Н. Никитин - Преступный мир и его защитники

• Название: Преступный мир и его защитники
• Автор: Н. Никитин
• Издательство: Современник
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-270-01930-2

В сборнике Н. В. Никитина (псевдоним Азовец) «Преступный мир и его защитники» рассказывается о самых громких уголовных процессах России конца XIX и начала XX века, которые вели известные русские адвокаты Книга, рисующая жизнь без прикрас, с ее страстями, горем, страданиями, была с интересом встречена читателями, критикой. Предлагаем читателю ее в новой редакции. Книга выходит впервые после 1910 года.

---

Гражданский истец от госпожи Гавриловой? Полноте! Поверенный Александра Михайловича, — вот это так! Кто поверит, чтобы госпожа Гаврилова, живущая в его доме, могла по своей инициативе предъявить этот иск? Одним словом своим он мог запретить ей это: «Оставьте, я не хочу, чтоб губили моего сына». Но он сам является его обвинителем. Он бегал за розысками порочащих его свидетелей, носил куколки и шоколад Дмитрию Сорокину для его дочери: «Я тебя выставлю свидетелем со своей стороны», он выкопал все пятна его жизни. Раньше всего: пусть это все правда, — разве с такой правдой идут на суд? Разве закон делает отца добровольцем обвинения, доносчиком на судебном следствии? Закон понимает чувство отца, и когда отец не желает воспользоваться своим правом отказаться от показания — это значит, у него есть за сына доброе слово, есть чем помочь ему. Александр Михайлович знает позор и стыд, что испытывают на этой скамье, вынес он тяжесть и обвинительного приговора, кассированного за отсутствием состава преступления. С обычным блеском, обычным талантом провел это дело присяжный поверенный Марголин, и когда вновь случилось несчастие в доме — Александр Михайлович вспомнил о своем бывшем защитнике: «Мне опять нужна ваша помощь; у меня погибает сын. Я ни разу не был у него в тюрьме, он изнывает под гнетом тяжкого обвинения… ему грозит страшная кара. Помогите же мне навалить бревно на моего сына!»

При такой злобе, такой «правде», можно ли верить хоть единому слову этого противоестественного отца? Если он способен на такую «правду», не способен ли он и на ложь, на клевету против сына? И действительно, он обвиняет всех родичей, кроме себя… он обижен, — напрасно они от него отвернулись, напрасно уличают его во лжи на каждом шагу. «Вы поставлены здесь между вашей гражданской женой и вашим сыном», — сказал ему господин председатель, и он не колебался ни минуты. Если б по какому-нибудь случаю эти родные пришли свидетельствовать о нем до начала его связи с госпожой Гавриловой, не то бы услышали мы, не было бы в них этой злобы. А теперь злоба есть безусловно, но чем она вызвана? Прежде он был заботливым отцом и дядей, хоть и крутым и взбалмошным иногда. Мы присутствуем при истории постепенного угасания в человеке доброты и порядочности по мере того, как он богател и отдалялся от деревенской жизни. Он женился крестьянином в одну неделю, «потому что нужна была работница». Он бросил жену, потому что работница больше нужна не была. Он пытался здесь запачкать ее, обвиняя в гадких подозрениях, в том, что эта покорная женщина невозможным характером делала ад ему в доме, властному главе семьи. Но все здесь единогласно уличили его во лжи. Бросил он ее потому, что не удовлетворяла она его городским запросам, что он при средствах мог завести себе «жену гражданскую», покрасивее и помоложе. Непривычно как-то это слово, не по-русски звучит оно, но его употребляли здесь, — пусть уж будет «жена гражданская». Здесь читал панегирик ее добродетелям господин гражданский истец. Он, конечно, мог делать это беспрепятственно… не унизились же мы до расследования частной жизни молодой женщины, живущей с богатым стариком; во всех таких процессах можно говорить о всевозможных семейных добродетелях. Однако несколько цифр: она тогда была чистильщицей ягод, а старик Сорокин получил за три месяца четыреста рублей; пятьсот рублей, кроме того, было у него уже принакоплено, и он вскоре завел свое дело. Жили с самого начала «шикарно», по указанию свидетельницы Анны Сорокиной, вызванной господином гражданским истцом. И сошлись теперь впервые на этой скамье жена законная и жена гражданская. Никогда они раньше друг друга не видели; пример тому, как при сложном общественном строе человек издали, никогда не видя другого, может отравить ему всю жизнь… Одна три года сажавшая и косившая, в крестьянском платье, с испитым лицом — и другая, с острым малокровием и румянцем во всю щеку… Жена законная, жена счастливая, живущая там в холе и достатке… бездна какая-то денежная, а не жена, — сколько ни высылай ей, все мало, все оброк не заплачен, все долги — видно, она там задает лукулловские обеды. И жена гражданская, бедная и обиженная… Говорят, и к Федору она лучше была, ласковее, и любовь-то Федора к своей мачехе «прошла на судебном следствии как-то бледно». Да, вот «любовь» Александра Михайловича к госпоже Гавриловой была ярка, как всякий пустоцвет, хоть и принесла плоды горькие. Тут на следствии было еще словечко: «Чужая мать». Неродная была для Федора Серафима Сорокина, а «чужая мать». Не родила она его, не вскормила своим молоком, но вошла в дом, когда ему было полтора года, и нянчила и лелеяла все детство. Бабушки умерли скоро, осталась она с ним одна. И говорят: «Да где доказательства, что он любил ее?» Ссылаются на какие-то мелкие ссоры. Да не лишайте же подсудимого простых человеческих чувств! Где доказательства, что он любил ее! Она десять лет его нянчила и лелеяла.

Разбирая жизнь Федора с раннего детства, анализом свидетельских показаний защитник устанавливает неверность показания отца о кражах и растратах сына, кроме одной кражи у Абрамова, совершенной без разумения, под влиянием старшего товарища, двенадцать лет от роду. Федор не пропадал от отца, — Александр Михайлович сам прогнал его от себя, хотя тот несколько раз приходил к отцу бездомный, оборванный. Как бы там ни было, кто прав, кто виноват, — назидательно только одно: в 1894 году Александр Михайлович сходится с госпожой Гавриловой, в 1895 году Федор — на Горячем поле.

Как ни усиленно отвергали здесь деревенскую нужду даже те, кто от нее страдал, — она установлена рядом фактов: хозяйства не было, лошади не было, одна корова, в лавку полгода были должны два рубля, оброк в шесть рублей заплатил Арсентий, да так и не получил его обратно. Но сущим лучом света является письмо Арсентия к племяннику. Защитник сопоставляет это письмо с льстивым письмом Арсентия Александру Михайловичу: «Я и все наши поздравляем и желаем Лене (Гавриловой) здоровья на новую жизнь». —

«Все… значит, и жена законная поздравляет гражданскую, — вот до чего доходит унижение! А за глаза не то. Особенно характерна фраза Арсентия в письме, что из-за такой подкладки он не согласен своего топить. Значит, ему предлагали. Из письма видно, что Александр Михайлович и теперь, после события 9 марта, собирается продать постройки. «Гром не грянет, мужик не перекрестится», — а ему и гром ничего! А история с малолетним сыном Серафимы Сорокиной? Знала мать, отправляя мальчика в город, что напрасно посылать его к отцу. Но не нашлось места у брата Василия, отослал он Леню туда, и остался мальчик на лестнице, в квартиру его не пустили… и постоял Леня, и побрел на улицу, не зная, куда преклонить голову, и пришлось Лене жить в чужих людях, и брат отказался от места, чтобы пристроить его.

— Господа присяжные заседатели! Забудьте все, что вам говорила защита. Если бы правда была вконец задавлена на судебном следствии, если бы все оно представляло лишь потоки грязи и лжи против подсудимого, — неужели не было бы довольно одного этого безвинного мальчика на лестнице у родного отца, чтобы осветить дело ярким светом, чтобы вы поняли и самого Александра Михайловича, и то, какие горькие, неизведанные мучения терпела от него вся семья?

После перерыва защитник перешел к юридическому анализу. Слабым пунктом обвинения является бессилие указать другой мотив преступления, кроме указываемого подсудимым. Как это всегда бывает в слабых пунктах, прокурор и гражданский истец здесь разошлись. Опровергая выставленные ими мотивы, защитник отмечает редкий случай: обвинители торгуются с правосудием, а подсудимый нет.

— Гражданский истец тихим голосом, кротко и нежно просит подать Христа ради какое-нибудь обвинение — хоть в легких ранах. Но нам подарков не надо — не по милости гражданского истца, а по правде Федор и не может быть обвинен ни в чем другом, так как мы имеем дело с добровольно оставленным покушением. Когда пришла весть, что Александр Михайлович собирается все распродать, она наполнила ужасом зависевшую от него деревенскую семью. Это было началом конца, — Александр Михайлович был готов вовсе их бросить. Прошлое было тяжко, но терпели, а тут грянуло в глаза страшное будущее. Как ни мало заметно волнение на лице Федора, на этот раз заметили — он отнесся к этому «неравнодушно». Ничего не ответил он, сказал только: «Нехорошо это с его стороны», и с тех пор залегла в нем недобрая дума. В тумане этой думы купил он нож, — положение было безвыходно, и вся родня указывала на нее, на разлучницу, как на причину всего. И он пошел к ней.

Нарисовав картину покушения и установив, что Федор сам остановился, нанеся лишь легкие раны при виде Гавриловой, лежавшей в крови, и что он колол, по заключению экспертов, нетвердой рукой, потому что, чего хотел разум, не хотела воля, — защитник ждал полного оправдания не ради Федора, которому после всего перенесенного безразлично обвинение в легких ранах, а потому что то мелкое обвинение, которого просят здесь, уничтожит весь тот урок, весь тот глубокий смысл, который будет заключаться в оправдательном приговоре.