Сергей Сартаков. - Философский камень. Книга 2

• Название: Философский камень. Книга 2
• Автор: Сергей Сартаков.
• Жанр: Советская классическая проза

Серге́й Венеди́ктович Сартако́в (1908–2005) — российский советский писатель, один из высших руководителей СП СССР. Лауреат Государственной премии СССР (1970). Герой Социалистического Труда (1984). Член ВКП(б) с 1951 года.

Первая книга романа ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ издана «Молодой гвардией» в 1966 роду, а также опубликована в «Роман-газете». Главный герой романа Тимофей Бурмакин - это потомок героев романа «Хребты Саянские».

 Предлагаемая вниманию читателей вторая книга ФИЛОСОФСКОГО КАМНЯ имеет значение и как самостоятельное произведение, хотя в ней находят завершение судь­бы героев первой книги - Тимофея Бурмакина, его классового и личного врага бывшего карателя Куцеволова, Людмилы и Виктора Рещиковых и других.

 ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ, по определению автора, одна из его «медленных книг». Такие книги создаются годами, но и остаются в памяти читателей тоже на долгие годы.

---

Напряженно работала мысль… Метнуться бы туда, в папоротники. Два-три прыжка. И не успеет враг оторвать голову от; земли…

Но — нельзя. Даже шевельнуться не смей. Убивай его взглядом.

И считай теперь, хорошенько. подсчитывай все новые и новые шорохи. Все запоминай, чтобы потом, когда шорохи, стихнут совсем, оказавшись уже у тебя за спиной, подать на заставу условный сигнал тревоги.

Он сделал все как полагалось.

Ожидание томило. С какою злой целью переползли запрещенную черту эти люди? Их много… Успеют ли их всех переловить, если они намерены разбрестись поодиночке, став оборотнями? А если это диверсионный отряд? Сумеют ли наши вовремя их обезвредить? Ночь нехорошая, луна так и. купается, ныряет в облаках, запутывая бегающие по земле тени.

Панфил теперь волновался. Холодный затвор винтовки Обжигал ему руки. Он несколько раз проверял, спущен ли предохранитель. Готов был выскочить из своего укрытия и броситься вслед стихшим шорохам. К черту надо было послать все. наставления командиров, когда враг вот он и свободно проползает мимо!

Припомнились глаза, в смятении уставившиеся из папоротников прямо на него. Почему этот человек не стрелял, если понял, что напоролся на засаду? Почему он сам, Панфил, пропустил его? Приказ, приказ… Всегда ли правильными бывают приказы? Ведь даже Никифор, немало по-настоящему повоевавший, написал: «Умный поступит как надо». Умно ли он поступил? Не наделал ли непоправимых глупостей?

Что, если ему все это просто померещилось? И он напрасно подал бы на заставу сигнал тревоги? Тогда, проверив, скажут: струсил! Ведь и сейчас порою при лунном свете мерцают средь папоротников росные огоньки, похожие на те, что заставили сердце забиться сильнее, а в траве возятся какие-то мелкие зверушки.

Не в силах больше ждать, он приподнялся, собираясь переползти к напарнику, с ним поделиться сомнениями. Но тут, на своей стороне, где-то близ железнодорожной насыпи, сухо щелкнул винтовочный выстрел, а вслед за этим, высоко в небо взвилась пронзительно яркая красная ракета. И через несколько минут открылась накатывающаяся стремительным валом беспорядочная стрельба. Воздух наполнился перекликом испуганных людских голосов. Дробным стуком отозвалась земля под копытами скачущих коней.

— Ага, попались, голубчики! Здорово им всыпают, — облегченно и торжествующе подумал Панфил.

Теперь он весь был там, в жаркой схватке.

Нервно покусывая губы, он следил по звукам за тем, как склоняется вбок, в сторону от него погоня. Лишенный возможности и права вступить в открытый бой, он силился представить себе, что происходит там, где гремят выстрелы и позванивают клинки.

Увлекшись этим, он в первое мгновение не заметил, как на открытой поляне появились двое. Во весь рост. Запинаясь в высокой цепкой траве и задыхаясь от быстрого бега.

Панфил увидел их, когда они почти поравнялись с ним, неясные в пепельном свете луны, падающем ему прямо в глаза.

Винтовка заранее изготовлена как раз в том направлении, куда они бегут. Пропустить бандитов мимо себя и выстрелить им вслед. Поляна широкая, поймать на мушку обоих времени хватит. И свет не будет мешать точнее прицелиться.

Но эта мысль едва мелькнула и тут же уступила место другой, такой же быстрой. Более властной.

Им в спину он выстрелить не сможет. Не сможет, ну ни за что…

Панфил торопливо рванул винтовку. Повернул ее, проталкивая ствол сквозь плотную листву дикого винограда навстречу бегущим и теряя цель. Спустил как попало курок. С досадой понял, что промахнулся. Вогнал новый патрон…

И тут же почувствовал, как страшная сила, тупо ударив прямо в грудь, отбросила его назад. Луна вспыхнула невыносимо жарко, похожая на солнце.

8

— Счастье выпадает не каждому. В ту ночь погиб почти весь наш взвод. А мы остались в живых. Я тебе завидую, Ефрем. Ты непременно получишь большую награду. Может быть, и повышение, если умрет унтер-офицер во второй роте.

— Пусть он живет, сколько ему хочется. Дадут награду — я откажусь. Буду проситься на юг.

— Я тебя не понимаю Ефрем. Убить красного пограничника, спасти жизнь командиру и не хотеть награды, не хотеть повышения. Черт! Почему я отстал тогда на каких-то двадцать шагов! Я не хуже тебя стреляю, Ефрем. И не стал бы ныть, как ты. Так недолго и потерять свое счастье.

— Ты все о счастье, Федор! Где оно, счастье? С тех пор как нашу часть придвинули к этой границе, я перестал крепко спать, все время чего-то боюсь. И после той ночи, пусть меня расстреляют, я больше не пойду на такие дела. Вспомню, и у меня от страха сводит челюсти кровь становится ледяной.

— Жалеешь убитого?

— А если я убил… сына? Я все время думаю…

— Дурак! Ты знаешь, что мысли проходят даже сквозь стены? Опасные слова хуже, чем опасные мысли. Ты плохо кончишь, Ефрем.

— Мне все равно. Больше я не могу. Со мной так никогда не бывало. Пойду к Тарасову и расскажу ему.

— Он выгонит тебя. Хотя ты и спас ему жизнь.

— Я пойду к Ямагути. Пусть он пошлет меня куда-нибудь на юг.

— Не ходи, Ефрем. Ты не получишь награды, если пойдешь. А на юге никому ты не нужен.

— Пойду…

— Стой! — Федор схватил Ефрема за рукав. Тот злобно отмахнулся, — Стой, говорю!

— Не трожь!

— Ефрем! — с угрозой сказал Федор. — Как друг твой, тебе говорю…

— Не подходи. Ударю, — задыхаясь, ответил Ефрем.

Они стояли в конце учебного плаца, оплетенного колючей проволокой, ушли сюда, чтобы никто не подслушал их разговора.

— Не держи меня, — шептал Ефрем посиневшими губами. — Не мешай мне. Видишь, не в себе я.

— Так ты же, черт, хотя о других подумай! Сволочь, ты понимаешь ли… — Федор схватил Ефрема за воротник гимнастерки и притянул к себе. Посыпались оторванные пуговицы. — Ты понимаешь ли, черт, что тогда к русским у полковника Ямагути…

Ефрем вдруг всхлипнул, весь побагровел, невнятно прохрипел страшное ругательство и, сильно ткнув Федора кулаком в грудь, отбросил его на колючую проволоку.

Острые шипы вонзились Федору в спину, в плечи, разрезали шею, капли темной крови выступили на гимнастерке. Он взвыл. Перевернувшись, упал на землю. И замер, пересиливая жгучую боль.

— Черт проклятый, — прошептал, кусая губы. — Ну, уж этого я тебе никогда не прощу.

Ефрем бежал по плацу.

У входа в штаб он остановился. Как-то враз исчезла решимость. После нервной встряски наступила неимоверная усталость. Ослабли мускулы, движения сделались вялыми, во рту чувствовалась полынная. горечь. Но все-таки он превозмог себя и вошел.

— Что тебе? — грубо спросил дежурный.

— Полковника Ямагути мне… полковника, — облизывая сохнущие губы, ответил Ефрем. — Скажи ему: тот солдат, который на границе… Мне лично…

И не мог продолжать, только ловил воздух ртом.

Дежурный помедлил, но встал и скрылся за дверью. Через минуту вновь появился. — Иди, — сказал он, словно бы поощряя Ефрема.

Полковник Ямагути сидел за столом и что-то писал. Быстро кропала на бумаге иероглифы его маленькая рука. Склонив набок остриженную под бобрик голову, казалось, он любовался ими.

Горячие лучи полуденного солнца затопляли кабинет. Резко, очерченными клетками лежали на полу тени оконных переплетов, почему-то вдруг представившиеся Ефрему тюремными решетками. Искорки света мерцали на золоченых погонах полковника.

Вытянувшись, Ефрем застыл у порога. Ямагути писал.

— Господин полковник… — наконец начал Ефрем. И смолк.

Ямагути писал безмятежно.

— Господин полковник, разрешите обратиться… Разрешите… — И снова голос у него оборвался.

Морщинки прорезали лоб Ямагути. Не поднимая головы, он кинул взгляд на Ефрема. Редкая щетинка его усов недовольно дернулась. Полковник иначе представлял себе появление в своем, кабинете солдата, отличившегося недавно в ночной схватке с красными пограничниками. Об этом солдате у него уже был доброжелательный разговор с поручиком Тарасовым. Обещана награда. Сейчас он очень мало похож на героя. Когда у солдата так трясутся губы…

— …разрешите просить вас, господин полковник…

Ямагути сидел неподвижно, по-прежнему чуть склонив голову набок. Черные зрачки его косо разрезанных глаз сверлили Ефрема, дрожащего, с побелевшим лицом. Когда у солдата так трясутся губы и жалко горбится спина, трудно поверить, что он сможет командовать отделением, как утверждает поручик Тарасов.

— Господин полковник, пусть меня переведут на юг! — с каким-то отчаянием, тонко и прерывисто выкрикнул: Ефрем.

— На юг? — переспросил Ямагути. И в медленной улыбке открылись крупные белые зубы. — Хоросо. Почему на юг?

— Здесь я не могу… Здесь… Кого я убил, господин полковник?

TOC \o «1–5» \h \z Ямагути бережно положил ручку на чернильный; прибор и. взял колокольчик. :