Михаил Пришвин - Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы

• Название: Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1983

В третий том вошли известные произведения М. М. Пришвина, характеризующие творчество писателя 20-х годов, – «Охота за счастьем», «Журавлиная родина», «Календарь природы», а также другие рассказы и очерки.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Приближение к природе, слияние с ней требовали от писателя естественного подчинения законам природы, ее развитию. Но весна задержалась, то есть в природе задержалось весеннее творчество жизни, и, следовательно, писатель оказался вне творческого сотрудничества с природой, к которому он и природа «привыкли за много лет». Разъединение писателя с природой вернуло его в сферу профессиональных интересов, и на первое место встали вопросы собственного творчества, вопросы писательского мастерства. Так началась книга о творчестве. «Я начинаю „Журавлиную родину“, повесть о творчестве Алпатова, которая, быть может, потом будет звеном целой книги о творчестве».

Книга многопланова и многотемна, но среди дневниковых записей, самостоятельных рассказов, очерков, критической статьи, философско-лирических отступлений проступает объединяющая их главная тема – творчество. Пришвин труд писателя понимает как часть общего творчества жизни. Он раскрывает читателю свою лабораторию, пробуя три начала романа об Алпатове. Как справедливо пишет исследовательница творчества Пришвина Т. Хмельницкая, не так важны предполагаемые варианты начала романа, сколько мотивы, по которым они отвергаются Пришвиным[14].

В первом начале романа («Торф») – лирическом вступлении – проглядывает содержание всего романа и, следовательно, конец. О чем же писать? Второе начало должно связать новую часть с прежде написанными, то есть традиционно формальное начало, но готовая форма не устраивает Пришвина, нет «радостного труда совершенствования формы», нет творчества. Намечается новое решение: «Мне пришла в голову мысль сделать из себя не летописца, а исследователя жизни. Кран, где Алпатов действует, у меня под рукой, и, таким образом, роман будет перекличкой поступающей в мое сознание действительности с легендой об инженере Алпатове…» И третье начало («Морены») соответствует этому замыслу, но оказывается всего лишь «лишними мыслями». Пришвин не может писать об Алпатове, не оглядываясь на пройденный им путь. Он должен прежде сам его пройти, то есть согласовать свое творчество с творчеством природы, куда приведет Алпатова его дорога. И писателю становится ясно, что Алпатов не может стать героем нового романа, – так появляется подзаголовок «Журавлиной родины» – «Повесть о неудавшемся романе».

С окончанием романа об Алпатове закончилась первая половина книги и началась собственно книга о журавлиной родине, в которой современные теоретические рассуждения о творчестве переходят в повесть о крае: о большом болоте – журавлиной родине, об озере и необыкновенной в нем водоросли – Клавдофоре, в которой и тайна, и «игра, лежащая в основании творчества».

Пришвин утверждает свое понимание сущности и истоков творчества. Называя свои рассказики «вечными игрушками», он видит в них большую силу, родственную силе творения бытия, преобразующей хаос в космос, подчиненный уже законам. И тут Пришвин подводит читателя к одной из главнейших и существеннейших мыслей своих о согласовании творчества человека с творчеством природы и о творчестве как свободном и полном раскрытии своих возможностей.

К середине 20-х годов Пришвин создал много коротких рассказов и очерков о природе и охоте. Случайная встреча с географами, собиравшимися вести фенологические наблюдения, подсказала ему принцип фенологического расположения накопленного материала: от весны до зимы. На этой основе возникла циклизация его многочисленных, рассказов. В 1925 году он издает «Родники Берендея» с подзаголовком «Из записок фенолога с биостанции „Ботик“» – это была первая часть («Весна») будущей книги «Календарь природы». «У нас, фенологов, – говорит Пришвин, – весна начинается прибавкою света». Ученый-исследователь последовательно и точно день за днем фиксирует изменения в природе, а поэт описывает их влияние на жизнь края и его обитателей. В книге есть что-то от ученого, но больше от художника.

Фенологический характер этой книги проявляется в том, что Пришвину удалось действительно от рассказа к рассказу показать наступление нового времени года в его нарастающих отдельных приметах, то есть всего того, что кажется нам непрерывным в природе. В полном согласии с этими изменениями в природе изменяется и герой повествования. Так природа любимого края становится зеркалом человека: «Чтобы понимать природу, надо быть очень близким к человеку, и тогда природа будет зеркалом, потому что человек содержит в себе всю природу» («Календарь природы»).

Критика встретила «Родники Берендея» благожелательно. «Это очаровательная лирическая поэма в прозе… Нежные грезы поэта-охотника переплетаются в ней со строго научными наблюдениями исследователя-натуралиста… Тонкий наблюдатель и не менее искусный стилист, одаренный чуткостью ритма и слова, М. Пришвин в своих „ответных движениях“ иногда откликается улыбкой на улыбку природы, иногда же „позволяет себе роскошь домашней философии“. Может быть, любителям копаться в родословной художественных настроений не трудно будет установить некоторую преемственную связь между исследовательской, лирикой Пришвина и пантеистическим раздумьем Кнута Гамсуна или философскою живописью Шеллинга, но никто не может упрекнуть Пришвина в банальности», – писал Л. Войтоловский, верно передав общее отношение к «Родникам Берендея»[15].

Современные исследователи устанавливают связи пришвинского очерка о природе и охоте с творчеством Аксакова, Тургенева., Чехова и особенно Льва Толстого.

Это справедливо и не вызывает возражений, если критика не забывает при этом, что у Пришвина особый, не традиционный, путь в искусстве. И он сам обращает наше внимание на эту особенность своего творчества: «Мои записки не условная и любимая мной литературная форма, а действительно записки под диктовку весны – почти без всякой последующей обработки и связанные только силой движения в природе, вызывающей ответное движение в душе человека» («Календарь природы»). Эта мысль повторяется и в дневниках писателя: «Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, на этом уменье передавать гениальность творчества самой, жизни в ходе ее по особенным случаям основано все мое искусство-и собственное мое мнение о себе, как об исследователе и летописце жизни, и устремление мое к природе и массам» (1927).

Человек и природа – тема этическая, социальная и философская. Пришвин родственным вниманием к природе, вживанием в нее переводит «Календарь природы» в этический и философский план. Читая «Календарь природы», хочется сказать словами тургеневского героя: «Природа не храм, и человек в ней работник». Но смысл здесь несколько иной. Пришвину чуждо нигилистическое отношение к природе, он и «природа» находятся в сотворчестве, в единстве они творят бытие, то есть тот мир, венцом созидания которого явился человек. Таково нравственное отношение человека к природе. Как удачно заметила Т. Хмельницкая: «Календарь природы становится календарем души» (с. 167).

Пришвин разгадывает мир природы и мир животных «по себе», причем изображение и познание идет не вширь, а вглубь, – метод, свойственный вообще естественным наукам в начале XX века. «Я брал мелочи», – заявляет Пришвин, и из сопоставления мелочей – день за днем – «получалась картина движения планеты» («Календарь природы»).

Переосмысливая философско-эстетическое убеждение Гоголя в том, что действительность общественно-исторической жизни складывается из мелочей, что из их противоречивого многообразия складывается картина общественного бытия, можно сказать, что Пришвин изобразил в «мелочах» природы ее «действительность» и нравственно-психологическую жизнь естественного человека в ней.

Пришвин создает образ Берендея, человека, обретшего родину – страну берендеев. Он царь страны берендеев. Конечно, это игра, игра ребенка в царство, которая, как утверждал Пришвин в «Журавлиной родине», является началом и истоком искусства, его сущностью. Родники Берендея суть родники творчества.

Есть в творчестве Пришвина грустный лирический мотив – тема утраченного личного счастья. Но взамен человеческой любви пришла всепоглощающая любовь к природе. Словно экстаз любви передает Пришвин свои ощущения от счастья слияния души с природой: «Брызнуло золотом света само солнце, и тогда все журавли хором ударили: „Победа, победа!“ Я замер в ознобе восторга. Я хорошо помню, отчего это случилось со мной: тень прошла во мне от „последней рассеянной тучи“, луч пронзил меня и с ним: „Вот теперь это прошло уже навсегда!“ („Заутреня“). Но грустный мотив одиночества почти всегда бывает побежден пафосом праздничного и любовного восприятия природы. „Геооптимизм“ Пришвина, о котором говорил Горький, – это нравственно-философская основа его творчества. Сам он назвал эту основу в письме к Горькому – „витализмом“ (от лат. vita – „жизнь“)»[16].