Альберто Моравиа - Скука

• Название: Скука
• Автор: Альберто Моравиа
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064798-9, 978-5-271-28552-3

Одно из самых известных произведений европейского экзистенциа­лизма, которое литературоведы справедливо сравнивают с «Посторон­ним» Альбера Камю. Скука разъедает лирического героя прославленного романа Моравиа изнутри, лишает его воли к действию и к жизни, способности всерьез лю­бить или ненавидеть, — но она же одновременно отстраняет его от хаоса окружающего мира, помогая избежать многих ошибок и иллюзий. Автор не навязывает нам отношения к персонажу, предлагая самим сделать выводы из прочитанного. Однако морального права на «несходство» с другими писатель за своим героем не замечает.

---

Я знал, куда мне нужно идти, хотя вел меня не разум, а нюх, почти собачий: нюх охотничьей собаки, который ведет ее через леса и поля. С виа Маргутта я свернул на улицу Бабуино и пошел прямо к площади Испании, быс­тро и легко, ловко уворачиваясь от толпы, теснящейся перед витринами, — точно так, как если бы, боясь опоз­дать, спешил на свидание. Так я прошел метров сто, пока впереди не увидел Чечилию. Она тоже шла очень быстро, как человек, который знает, куда идет, и торопится к цели. Сначала я решил было ее догнать, но потом замед­лил шаг и пошел следом. Внезапно я заметил, что никог­да не ощущал ее столь реально существующей, как сей­час, когда собирался ее покинуть; мне нравилось ощу­щать эту реальность и в то же время хотелось понять, почему она открылась мне только сейчас. Я внимательно взглянул на Чечилию, и мне показалось, что я смотрю на нее как будто впервые, и даже воздух вокруг был новым, каким он был, наверное, в первый день творения. Осо­бенности ее внешности вдруг стали заметнее, чем обыч­но, то есть они стали заметнее сами по себе, оставаясь такими независимо от того, смотрел я на нее или нет: курчавое облако каштановых волос, которое не воспри­нималось как прическа, потому что невольно заставляло вспомнить о густом спутанном руне ее лобка; поворот шеи, которой не было видно, но она чувствовалась, гиб­кая и грациозная; длинный мохнатый зеленый свитер, приподнимающийся на груди, пышной и крепкой, кото­рая — я знал — была под ним голой, так что нежные со­ски терлись о грубую шерсть; короткая черная узкая юбка, под которой при каждом шаге перекатывались округлости ягодиц. В общем, все ее тело, казалось, при­тягивало мой взгляд и впитывало его с той же жадно­стью, с какой земля впитывает дождь. Но кроме всех этих внешних форм, которые вдруг бросились мне в гла­за, я впервые за все это время оказался способен уло­вить реальность, так сказать, второго плана: то, что оду­шевляло эти формы, и без того такие живые. Я наконец понял, что это была за реальность: в каждой клеточке ее тела, в каждом движении жила какая-то бессознательная стихийная сила, которая, казалось, и увлекает ее вперед, словно она была сомнамбулой с закрытыми глазами и выключенным сознанием. Именно эта сила и притягива­ла меня и делала Чечилию в моих глазах такой реальной.

Дойдя до площади Испании, она решительным ша­гом двинулась к лестнице. Я на минуту остановился и перевел взгляд с нее на то место, куда она, по-видимому, направлялась: там я увидел мужчину, который, судя по всему, кого-то ждал, стоя под тентом продавца цветов. Это был молодой человек, рослый и крепкий, с двумя характерными чертами, которые сразу же бросились мне в глаза: у него были очень широкие плечи, заставляющие предположить атлетическое сложение, и золотистые кра­шеные, травленные перекисью волосы. Чечилия тем вре­менем уже перешла через площадь Испании и направля­лась прямо к нему, не ускоряя шага, но так, как будто ее стремительно увлекало вперед само движение ее вызыва­юще покачивающихся бедер. Подойдя к мужчине, Чечи­лия остановилась, и мне показалось, что они пожали друг другу руки. Я подошел поближе. Теперь они разговарива­ли, причем Чечилия, поднявшаяся на первую ступеньку лестницы, все равно была ниже его ростом.

Я стоял совсем рядом с ними, но, насколько я мог понять, Чечилия меня не замечала. Тогда я подошел к ним вплотную, на расстояние одного шага, но она все равно меня не видела. Я поднялся на первую ступеньку и обошел ее кругом, чуть ли ее не касаясь. Она продолжала разговаривать с крашеным господином и весело смея­лась; на какой-то миг ее большие темные глаза останови­лись на мне, но и на этот раз, как это ни невероятно, мне пришлось констатировать, что она меня не увидела. Я фиксировал все это механически, стараясь не думать о происходящем, и понял вдруг, что поступаю так, потому что все это заставляет меня страдать. В конце концов я укрылся за тентом цветочника в нескольких шагах от них.

И тут крашеный юноша взял Чечилию под руку лю­бовным движением, показавшимся мне весьма красно­речивым, и подвел ее как раз к тенту, за которым я пря­тался. Продолжая прижимать к себе ее локоть, он выбрал в ведре букетик фиалок и протянул его Чечилии. Чечилия поднесла фиалки к носу, молодой человек заплатил, и все так же, под руку, они стали подниматься по лестнице к Тринитб-деи-Монти. И только тут я заметил, что на юно­ше был короткий зеленый плащ, — поначалу я этого не увидел.

После того как они исчезли из виду, я некоторое вре­мя еще постоял, глядя вверх, на лестницу. Я чувствовал не отпускающую меня ни на минуту острую боль и в то же время бессильную ярость из-за того, что чувствую эту боль. Я понимал, что, покуда испытываю эту боль, я не смогу сделать то, чего я по-прежнему хотел: расстаться с Чечилией. И еще я понял, что рядом с Чечилией я обре­чен либо страдать, либо скучать: до сих пор я скучал и потому хотел с ней расстаться, а теперь страдал, потому что чувствовал, что не смогу с ней расстаться, пока снова не начну скучать.

Эти и подобные размышления, видимо, захватили меня целиком, потому что, к великому своему удивле­нию, я вдруг обнаружил, что нахожусь в своей студии: ничего не видя сквозь густую пелену своих мыслей, я, видимо, механически проделал весь обратный путь до виа Маргутта и, войдя в комнату, бросился на диван. Будильник на столе показывал половину пятого, то есть до прихода Чечилии оставалось всего полчаса. Мне уже нечем было себя занять, мне оставалось только ждать. И мне вдруг показалось, что эти полчаса мне не преодолеть, время как будто остановилось и ждало от меня какого-то толчка, чтобы возобновить свое течение. Но на самом-то деле это не время, это я остановился, прикованный к мысли, которая не желала сдвинуться с места, какие бы усилия я ни прилагал.

Больше всего меня злило то, что, хотя я и не любил Чечилию, обстоятельства складывались таким образом, что мне приходилось чувствовать и вести себя так, как подобает влюбленному. Мне хотелось освободиться от этих обстоятельств, как быку хочется освободиться от натирающего шею ярма, но при каждом движении я чув­ствовал, что они давят на меня все сильнее и заставляют вести себя так, словно я был влюблен, между тем как я по-прежнему был убежден, что нисколько не люблю Чечилию.

Например, я говорил себе: «Сейчас они уже в каком– нибудь укромном уголке Виллы Боргезе[4], и Чечилия про­делывает со своим дружком то, что столько раз проделы­вала со мной: целует его своими неловкими холодными детскими губами и одновременно наносит ему в пах тот свой сухой и жадный удар лобком». А сразу же после я думал: «Почему я думаю обо всем этом, почему это за­ставляет меня страдать? Наверное, потому, что я видел их вместе. Так неужели оттого, что я увидел их вместе, я должен теперь ревновать и мучиться?»

Я раздумывал обо всем этом, опустив голову и глядя в пол, а когда поднял глаза к будильнику, увидел, что до прихода Чечилии практически не остается уже ни мину­ты. Тогда я поднялся с дивана, потянулся всем своим изболевшимся телом и подумал: «А почему, собственно, я так уверен, что речь идет об измене? Ведь что я, в сущ­ности, видел? Совершенно невинное свидание у всех на виду, галантное, но ничего не значащее преподнесение букетика фиалок, прогулка по Пинчо. Такое происходит каждый день и каждый час с людьми, которые вовсе не обязательно связаны любовными узами. Правда, накану­не имело место несостоявшееся свидание. Но пора бы мне уже отказаться от привычки произвольно связывать между собою далекие друг от друга вещи. Накануне Че­чилия не пришла на свидание — это факт. Я видел ее сегодня в обществе молодого человека с крашеными во­лосами — это другой факт. Но совершенно не обязатель­но, чтобы два этих факта были связаны друг с другом, и тем более не обязательно, чтобы они были связаны меж­ду собою нитью измены».

Странно, но едва я сформулировал для себя эту мысль, как фигура Чечилии, казавшаяся мне такой живой и ре­альной, хотя и таинственной (а точнее, она и казалась такой живой и реальной именно потому, что была таин­ственной), покуда я подозревал ее в измене, теперь, когда я перестал ее подозревать, стала такой же скучной и слов­но бы несуществующей, как это было накануне. И так же, как накануне, я снова хотел расстаться с нею любой ценой, и боялся, что не сумею этого сделать, и укреплял себя в своем решении, напоминая себе о жестокости, к которой пришлось мне прибегнуть во время последнего свидания, чтобы не умереть от скуки.

Чечилия была пунктуальна. Ровно в пять я услышал знакомый звонок, который был так на нее похож, — ко­роткий, уклончивый и в то же время такой интимный. Я пошел открывать, говоря себе: «Как только я ее увижу, сразу же скажу, что уезжаю в горы, и, таким образом, даже если я потом передумаю, дело будет сделано и что– либо менять будет поздно». Я был уверен, что, войдя, она, как всегда, бросится мне на шею с деланно страст­ным порывом, но я на этот раз разожму ее руки, разомкну объятия и скажу: «Нам надо поговорить».