначенного часа. Придя в неистовство при виде то ли красного флага, то ли черного сюртука, принятого им за черное знамя, он громко осуждал командиров за то, что они вяло ведут атаку на революционеров. Сам же он нашел баррикаду вполне созревшей, а так как все зрелое должно упасть, то он решил ускорить это падение. Он стоял во главе таких же лиц, как он сам, людей решительных и смелых (бесноватых, как выразился один из свидетелей). Его отряд, расстрелявший Жана Прувера, стоял в авангарде батальона, занимавшего угол улицы.

И в ту минуту, когда этого меньше всего можно было ожидать, капитан бросил своих людей на баррикаду.

Это движение, которое было выполнено скорее по прихоти, чем по соображениям стратегии, дорого обошлось отряду Фаннико.

Не успел он пройти двух третей улицы, как общий залп с баррикады встретил его. Четверо в авангарде, пораженные у самой баррикады, были убиты, а смелый отряд, не отличавшийся выдержкой, должен был отступить, оставив на мостовой пятнадцать трупов. Минута колебания дала возможность революционерам снова зарядить ружья, а второй залп успел настигнуть гвардейцев раньше, чем они отошли за прикрытия на углу улицы.

Этот же отряд вдобавок попал под картечь своего же орудия, не получившего приказа прекратить огонь к моменту начала атаки. Выстрелом своего же орудия был убит и сам Фаннико.

Это нападение, больше яростное, нежели серьезное, разозлило Анжолраса.

— Какие дураки! — крикнул он. — Они тратят своих людей и уменьшают без толку наши запасы зарядов.

Анжолрас говорил, как настоящий генерал-революционер, каким он и был на самом деле. Восставшие и их противники действуют в неравных условиях. Быстро истощаясь, восставшие располагают только вполне определенными и ограниченными ресурсами людей и оружия. Они не могут восстановить потери. Власти, наоборот, располагая армией, не ведут счета людям и, имея Венсенн, не находятся в зависимости от числа выстрелов.

Подавление восстания производится числом полков не меньшим, чем число людей и единичных бойцов на баррикаде, оно пускает в ход столько арсеналов, сколько баррикада имеет лядунок с порохом.

Поэтому эта борьба одного против ста кончается всегда поражением восставших, если внезапная могучая революция не кинет на весы судьбы своего пылающего меча архангела. Так иногда бывает.

Тогда восстает все, кипят мостовые, баррикады кишат людьми, Париж сотрясается, освобождается, quid divinum [107]. В воздухе носится 10 августа и 29 июля, возникает яркий свет, разверзшаяся пасть силы отодвигается, и армия — этот лев — видит перед собой всю Францию, стоящую спокойно и смотрящую прямо перед собой с лицом пророка.