Николай Страхов - Заметки летописца

• Название: Заметки летописца
• Автор: Николай Страхов
• Издательство: С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., № 16. 1890.
• Жанр: Публицистика

---

«При первомъ взглядѣ на карту Европы», — такъ начинаетъ г. Соловьевъ, — «насъ поражаетъ различіе между двумя неравными ея половинами, западною и восточною. На западѣ земля развѣтвлена, острова и полуострова, на западѣ горы, на западѣ много отдѣльныхъ народовъ и государствъ; на востокѣ, сплошная громадная равнина и одно громадное государство. Первая мысль при этомъ, что двѣ, столько разнящіяся между собою, половины Европы должны были имѣть очень различную исторію. Мы знаемъ, какъ выгодны для быстроты развитія общественной жизни сосѣдство моря, длинная береговая линія, умѣренная величина рѣзко ограниченной государственной области, удобство естественныхъ внутреннихъ сообщеній, разнообразіе формъ, отсутствіе громадныхъ подавляющихъ размѣровъ во всемъ, благораствореніе воздуха, безъ африканскаго зноя и азіатскаго мороза: эти выгоды отличаютъ Европу предъ другими частями свѣта; на эти выгоды указываютъ, какъ на причину блестящаго развитія европейскихъ народовъ, ихъ господства надъ народами другихъ частей свѣта. Но, указывая на эти выгоды, должно разумѣть только западную Европу, ибо восточная ихъ не имѣетъ; природа для западной Европы, для ея народовъ была мать; для восточной, для народовъ, которымъ суждено было здѣсь дѣйствовать — мачиха».

Выписавши эти строки, критикъ дѣлаетъ столь наивное замѣчаніе, что его сюитъ сохранить. Критика вдругъ занялъ вопросъ, свои ли мысли выражаетъ г. Соловьевъ или чужія? И онъ рѣшаетъ такъ:

«Все это г. Соловьевъ говоритъ какъ бы не отъ себя; онъ употребляетъ выраженія: „мы знаемъ“, „на эти выгоды указываютъ“. Очевидно (какова проницательность!), что онъ повторяетъ чужія мысли, я по нѣкоторымъ фразамъ мы подозрѣваемъ тутъ даже вліяніе Бокля. Но дѣло не во вліяніи (явное великодушіе и снисхожденіе!), а въ томъ, что чужія мысли въ настоящемъ случаѣ нейдутъ рѣшительно къ дѣлу».

Нужно знать очень мало, чтобы относительно такихъ общихъ мѣстъ, какія содержитъ въ себѣ отрывокъ изъ Соловьева, предложить себѣ вопросъ — чужія онѣ или принадлежатъ лично Соловьеву? Но всего интереснѣе, конечно, то, что критикъ въ этихъ общихъ мѣстахъ подозрѣваетъ вліяніе Бокля. Какъ видно изъ другихъ мѣстъ статьи, критикъ принадлежитъ къ числу ревностныхъ поклонниковъ Бокля. Спрашивается, что же онъ видитъ въ своемъ кумирѣ? Творцомъ какихъ мыслей онъ его признаетъ?

Отвѣтъ ясенъ: критикъ, очевидно, приписываетъ Боклю то открытіе, что природа имѣетъ вліяніе на исторію.

Великая истина! Къ несчастію она не принадлежитъ Боклю. Если бы вашъ критикъ былъ болѣе знакомъ съ разными мыслями, если бы онъ, напримѣръ, не брался прямо за XIII томъ исторіи Соловьева, а заглянулъ бы хоть разъ и въ первый томъ, то онъ встрѣтилъ бы тамъ такую страницу:

«ГЛАВА I.

„Природа русское государственной области и ея вліяніе на исторію.

„За долго до начала нашего лѣтосчисленія, знаменитый грекъ, котораго зовутъ отцомъ исторіи, посѣтилъ сѣверные берега Чернаго моря: вѣрнымъ взглядомъ взглянулъ онъ на страну, на племена въ ней жившія, и записалъ въ своей безсмертной книгѣ, что племена эти ведутъ образъ жизни, какой указала имъ природа страны. Прошло много вѣковъ, нѣсколько разъ племена смѣнялись одни другими, образовалось могущественное государство;- но явленіе, замѣченное Геродотомъ, остается попрежнему въ силѣ: ходъ событій постоянно подчиняется природнымъ условіямъ“.

И такъ, дѣло несомнѣнное: вліяніе природы на исторію зналъ не только г. Соловьевъ прежде появленія книги Бокля, но зналъ даже Городотъ прежде г. Соловьева. А что же такое открылъ Бокль? Въ чемъ его заслуга? Внимательно слѣдя за всѣми восхваленіями Бокля, я, признаюсь, до сихъ поръ еще не уразумѣлъ, въ чемъ состоитъ его новизна. Судя по рѣчамъ его поклонниковъ, можно подумать, что онъ будто бы первый открылъ, что всякое явленіе имѣетъ свою причину; но это также невѣроятно; я предполагаю и подозрѣваю, что это было извѣстно и нѣсколько ранѣе Бокля, что писатели, ему предшествовавшіе, уже пользовались этою прекрасною истиною.

Славянофилы побѣдили

Это извѣстіе давно уже должно быть записано крупными буквами въ лѣтописяхъ отечественной словесности. Если я медлилъ внести его въ свои отрывочныя, но не вовсе безсвязныя замѣтки, то единственно изъ опасенія, что не сумѣю сдѣлать этого достойнымъ образомъ, не сумѣю заявить- такой важный фактъ съ надлежащею силою и во всей его важности.

Нечего и толковать о томъ, что въ послѣдніе два года въ настроеніи нашего общества и нашей литературы произошла глубокая перемѣна. Это. всѣ знаютъ и видятъ; но едва ли всѣ хорошо понимаютъ смыслъ этой перемѣны, едва ли для всѣхъ ясно значеніе всѣхъ ея поводовъ и обстоятельствъ. Постараюсь сдѣлать нѣсколько замѣчаній, имѣющихъ цѣлью уясненіе этого дѣла.

Перемѣна, совершившаяся на нашихъ глазахъ, была быстрая и неожиданная. Еще не много времени назадъ, казалось никто не могъ бы ее предугадать или предсказать. Не было ни одного признака, который бы предвѣщалъ ее. Всѣ глаза, всѣ мысли, всѣ ожиданія были устремленны въ другую сторону: умы были такъ далеки отъ того, что ихъ теперь занимаетъ и одушевляетъ, что самые рѣзкіе толчки и проблески, предвѣщавшіе настоящее, не обращали на себя никакого вниманія; вмѣсто того, чтобы нарушать общее настроеніе мыслей, они, напротивъ, казалось, его усиливали.

Такъ человѣкъ, весь поглощенный однимъ предметомъ, не видитъ и не слышитъ того, что около него происходитъ. Такъ тотъ, кто находится подъ властію любимой мысли, видитъ ея подтвержденіе даже въ томъ, что прямо ей противорѣчитъ.

Польское дѣло разбудило насъ. Полезенъ всякій опытъ, когда сознаніе не спитъ, когда сила дула не убываетъ, а возрастаетъ и превозмогаетъ случайности и препятствія жизни.

Въ какое время застало насъ польское дѣло? Это недавнее прошлое, отъ котораго мы такъ неожиданно оторваны и какъ будто отдѣлены вдругъ поднявшеюся изъ земли стѣною, — было время живое и кипучее, но едва ли вполнѣ отрадное. Умственная жизнь наша, та жизнь, которой пульсъ особенно ясно чувствуется въ литературѣ, была лишена своей дѣйствительной почвы, была чужда какихъ нибудь дѣйствительныхъ интересовъ. Что же долженъ былъ дѣлать умъ, разорванный съ жизнію? Ничѣмъ не связываемый, ничѣмъ не руководимый, онъ долженъ былъ хвататься за какія нибудь начала и приводить ихъ до конца, до послѣднихъ логическихъ крайностей. Русскій Вѣстникъ проповѣдывалъ англійскія начала, Современникъ — французскія; и то и другое было одинаково умѣстно, одинаково правильно вытекало изъ положенія вещей. Во-первыхъ, это были начала западныя, слѣдовательно, носившія на себѣ тотъ авторитетъ, которому мы давно привыкли подчиняться, который до сихъ поръ имѣетъ надъ массою огромную силу. Во-вторыхъ, сами по себѣ, это были начала весьма привлекательныя для ума, начала прекрасныя и великія, и, сверхъ того, уже глубоко развитыя, блистательно излагаемыя, обработанныя наукою, воспѣтыя поэзіею и олицетворяемыя историческими героями и событіями.

И такъ, весьма естественно было то настроеніе, которое господствовало у насъ года два назадъ; идеи и случаи того времени могутъ служить однимъ изъ поразительныхъ примѣровъ, показывающихъ, что значитъ оторванность отъ жизни и господство идей не порожденныхъ живою дѣйствительностію. Можетъ быть я какъ нибудь еще вернусь къ этому замѣчательному времени; теперь же я хотѣлъ только, замѣтить, что на немъ лежалъ глубокій характеръ отвлеченности и безжизненности. Мысль, очевидно, была на воздухѣ; она металась и рѣяла безъ оглядки и задержки; она доходила до послѣднихъ крайностей, не чувствуя ни страха, ни смущенія, подобно тому какъ не чувствуетъ ихъ человѣкъ, когда сонному ему чудится, что онъ летаетъ. Казалось, что весь ходъ дѣлъ, все будущее зависитъ отъ отвлеченнаго рѣшенія нѣкоторыхъ отвлеченныхъ вопросовъ; философскіе, или лучше сказать, quasi-философскіе споры возбуждали горячій и общій интересъ и были признаваемы существеннымъ дѣломъ. Не смотря, однако же на всю лихорадку, на всю эту дѣйствительно кипучую дѣятельность, отъ нея вѣяло мертвеннымъ холодомъ, нагонявшимъ невольную тоску; живому человѣку трудно было дышать въ этой рѣдкой и холодной атмосферѣ общихъ мѣстъ и отвлеченностей; недостатокъ дѣйствительной жизни слышался явственно и тяжелое впечатлѣніе безжизненности становилось чѣмъ дальше, тѣмъ сильнѣе. Но когда начался польскій мятежъ, то такъ или иначе, но всѣ подались и повернули въ одну сторону; съ разными оттѣнками, въ различной степени, но всѣ стали сочувствовать одному и тому же. Дѣло было слишкомъ важное, слишкомъ ясное, затрогивало такіе глубокіе интересы, будило такія живыя сердечныя струны, что самые упорные мечтатели были пробуждены отъ своихъ сновъ, что люди, до сѣдыхъ волосъ питавшіеся общими и отвлеченными идеями, бросили ихъ, столкнувшись съ этой яркой дѣйствительностью.