Николай Страхов - Заметки летописца

• Название: Заметки летописца
• Автор: Николай Страхов
• Издательство: С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., № 16. 1890.
• Жанр: Публицистика

---

Вотъ точно также, и читая „Современникъ“, постоянно чувствуешь, что пишутъ здѣсь люди просвѣщенные, чуждые предразсудковъ и потому отлично себя чувствующіе. Но, кромѣ этого бодраго и веселаго тона, свидѣтельствующаго о пріятномъ душевномъ настроеніи, я люблю „Современникъ“ также за его направленіе. Направленіе это все состоитъ изъ тончайшей гуманности, изъ непрерывныхъ мысленныхъ заботъ о меньшемъ братѣ. Правда, образъ, въ которомъ представляютъ себѣ этого меньшаго брата писатели „Современника“, не имѣетъ въ себѣ ничего привлекательнаго. Голова меньшаго брата наполнена сплошь густою тьмою, въ которой не проглядываетъ ни однаго свѣтлаго луча. Сообразительности у меньшаго брата нѣтъ ни капли, особенно если взять въ сравненіе ту высокую сообразительность, какою отличаются писатели „Современника“. Сердце меньшаго брата живетъ и движется одними фальшивыми потребностями, напускными и извращенными чувствами. И что же? Не смотря на все это, „Современникъ“ не отрицаетъ у меньшаго брата ни единаго права, никакихъ возможностей и преимуществъ. А именно — главнѣйшимъ и существеннѣйшимъ образомъ, по его мнѣнію, меньшій братъ имѣетъ право на то, чтобы люди просвѣщенные и образованные очистили его голову отъ хлама предразсудковъ, ее наполняющихъ, и чтобы они изгнали изъ его сердца всѣ фальшивыя и напускныя чувства, которыми одними оно одушевляется. За этимъ главнымъ правомъ слѣдуютъ и всѣ другія права, какія только возможны. Такъ, напримѣръ, одинъ изъ писателей „Современника“ объявилъ однажды весьма твердо и рѣшительно, что каждый нищій имѣетъ право ѣсть такія же кушанья, какія ѣстъ какой нибудь богатый лакомка, и одѣваться въ такое же платье, какое носитъ какой нибудь изысканный щеголь. Ботъ какъ далеко простирается гуманность въ направленіи „Современника“!

И такъ, я люблю читать „Современникъ*; отъ него такъ и вѣетъ — во-первыхъ, образованностію, а во-вторыхъ, гуманностію. Образованность и гуманность, просвѣщеніе и человѣколюбіе — что можетъ быть лучше? Съ такими чувствами я началъ читать въ іюньской книжкѣ „Замѣтки изъ общественной жизни“, новый отдѣлъ, очевидно, составляемый писателемъ, который прежде его не составлялъ и, можетъ быть, даже въ первый разъ выступаетъ на литературное поприще. Я говорю новый отдѣлъ, ибо не должно смѣшивать этихъ замѣтокъ изъ общественной жизни съ тѣмъ, что называлось просто: наша общественная жизнь; замѣтки имѣютъ и болѣе скромное заглавіе, да и печатаются не тѣмъ гордымъ крупнымъ шрифтомъ, какимъ красовалась наша общественная жизнь.

И такъ, читаю я замѣтки — въ самомъ пріятномъ настроеніи духа. Авторъ разсуждаетъ о пароходахъ и сильно возстаетъ противъ нѣкоторыхъ капитановъ, которые обходятся деспотически, начальнически съ своими пассажирами. Гуманность, подумалъ я, неизмѣнная, неистощимая гуманность!

И вдругъ мнѣ попадается страница, которая нарушаетъ мое благодушное настроеніе, которая отзывается не гуманностію и образованностію, столь мнѣ любезными, а чѣмъ-то совершенно противоположнымъ. Выписываю ее вполнѣ:

„Въ Николаевѣ, на Днѣпрѣ, входитъ въ каюту втораго класса пассажиръ въ шляпѣ (пассажиръ въ шляпѣ!) Къ нему подходитъ лакей изъ прислуги парохода и проситъ снять шляпу, говоря, что это правилами парохода не дозволяется. Пассажиръ отвѣчаетъ, что читалъ правила и въ правилахъ этого не видѣлъ, и продолжаетъ сидѣть въ шляпѣ. Лакей идетъ жаловаться капитану. Прибѣгаетъ капитанъ и прямо въ пассажиру: «Вы почему не снимаете шляпы?» — «Не хочу». — «Но правилами парохода требуется, чтобы пассажиры сидѣли въ каютахъ безъ шляпъ». — «Я читалъ правила и такого не нашелъ». — «Но этого правила не было нужно и писать; оно требуется самимъ приличіемъ». — «Г. капитанъ, я не мальчикъ, и что прилично, что неприлично — знаю самъ. И вамъ моимъ менторомъ быть въ этомъ случаѣ не приходится. Если же вы хотите, чтобы пассажиры ваши сидѣли безъ шляпъ, то напечатайте объ этомъ въ правилахъ. Почему вы знаете, можетъ быть, если бы такое правило существовало, я вовсе не нашелъ бы для себя удобнымъ ѣхать на вашемъ пароходѣ? Во имя приличія вы, пожалуй, будете требовать, чтобъ я не сидѣлъ въ каютѣ въ сапогахъ». — «Но, если вы будете почитать себя въ правѣ дѣлать все, что не написано въ правилахъ, то вы начнете, пожалуй, дѣлать Богъ знаетъ что, о чемъ можетъ быть и въ правилахъ написать-неловко». — «А въ такомъ случаѣ вамъ принесетъ на меня жалобу общество, съ которымъ я ѣду, и по по его иниціативѣ вы получите право быть моимъ судьею. Тогда и за то, что я сижу въ шляпѣ, вы можете осудить меня, если кто принесетъ вамъ на меня жалобу. Но являться ко мнѣ ни съ того ни съ сего съ наставленіями о томъ, что прилично и что неприлично, давать волю даже лакеямъ дѣлать мнѣ указанія, какъ я долженъ вести себя, — это, г. капитанъ, какъ хотите, верхъ безобразія. И хоть мнѣ никакой нѣтъ пріятности сидѣть въ шляпѣ въ каютѣ, но, на досаду вамъ, я буду ѣхать не иначе, какъ въ шляпѣ до самой Одессы. Высаживайте меня за непослушаніе — и будемъ судиться». Капитанъ увидѣлъ, что съѣлъ грибъ и удалился сконфуженный.

Браво! Молодецъ пассажиръ въ шляпѣ! Натянулъ носъ капитану!

Кто правъ, однако же, въ этой удивительной исторіи? Побѣжденный капитанъ, или побѣдоносный пассажиръ? Очевидно, нашъ пассажиръ вошелъ со шляпою на головѣ туда, гдѣ всѣ другіе сидѣли безъ шляпъ; очевидно, все это общество, и слуги парохода, и самъ капитанъ были твердо увѣрены, что само приличіе требуетъ сидѣть въ каютѣ безъ шляпы. Спрашивается, былъ ли совершенно правъ человѣкъ, вздумавшій не соблюдать приличій, признаваемыхъ на пароходѣ?

Но положимъ, онъ правъ; въ правилахъ не написано, публика не жалуется, значитъ онъ имѣлъ полное право сидѣть въ шляпѣ. За тоже онъ и остался побѣдителемъ въ возникшемъ недоразумѣніи: онъ заставилъ капитана съѣсть грибъ, и остался сидѣть въ шляпѣ тамъ, гдѣ другіе сидѣли безъ шляпъ. Если такъ, то на что же онъ жалуется? На то, изволите видѣть, что его обезпокоилъ капитанъ безъ иниціативы общества. Пуще же всего на то, что къ нему обратился лакей. А вѣдь что сдѣлалъ этотъ лакей? Онъ, сказано, просилъ снятъ, говоря, что это правилами парохода не дозволяется. И только! Но лакей, лакей! Этого нашъ баринъ вынести не можетъ; въ этомъ онъ видитъ верхъ безобразія. Какъ, восклицаетъ онъ, давать волю даже лакеямъ дѣлать мнѣ (очевидно, великому барину) указанія!..

Ой, какія нехорошія выраженія! Я увѣренъ, что на пароходахъ и лакеевъ-то не существуетъ; просто, слуги, и словцо это вставлено ради пущаго барства. Давать волю тоже старинное выраженіе, замѣчательное своею крѣпостію. Не нужно давать имъ воли ни въ чемъ; стоитъ дать имъ волю, такъ что изъ этого будетъ! Кому не знакомы такія выраженія, такой тонъ?

Этотъ маленькій случай, какъ будто нарочно, переноситъ мою мысль въ Испанію. Оказывается, что и въ Испаніи бываютъ подобные же маленькіе случаи, разумѣется, съ нашими русскими путешественниками. Такъ что, если взять въ расчетъ разстояніе и разнообразіе мѣстъ и обстоятельствъ, то можетъ быть изъ этихъ маленькихъ случаевъ составится и нѣкоторый большой случай.

Дѣло вотъ въ чемъ. По Испаніи путешествуетъ нѣкто Вадимъ, нашъ соотечественникъ; свои путевыя впечатлѣнія онъ печатаетъ въ газетѣ «Голосъ». Въ 227 No этой газеты я и прочиталъ разсказъ о маленькомъ происшествіи, которое меня заинтересовало. Путешественникъ говоритъ о томъ, что дѣти въ Испаніи безпрестанно поютъ и даже импровизируютъ, и разсказываетъ свою встрѣчу на улицѣ съ мальчишкою лѣтъ 12-ти.

«Представьте себѣ смуглую рожицу, съ глазами какъ уголь, съ лохматой головой подъ ухарски-надѣтымъ маленькимъ sombrero. Увидѣвъ меня, онъ пересталъ пѣть и прыгать и сдѣлавъ плутовскую печальную рожу, запищалъ:

„— Senorico, un chavico. Tengo bambre! Mi padre esta enfermo. Senorico… (Господинчикъ, грошикъ! Я голоденъ. Отецъ боленъ…).

„Я не разнѣжился, потому что это извѣстная фраза мальчишекъ, которую слышишь разъ двадцать въ день. Ндва я прошелъ, обѣщая ему вмѣсто chavico — uno paliza, то есть ударъ трости, онъ вдругъ захохоталъ и запѣлъ мнѣ въ слѣдъ:

«No temo la paliza
Que lo dice usted de risф
Y con sonrisa
Y alejandose de prisa».

(«Не боюсь палки
Ибо говорите ради смѣха,
И съ улыбкой,
И поспѣшно отходя*).

„Это,“ ясно, была импровизація. Я остановился.

„Кто васъ выучилъ этой пѣснѣ? Сами вы ее сочинили, сейчасъ же?

„Но импровизаторъ, видя, что я возвращаюсь, запрыгалъ снова и перебѣжалъ на другую сторону, оглядываясь, чтобы не получитъ обѣщанную paliza.

«Напрасно я увѣрялъ его въ своихъ мирныхъ намѣреніяхъ» и пр.

Словомъ, путешественникъ съ большимъ трудомъ добился признанія, что пѣсенка была импровизирована. Ничего нѣтъ мудренаго, что мальчикъ испугался. Гдѣ же бѣдному испанскому мальчику понять то удивительное сочетаніе гуманности и грубости, просвѣщенія и потемокъ, которое нѣтъ-нѣтъ да и выкажется у насъ въ полномъ своемъ блескѣ. Человѣкъ грозитъ ему палкой; но вдругъ разнѣживается при одной мысли объ импровизаціи, начинаетъ заговаривать, говоритъ ему вы (это вы — прелестно! особенно послѣ палки!) и пр. Какъ тутъ не испугаться! Мальчикъ думалъ, что это западня, что его хотятъ прибить; а выходитъ не западня, а тончайшее просвѣщеніе, любовь къ импровизаціямъ и въ изученію народной жизни. Но главное, вы и палка. Обѣ эти противоположности совершенно гармонируютъ одна съ другой у нашихъ путешествующихъ Вадимовъ и въ петербургскомъ «Голосѣ».